Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Ролло, я отпускаю тебе грехи. Вполне достаточно того, что я нахожусь рядом с тобой. Ты можешь войти в Царство Небесное.

Мои слова не помогали.

— Кто носится вокруг меня? Мне кажется, это люди, которых я сжег. Твоя церковь не разрешает сжигать трупы, потому что тогда души умерших не смогут восстать в день Страшного суда. Неужели все те, кого я сжег, были безвинны?

Я стал рассказывать про христиан, которых Нерон сжег вместо факелов в своем саду. Они стали святыми, души погибших воскресли, хотя их тела были не похоронены, а сожжены. Ролло не успокоился. Он вспомнил, что архиепископ запрещает сожжение трупов, и все кричал:

— Ты врешь мне. Кто ты такой? Ты не епископ. Это Пола тебя прислала ко мне. Убери от нее свои грязные руки, иначе я приду с того света и оторву тебе голову.

Я сидел и молча смотрел на него.

— Ваши боги придуманы наскоро, — пожаловался он.

— Наш Бог, Ролло, — единственный и всемогущий, и его сын Иисус Христос сказал, что Бог — это Любовь. Ты когда-нибудь слышал хотя бы одну проповедь?

— Не перебивай меня! — он схватил мою руку и прижал к своей груди. — Сколько подарил я золотых вещей, колец, украшений, бесценных реликвий соборам и монастырям, чтобы отмолить свои грехи! И все равно они преследуют меня на моем смертном ложе. А Франко? Ты помнишь, он заставлял меня строить огромные соборы, один больше другого. «Зачем такие большие?» — спрашивал я. «Это очень важно, — отвечал он. — Подумай, сколько нормандцев сможет войти в такой собор». Нет, не нужно было мне отрекаться от моих старых богов. Я — засохшая, отломившаяся ветвь. У меня нет друзей, которые могли бы посадить меня на корабль и отправить в те края, где упокоятся души викингов. Я не знаю, где теперь мое пристанище. Все мои друзья погибли некрещеными. Я не встречусь с ними даже на том свете. Все было неправильно. Те боги, которым меня заставляли поклоняться в детстве, тоже неправильные боги. Человек — это прах. Ветер смерти разнесет его, и от него ничего не останется. Никакой вечной жизни я не несу в себе, во мне нет ничего, что могло бы прорасти в грядущее.

Ролло никогда не был пиитом и любимцем муз. А перед смертью он вдруг заговорил возвышенно и одухотворенно.

— Ты продолжаешь жить, — сказал я, — и будешь жить дальше, потом. Разве ты не помнишь, что рассказывали твои отец и дед? Они не могли врать тебе. Жизнь не может остановиться. Кто были те, кого ты видел сейчас? Они существуют, они не исчезли в небытии.

Ролло плакал, слезы струились по его лицу. Я продолжал:

— Вспомни свои чудесные сны. Подумай о своей мечте, о том, как ты сумел ее осуществить. Ты не смог бы построить Нормандию, богатую и счастливую, если бы не отказался от старых богов. Ты победишь смерть, ты будешь жить в детях. Вильгельм, твой наследник, добьется того, что Нормандия станет еще сильнее и краше. Здесь, как в сказке, потекут молочные реки среди кисельных берегов. Нормандия расцветет. Ты дал викингам землю обетованную. Благодаря тебе они обрели дом и благополучие. Ты создал прекрасные законы.

Лицо его прояснилось. И он пролепетал беззубым ртом:

— Птицы, да. Я помню, как они купались, эти белые птицы с красным крылом. Бог сдержал свое слово. Случилось так, как он обещал, мой сон сбылся.

Ролло облегченно вздохнул, откинулся на подушки и душа его переселилась в иной, лучший мир. Я начал читать заупокойные молитвы. Из его застывшего рта выпал небольшой кусочек облатки-лепешечки, смоченной в вине, кусочек гостии, которой он причастился в последний раз. Я спрятал этот кусочек, подошел к Сене и пустил его вниз по течению вместо того корабля, который никогда не поплывет вниз по реке с пылающим телом мертвого хёвдинга на борту, как полагалось по языческим законам викингов. Ролло не был сожжен. Его с великими почестями, при огромном стечении народа захоронили в большом, прекрасном соборе, который он сам построил.

