Жена башмачника

А где-то вверху, над их головами, звенели бокалы, играла музыка, раздавался шорох – это пассажиры первого класса танцевали ночи напролет. А просыпались от пьянящего аромата свежего кофе и выпечки с корицей. Бедняки тоже садились завтракать: кофейная бурда из бака, чашка холодного молока и кусок черствого хлеба, едва смазанного маслом.

Сладкая жизнь первого класса была так близко, руку протяни. Пассажиры представляли, на что она похожа. Девочки грезили танцами, развевающимся шифоном и пирожными. Мальчишки представляли, как режутся в шлаффборд [47] на блестящем деревянном полу игровой комнаты, а рядом стоят тележки с каштанами в карамели – ешь, пока не лопнешь!

Мужчины из третьего класса, собираясь на палубе покурить, обсуждали будущее и обещали друг другу, что когда-нибудь они обязательно поплывут на этом же корабле, но уже в первом классе – как и полагается богатым американцам. И жены их будут непременно с прическами, уложенными в дорогой парикмахерской, поверх причесок шляпки с павлиньими перьями, а вокруг – облако духов. Они поселятся в роскошных люксах с мягкими кроватями, а приставленный к каюте стюард будет отпаривать их костюмы, гладить рубашки и чистить обувь. А постель на ночь будут расстилать французские горничные.

Женщины же делились мечтами о том, как заживут на другом берегу Атлантики. Они представляли широкие улицы, пышные сады, роскошные ткани и большие комнаты в чистых домах. Все они получали письма из Америки с рассказами об этой удивительной стране и не сомневались, что впереди их ждет блаженство у семейного очага. Главная трудность, на их взгляд, состояла в том, чтобы благополучно пересечь этот ужасный океан. Правила простые: не связывайся с проходимцами и заботься о здоровье.

Энце Раванелли со здоровьем как раз и не повезло.

Корабельный госпиталь на «Рошамбо» состоял из трех кают. За больными круглосуточно присматривали сиделки. Благодаря иллюминаторам лазарет по сравнению с темными клетушками третьего класса был прямо-таки обиталищем богача.

Доктор Пьер Бриссо, подвижный долговязый француз с голубыми глазами, вышел к Марко, ожидавшему в коридоре.

– Ваша дочь тяжело больная, – сказал Бриссо на своем приблизительном итальянском.

Марко слышал, как сердце бухает в груди.

Доктор Бриссо продолжал:

– Ее привели здесь из ваша каюта. Была ли она больная до того, как корабль покинул Гавр?

– Нет, синьор.

– Было ей плохо раньше во время путешествий?

– Она путешествует в первый раз.

– Ездила она на автомобилях?

– Никогда. Только в конной двуколке. Энца всегда была очень крепкой. – Паника захлестывала Марко. Что, если он потеряет ее, как потерял Стеллу?

– Я не могу повелеть, чтобы корабль поворачивал назад в Гавр из-за одного больного пассажира третий класс. Мне очень жаль.

– Можно мне увидеть ее?

Доктор Бриссо открыл дверь в палату. Энца сжалась на кровати, обхватив руками голову. Марко подошел к дочери и положил руку ей на плечо.

Энца попыталась взглянуть на отца, но не смогла приподнять голову, взгляд ее был затуманен.

– Ах, Энца… – Марко надеялся, что голос не выдает его страх.

Энца чувствовала себя спицей в колесе несущейся повозки. Тошнота не ослабевала ни на миг.

Звуки оглушали, каждая волна, ударявшая в корпус корабля, взрывалась в голове – будто огромные камни без передышки стучали о другие камни.

Энца открыла рот, но не издала ни звука.

– Я здесь, – сказал Марко. – Я с тобой.

Ночь за ночью Марко лежал на холодном железном полу рядом с койкой Энцы. Спал он урывками – его будили сиделки, лязг машин и мучительные стоны Энцы. Ужасные дни все ползли и ползли, и лишь полное изнеможение позволяло ему забыться в коротких кошмарах. Доклады доктора Бриссо обнадеживали мало. Лекарства, которые он обычно прописывал от тяжелых форм морской болезни, похоже, на Энцу не действовали. Она все слабела, близилось полное обезвоживание. Вскоре у нее начало резко падать давление. От настойки кодеина и сиропа воронца ей делалось только хуже.

