Чаша страдания

После каждого массового отравления в газовой камере открывали двери и включали мощные вентиляторы, проветривая помещение от газа. Тогда приступали к работе заключенные «зондеркоммандо». Им открывалось жуткое зрелище — сотни вертикально стоящих посиневших, но еще теплых мертвецов. Глаза и рты у всех были открыты в последнем крике. Многие тела, особенно детские, были скорчены в предсмертных судорогах. От тел исходил жуткий запах — смесь пота, мочи и кала, выделившихся при отравлении. Стоило тронуть одного, как штабелями валились все. «Зондеркоммандо» выносили трупы и закладывали в печи крематория. Немцы туда не входили, и делать эту невероятную работу можно было только из страха быть самому убитым вместе с этими жертвами.

Зика Глик закрывал глаза, хватал обвисшее страшное тело, взваливал себе на плечо и бегом нес в крематорий. Чего он не мог заставить себя делать, так это выносить трупы детей: каждый раз, когда он видел убитого ребенка, он вспоминал своих двух сыновей. А чтобы охранники не ругали и не били его за это, он взваливал себе на плечи по два трупа взрослых. Пока он их нес, в рот каждому трупу заглядывали, и если там были золотые или металлические коронки, их выламывали щипцами и складывали в коробки. В крематории трупы сваливали на пол, и другие «зондеркоммандо» тесно забивали ими печи. А Зика должен был бежать обратно за следующими трупами. Иногда ему приходилось их сжигать, потом выгребать золу и закапывать в вырытые неподалеку ямы. Третья команда рыла и засыпала ямы, сравнивая их с землей. В это время первая команда омывала сильной струей воды из душевых кранов и брандспойтов пол и стены газовой камеры. А потом опять загоняли туда следующую группу жертв. И так — двенадцать часов в день под строгим надзором гестаповцев. Замешкаешься, упадешь от бессилия или ужаса — тебя сразу загонят в камеру со следующей группой.

От перегрузки некоторые печи крематориев ломались, тогда приходилось сваливать тела в вырытые ямы, обливать бензином и поджигать. Но это не приводило к полному сгоранию, в золе оставались части черепов и костей. Их доставали из ям и перемалывали, чтобы не оставалось следов.

Лагерь переполнялся узниками, летом 1944 года в Освенцим стало поступать много венгерских евреев.

19. Возвращение Бергов в Москву

Находясь в эвакуации, Мария Берг все время рвалась домой, в Москву, надеялась, что там она скорее узнает хоть что-нибудь о Павле. Но для въезда в Москву нужно было разрешение. Помог ей комиссар Басаргин, в 1944 году он получил для нее нужные бумаги. Она еще раз убедилась, что в тяжелые годы войны люди стали дружелюбнее, лучше и добрее по отношению друг к другу.

В последний раз Лиля читала стихи раненым, в последний раз Мария прощалась с госпитальными служащими, и в последний раз тетя Шура дала Лиле в дорогу конфеты-подушечки. Обратный путь на поезде был очень трудным, вагоны были забиты, поезд стоял на станциях всего две-три минуты, толпы людей метались, чтобы попасть в вагон и затащить вещи. После множества проверок документов в пути Мария с Лилей вернулись в Москву и наконец вошли в свою комнату на Спиридоньевке. Открыв дверь, Мария ахнула: очевидно, кто-то там жил, оставил грязь и беспорядок, и пропало много вещей. Ходить по соседям, расспрашивать и разыскивать вещи она не хотела: помнила их враждебное отношение. Они с Лилей просто стали убирать, что могли, и выносить мусор. Особенно жалко Марии было швейную машинку «Зингер»: Лиле было уже двенадцать лет, она сильно выросла, и Мария собиралась перешивать на нее многие вещи с себя.

На другой день их ждала неожиданная радость — пришла их добрая Нюша.

— Ну, здравствуйте, мои родные! — она обнимала и тискала Лилю. — Красавица ты моя, до чего же ты выросла-то! Говорила я вам, что Бог милостив и даст нам свидеться. А я уже много раз заглядывала — народ-то возвращается, вот я и думала: а не вернулись ли мои-то?

