Королевская аллея

По окончании ужина Король прошел в бальную залу, отделанную мрамором и порфиром и украшенную цветочными гирляндами; сверкающие фонтаны соперничали красотою с яркими огнями канделябров-жирандолей, которые держали лакеи в масках, а журчание воды сливалось со сладостными напевами скрипок. «Три королевы» — так называли Марию-Терезию, мадемуазель де Лавальер и госпожу де Монтеспан, — немного потанцевали; при этом одна только маркиза сумела блеснуть грацией.

— Вас не шокирует бесстыдство этого сераля? — шепнула мне на ухо мадемуазель де Скюдери.

— Разумеется, — отвечала я, — но, если я верно помню Плутарха, то Александр также не довольствовался одною женщиной. Такова уж судьба героев…

— Царь Александр не был христианином, — сухо заметила создательница «Кира Великого» [42].

Тем временем наш христианский король также принял участие в танцах, и я смогла разглядеть его вблизи; если судьба создала его великим монархом, то природа одарила вдобавок замечательной внешностью. Он и в самом деле был красив той сдержанной мужской красотою, которая и держит на расстоянии и притягивает: светло-каштановые волосы, большие мягкие карие глаза, надменная улыбка, царственная осанка, делавшая его выше и значительнее (тогда как он был среднего роста), величие в каждом движении, вплоть до танцев, в коих он превосходил всех своих приближенных. Он танцевал, улыбаясь, точно довольный ребенок, хотя был всего на два-три года моложе меня; эта улыбка, сама не знаю отчего, растрогала меня. Однако минуту спустя, когда он проходил сквозь толпу придворных, одним своим словом уничтожая того, возвышая этого, я видела уже не ребенка за игрою, но великого Короля среди подданных. «Склонитесь пред Королями, ибо они вершат все, что пожелают», — это я запомнила еще с детства.

Гости вышли из бальной залы на аллеи, нарочно оставленные темными; внезапно за рощицей нашим взорам предстал замок, точно сотворенный из солнца, так он сиял и искрился. По обочинам дорожек мерцали беломраморные тела античных статуй, на балюстрадах террас пылали факелы в великолепных вазонах. Из бассейнов и фонтанов, с клумб и цветников взметнулись вверх ослепительные струи фейерверка, начертавшие в небе огненные арабески с инициалами Короля. Уже занималось утро, ревниво спешившее сменить эту блистательную ночь. В розоватых рассветных сполохах, на дороге, ведущей в Париж, загремели первые кареты. Черные лошади влекли к столице золоченые возки, где вповалку, словно тряпичные куклы, спали глубоким сном дамы в измятых платьях с увядшими розами.

А я все еще не могла сомкнуть глаза, ослепленные слишком близким сиянием Солнца. Сидя в карете герцогини де Ришелье, увозившей меня в город, я испытывала странные сожаления и непривычную зависть; прибывши на Королевскую площадь, я грустно сняла платье, одолженное мне герцогинею, стыдливо натянула собственные «лохмотья» и не спеша вернулась в свой маленький, всеми забытый домик.

Когда непонятная горечь, охватившая меня по возвращении с празднества, слегка улеглась, я твердо сказала себе, что общество сильных мира сего не для меня, и еще больше уединилась в своем скромном жилище на улице Трех Павильонов, в компании моей славной простодушной Нанон.

Глава 10

Летом того же 1669 года Бон д'Эдикур, теперь весьма редко выезжавшая из Сен-Жермена, прибыла на несколько дней в Париж и на это время оставила у меня свою маленькую дочь. Приехав забрать ее, она сказала:

— Какая жалость, Франсуаза, что вы более не видитесь с нашей Атенаис. Она расцвела необыкновенно, ее блистательная красота приводит в восхищение всех иностранных послов. Еще ни одна женщина не соединяла в себе столько бесстыдства с торжеством и столько блеска с беззастенчивостью. Неудивительно, что страсть Короля растет с каждым днем!

— Значит, она теперь уже не хворает? — спросила я.

— О, нет… По правде сказать, она вовсе не была больна.