После девяти дней бодрствования Марко наконец засосала воронка забытья. Ему снилось, что он в Скильпарио, но вместо зелени предгорий вокруг полыхает огонь, склоны объяты пламенем, а ущелья зияют чернотой. Вся семья собралась на обрыве, а внизу, в стремительном черном потоке, тонет Стелла. Энца прыгает вниз, молотит руками по чернильной воде. Марко бросается следом, не слыша криков жены и остальных детей, молящих не оставлять их.

Марко очнулся, не понимая, где он. Его тормошила сиделка:

– Мы прибыли в гавань, сэр.

Он услышал радостные крики пассажиров «Рошамбо», собравшихся на верхней палубе.

Но Марко и Энце было не до праздника. Они не могли полюбоваться величественной статуей Свободы, проникнуться благоговением при виде небоскребов. Им достался только росчерк вечного пера доктора Бриссо – документ, предписывающий отправить Энцу в больницу, как только корабль спустит сходни.

– Я повелеть, чтобы синьорину немедленно доставили в больница Святого Винсента в Гринвич-Виллидж. Может, они сумеют поднимать ее на ноги. А вам надо проходить обычную процедуру на острове Эллис, вместе со всеми.

– Я должен быть с дочерью.

– Тогда вы стать нелегальный иммигрант, сэр. Нельзя такой риск. Вас посылать назад в Италию, одного. После острова Эллис вы поищете дочь в больнице Святого Винсента. Там сделают для нее все, что смогут. Ее документы оформляют в больнице.

Доктор Бриссо поспешил к другим пациентам, а сиделка и два матроса переложили Энцу на каталку.

Пока Энцу вывозили в узкие двери, Марко успел коснуться ее лица. Кожа была холодной на ощупь, как у Стеллы в то роковое утро. Сиделка приколола миграционную карту к простыне Энцы, затем протянула Марко листок с адресом больницы. В свете яркого солнца дочь выглядела еще хуже, и Марко снова запаниковал. Он в отчаянии спросил сиделку:

– Моя дочь умирает?

– Я не говорю на итальянском, сэр, – быстро ответила та по-английски, но Марко прекрасно все понял. Сестра постаралась уйти от страшного ответа.

Марко стоял в бесконечной очереди на острове Эллис, его пошатывало от нервного истощения. Он знал, что при разговоре с офицером иммиграционной службы должен выглядеть спокойным и собранным. Любые признаки душевной болезни или физической слабости тут же станут поводом отказать ему во въезде в страну.

Он усердный труженик, приехавший в Америку на заработки, пусть возраст и делает его не слишком подходящим кандидатом в глазах иммиграционной службы. Но сейчас Марко мог думать только о дочери и о том, что оказался несостоятелен как отец, и эти мысли вот-вот могли сокрушить его окончательно.

Марко сдвинул шапку набекрень, дабы выглядеть уверенней. Нащупал в кармане пиджака гладкую подкладку, лоскут тонкого шелка, вшитый Энцей. И тут же глаза защипало от слез. Разве есть на всем белом свете хоть еще одна такая же заботливая девочка!

Всю жизнь Энца присматривала за братьями и сестрами и делала это куда ответственней, чем большинство ровесниц. Всю жизнь она была сильной. Но найдутся ли у нее силы для себя? Что, если она не выкарабкается? Как сообщить Джакомине, что дочь умерла? Эти мысли стучали в голове Марко, и неторопливость продвижения очереди делала мучительной каждую секунду.

Марко жалел, что согласился поехать. Но если бы он остался в Скильпарио, Энца уехала бы в Америку одна. Если бы что-то случилось с Марко, Энца немедленно вернулась бы домой, но никому и в голову не пришла мысль о том, что это с Энцой произойдет беда.

Дела в обувной лавке Дзанетти никогда еще не шли так хорошо. Над узким фасадом, выходящим на Малберри-стрит, полоскался на ветру тент в красно-бело-зеленую полоску. Внутри бурлила жизнь: клиенты заходили, чтобы подогнать или починить обувь, заказать или выбрать готовую. Туда-сюда сновали поставщики с рулонами кожи, коробками фурнитуры и связками сыромятных шнурков. Синьора Дзанетти прямо-таки цвела, от души торгуясь с поставщиками.