Поохав и пообнимавшись, Нюша принялась убирать, мыть и чистить.

— А где же машинка-то зингеровская?

— Не знаю, пропала. Наверное, украли. Очень жалко.

Нюша закусила губу и куда-то ушла. Через час она явилась и внесла тяжелую машинку:

— Получай, нашла пропажу. Жулье это, соседи твои. Не хотели отдавать, не ваша, говорят. Но от меня так просто не отделаешься. Я им доказала, что наша, у меня пометки были.

— Нюша, вы — золото! Спасибо вам.

Первым делом Мария подала в прокуратуру запрос о Павле Берге, прождала несколько недель и получила все тот же ответ — «В просьбе отказано». Она снова работала в той же поликлинике Министерства строительства. Министром оставался тот же Семен Гинзбург, но контакты с ним прервались: не было их прежнего «связного», Михаила Зака.

Уже было ясно, что война должна скоро кончиться, по радио и в печати превозносили полководческий гений Сталина, по его приказу в Москве устраивали вечерние салюты в честь освобождения очередного города. Летом 1944 года Сталин приказал провести по улицам Москвы тысячи немецких военнопленных — устроить для жителей демонстрацию советской мощи. По центральной улице Горького (теперь улица Тверская) под конвоем шла длинная колонна из нескольких тысяч немецких генералов, офицеров и солдат. На тротуарах стояли толпы москвичей, полных ненависти к врагам. Все они пострадали от войны, почти в каждой семье были убитые и раненые. Развязанная этими вот немцами война принесла им столько горя и бед, что они были готовы кинуться на пленных и бить их без конца.

Мария с Лилей тоже пошли смотреть на немцев. Пленные шли медленно, вяло, в потрепанных формах без погон, многие, но не все, с опущенными головами. Это были плененные враги, но все же вид их не был очень жалким, в них не чувствовалось приниженности, забитости. Мария смотрела на них с ненавистью и решилась сказать дочери:

— Помнишь толпы арестантов, которых проводили по Алатырю?

— Конечно, помню.

— Ты видишь, что эти немцы выглядят лучше и свободней, чем выглядели те арестанты?

— Да, они аккуратнее и идут лучше. Те были ужасные, страшно оборванные и еле тащили ноги. А кто они были?

— Теперь я тебе скажу: они были такие же политические заключенные, как наш с тобой папа.

Лиля опешила, смотрела на мать широко открытыми глазами:

— Вот почему ты так всматривалась в них. Потому что папа… да?

— Да, доченька, да. В каждом замученном лице мне виделось лицо нашего папы. И теперь мне вдвойне горько и грустно: я вижу, что в лицах этих паршивых немцев, наших врагов, сохранилось больше человеческого достоинства, чем смогли сохранить те наши советские заключенные.

20. Будапешт, Рауль Валленберг

К концу 1944 года гитлеровцы успели уничтожить почти всех европейских евреев. Оставалась только одна большая группа — около 800 тысяч евреев из Венгрии. Венгрия была союзником Германии, и гестаповцы до поры до времени в ней не хозяйничали. В 1940 году она вступила в союз с Германией и стала фашистской страной. Диктатор Венгрии Хорти поставлял Гитлеру дивизии венгерских солдат для войны с Россией. Но фашисты не вмешивались во внутреннюю политику страны, и в ней не было притеснений и преследования евреев. Оставались открытыми еврейские школы, функционировали еврейские фабрики и магазины, работали синагоги, в том числе главная синагога Будапешта «Дохань», самая большая и красивая в Европе. Венгерские евреи оставались последней группой, которую еще не послали в лагеря смерти. Недовольный этим Гитлер заставлял Хорти депортировать их. Но тому удавалось под разными предлогами избегать этого. Единственное, что он сделал, — это ограничил прием евреев в университеты.

Когда стало ясно, что наступил окончательный перелом в войне, Хорти решил выйти из союза с Гитлером и заключить сепаратный мир со Сталиным. Гитлер немедленно арестовал его, и 19 марта 1944 года в Венгрию вошли германские войска — четыре дивизии танков «Тигр». Страна была оккупирована. А за армией пришли войска гестапо СС и повели себя как хозяева оккупированной страны.