И Бон д'Эдикур, понизив голос, шепнула мне: «Я скажу вам, так как знаю, что вы умеете хранить тайны: это была болезнь, от которой излечиваются через девять месяцев».

— Вы хотите сказать, что…

Мадам д'Эдикур бросила боязливый взгляд на двери и драпировки.

— Можете говорить смело, — успокоила я ее, — у меня не прячутся любовники по шкафам… и в камине тоже, — добавила я, отвечая на следующий невысказанный вопрос.

— Об этом знают лишь несколько человек, — продолжала она. — Три месяца назад маркиза родила ребенка — не от своего мужа. Беременность эта так напугала ее, что даже повредила ее красоте. К счастью, все сошло благополучно, но теперь она ужасно боится, что господин де Монтеспан узнает о существовании младенца и отберет его, — ведь официально он имеет на него отцовские права. Король разделяет ее страхи. Согласитесь поскольку мы здесь одни, — что этот двойной адюльтер зашел слишком далеко; вот когда любовникам впору бы покаяться в содеянном грехе. А бедное дитя обречено на заключение в монастыре, — ведь ни тот, ни другая не смогут признать его. Никто в мире не должен заподозрить его появление на свет, так решили и мать и отец, у них не было иного выбора. Поверьте, дорогая, что я говорю вам это лишь потому, что мне позволили. Наша подруга дала мне важнейшее поручение к вам. Она хочет, чтобы вы взяли на себя заботу об этом ребенке, — закончила Бон так тихо, словно речь эта лишила ее последних сил.

Хотя мне и до того было ясно, что она собирается сообщить мне важную новость, я остолбенела от изумления.

— Я? Но почему именно я?

— Наша «прекрасная госпожа» уверена, что никто не выполнит лучше вас столь деликатную миссию. Я ей рассказывала о том, как вы любите детей, как заботитесь о моей крошке Луизе; она, со своей стороны, хорошо помнит, как вы умны и добродетельны. Ребенок находится сейчас у кормилицы, за пределами Парижа; до сих пор им занималась мадемуазель Дезейе, первая камеристка маркизы, но это не может так продолжаться, — и наша подруга и мадемуазель Дезейе слишком на виду, а у господина де Монтеспана повсюду есть шпионы, и ему не составит труда установить связь между ребенком, служанкой и ее госпожой.

Далее, мадемуазель Дезейе — неподходящая гувернантка для сына Короля, пусть и незаконного; она не дворянка, хуже того, она дочь актрисы и вообще довольно легкомысленная особа: в данный момент она сама беременна, неизвестно от кого… Словом, родители весьма заинтересованы в том, чтобы именно вы занялись этим некстати появившимся младенцем. Подумайте, — ведь вы ничего не теряете, а приобрести можете очень многое: разве не почетно служить Королю, в чем бы это ни заключалось? Вдобавок, вы сделаете доброе дело: зная вас, я уверена, что вы не преминете дать истинно христианское воспитание этому плоду греха. Поразмыслите хорошенько, прошу вас; не отказывайтесь от богоугодного дела и сообщите мне ответ до конца недели. В Сен-Жермене с нетерпением ждут вашего согласия.

После отъезда госпожи д'Эдикур я погрузилась в долгое раздумье. Меня удостаивали весьма странной чести. Любая, более благочестивая, чем я, особа побрезговала бы служить пособницею этой преступной страсти и укрывать ее плод; более гордая оскорбилась бы предложением пожертвовать своей свободою ради услуги, столь недостойной женщины дворянского звания; мне и впрямь было не по себе, но я пошла в своих рассуждениях дальше.

Если быть любовницею Короля так же позорно, как вступить в связь с последним из его лакеев, то служить Королю, напротив, вовсе не постыдно: короли облагораживают все, чего касаются, вплоть до стульчака для отправления естественных надобностей… Кроме того, отвергнув это предложение, я рисковала навлечь на себя гнев фаворитки и лишиться пенсиона, который после смерти Королевы-матери выплачивался мне из королевской казны. Неразумно отказывать в услугах тем, от кого зависишь, особенно, выставив причиною соображения приличий и морали: короли не принимают нравоучений от своих подданных, для этого у них есть исповедники.