Из Бретани приехал на похороны Ролло Юхель Беранже, из Нанта — Ален. Граф Герберт из Бермандойса спешил засвидетельствовать свое почтение. Он был благодарен Вильгельму за то, что тот вернул ему сына безо всякого выкупа и других дополнительных условий. Теперь он считал Вильгельма своим братом. Вильгельм с радостью встретил высоких гостей. Приехал принц Отто из Восточной Франции. Когда Вильгельм выпил в честь отца прощальный кубок, и все формальности были выполнены, Отто отвел его в сторону. Один из гостей, герцог Гуго последовал за ними, чтобы узнать, о чем будет беседа, но они заговорили по латыни, Гуго ничего не понял. Я стоял рядом, как меня просил Вильгельм, но он ни разу не обратился к моей помощи, потому что все нужные цифры держал в памяти. Он долго говорил с Отто, потом попросил меня рассказать принцу обо всем, что будет его интересовать в нашем государстве. Отто хотел знать многое. Вильгельм же взял под руку Гуго и изо всех сил старался сгладить шероховатости, которые возникали на каждом шагу. Граф из Пойуто только что занял место своего умершего отца. Вильгельму пришлось его утешать. Вильгельм щедро раздаривал подарки, но и ему пришлось принять подношения. Ему придется дорогой ценой заплатить за эти дары.

После смерти хёвдинга во французском государстве возникнут большие беспорядки. Король Рауль, графы и герцоги начнут предъявлять свои права на нормандские земли, а заодно и выяснять отношения. Герцог Гуго предпочтет выждать: если Ролло умело держал в узде дикую толпу нормандцев, то еще неизвестно, как справится с этим нелегким делом его преемник Вильгельм. Предполагалось, что у Вильгельма в его собственном доме обязательно начнутся неприятности, и тогда-то можно будет попробовать отобрать у нормандцев земли, которые король Карл Простоватый так неосмотрительно отдал им. Но обо всем этом позже…

Принц Отто много говорил со мной. Он был человеком образованным и любознательным. Мы подружились. И когда Отто уезжал, он снял со своей руки кольцо и подарил мне.

— Спасибо за незабываемые дни! Много я слышал о нормандской земле, но теперь сам вижу: Нормандия — замечательный, благословенный край. Я не предполагал, что можно так искусно управлять государством.

— Ролло не знал, насколько он гениален. Вильгельм тоже не страдает повышенным самомнением. Оба они сумели здраво распространить на весь край справедливую, по их мнению, систему организации всей хозяйственной, экономической и военной жизни. И ничего тут особенно нет.

— Однако же у вас много удивительного. Правда ли, что в предместьях Руана Ролло повесил на дуб золотое кольцо, и оно висело там три года до тех пор, пока он не вернулся и сам не снял его?

— Это, ваша светлость, новая глава агиографии. Народ уже создает описание жизни Святого Ролло.

Отто был разочарован. Я, конечно, знал, что однажды во время охоты Ролло повесил на дуб, под которым отдыхал, свой золотой браслет. И, может быть, его браслет и висит там до сих пор, потому что в Нормандии нет воров. Эту достоверную историю я не стал рассказывать, потому что не хотел, чтобы со всех концов Франции направились к нам любители золотых украшений.

— Береги своего господина, — сказал принц Отто. — Мне кажется, он великий человек.

— Да, я тоже достаточно сильно околдован им и с давних пор вплоть до самого сегодняшнего дня думаю так же, как вы, — ответил я.

— Теперь я скажу о том, чему ты, как священник, привыкший к сверхъестественному, должен безоговорочно поверить. Вильгельм — первый и единственный во Франции приятный и образованный правитель. Всех остальных нельзя даже и сравнивать с ним. Я знаю, что говорю. Я родственник Роберта, графа Французского, и все-таки я это говорю.

— Я не буду злоупотреблять вашими словами. Может быть, я должен увидеть в них предостережение?

Отто свистнул, ему подвели лошадь.

— Догадка неплохая. Мы думаем одинаково. Ну, еще увидимся. Благословите меня, святой отец.

Я быстро перекрестил удаляющегося всадника и подумал: «Так ли прекрасен этот человек, как кажется?»

За время похоронных церемоний два приглашенных поэта сочинили множество панегириков, торжественных и хвалебных гимнов, песен и стихов и получили за эту работу безумно дорогие подарки из чистого золота, не говоря уже о том, что их поили, кормили и носили на руках в течение всех этих двух недель. Но сочинения их были беспомощны и безобразны. Слушать их было невозможно, переводить — стыдно. Они шпарили по-французски, гости из северных стран не понимали ни слова.