Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

— А вы, мадемуазель? — Поручик встал на ступеньку экипажа и оказался рядом с Ксенией. — Тоже с ними? — не соображая, два или три паспорта у него в руках.

Ксения бросила короткий умоляющий взгляд на Веронику Михайловну. Той бы кивнуть только, но она замешкалась или испугалась и не захотела. Молчание угрожающе затягивалось. И тут неожиданно подал голос сосед Вероники Михайловны, тот, в котором Ксения признала офицера. Он сказал тихо, но достаточно четко, голосом, привыкшим приказывать:

— Эта со мной, поручик. Оставьте! Я — из контрразведки, а она — большевистский агент, — и небрежно ткнул под нос поручика свое удостоверение.

Маленький офицер вытянулся во фронт так, что стал чуть не на полголовы выше, и протрезвел окончательно.

— Прошу следовать, гос-да! — гаркнул он и отдал честь с таким усердием, будто в этом экипаже сидел полный генерал или даже сам главнокомандующий.

(обратно) (обратно)

Глава восьмая. СИМФЕРОПОЛЬ. ОФИЦЕРСКОЕ СОБРАНИЕ 1-го АРМЕЙСКОГО ДОБРОВОЛЬЧЕСКОГО КОРПУСА

1

Генерал-лейтенант Александр Павлович Кутепов скучал.

И было в его теперешнем, непривычном для нёго состоянии нечто большее, чем сплин, дурное настроение или нездоровье. Человек совершенно земной, расчетливый, чуждый сантиментам, он давно уже поверил в свою звезду и в свое умение управлять людьми, вести за собой, спаянных насаждаемой им железной дисциплиной и верой в него — полководца. А началось все давно уже, с незначительного и не относящегося к нему случая — после «оказии», как про себя называл он тот счастливый случай...

Уроженец одной из северных губерний, Александр Кутепов, не имевший полного гимназического образования, окончил Владимирское юнкерское училище и был выпущен подпоручиком в армейский имени Вильгельма Выборгский пехотный полк. Честно воевал против японцев, вовремя получал очередные воинские звания, медленно, но верно двигался по должностной линии. Так незаметно и прослужил бы всю жизнь в пехоте, если бы не «оказия», не тот счастливый случай...

Да, бывали и в царской, настоящей еще армии чрезвычайные происшествия. И где? В гвардии! Однажды случилось так, что первый батальон лейб-гвардии Преображенского полка (того самого, старейшего, Петром I учрежденного!) отказался держать караул в Петергофе: не захотели, видите ли, солдаты идти туда пешком из Красного Села, требовали транспорта. Командующий русской гвардией великий князь Николай Николаевич-младший, без согласия офицерского собрания, единолично распорядился: батальон запереть в манеж, обезоружить, снять с чинов погоны и гвардейские отличия и в полном составе отправить в село Медведь Новгородской губернии для дальнейшего прохождения службы; в Преображенский же полк направить лучший батальон из маньчжурских полков. Так капитан Кутепов стал гвардейцем по одному росчерку великокняжеского пера, по воле случая — «оказии», одним словом.

В феврале 1917-го — уже полковник, командир лейб-гвардии Преображенского полка — Кутепов с десятью ротами преображенцев и кексгольмцев, с двумя эскадронами драгун одним махом брался подавить «беспорядки», прижать «чернь» к Неве и тем кончить революцию. Полковник Кутепов дошел лишь до Кирочной — отряд рассеялся. Ему припомнили это позднее: в начале декабря 1917 года, когда солдатский комитет сместил командира полка с должности и, словно в издевку, назначил его писарем. Обозленный Кутепов уехал на Украину, а оттуда — в Новочеркасск, к казакам. Без колебаний встал в ряды белых. За что? За Единую и Неделимую? За царя и престол? За землю и имущество, которых у него не было? Поначалу, не сориентировавшись, Кутепов не разбирался в политике, смотрел на все происходящее вокруг из своего «окопчика», с позиций перспективного и честолюбивого командира полка. Он рассуждал просто: с одной стороны, был порядок, призывы вернуться к прежней, привычной жизни, с другой — хаос, нечто необъяснимое, не управляемая ничем толпа, возбуждаемая непонятными и противоречивыми лозунгами.

Кутепов, назначенный командиром роты офицерского полка, совершал вместе с Корниловым «ледяной поход», стоял у колыбели, где рождалась Добровольческая армия. Он был назначен командиром полка, начальником дивизии. Летом девятнадцатого он уже командовал корпусом. Его счастливая звезда всходила. Он был упрям, энергичен, если надо — жесток. Небольшого роста, плотный, коренастый, с черной густой расчесанной надвое бородкой, с узкими монгольскими глазами, похожий на солдата с отличной выправкой, он считался знатоком армейской жизни и строевым офицером божией милостью. И хотя особых боевых успехов за ним не числилось, Кутепов всегда был на хорошем счету. Он знал: для спасения Россия необходима хорошая, боеспособная армия, и всеми силами старался создать ее. Армия была нужна Кутепову, и он был нужен армии. Железной рукой Кутепов приводил войска в порядок, беспощадно предавал провинившихся военно-полевому суду, карал смертью дезертиров, порол, срывал погоны, сажал на гауптвахту, разжаловал, обрекал на смерть. И никогда не лез в большую политику — даже в дни самых блистательных успехов деникинского наступления. «Армия должна занять Москву, а затем взять под козырек», — говорил он. Все эти Май-Маевские, Романовские, Врангели, Слащевы, мнящие себя божественными диктаторами, способными к управлению страной, были ему омерзительны. Для себя, отнюдь не лишенного честолюбия, он оставлял лишь русскую армию, управление ею, сплочение под его, кутеповским ландскнехтовским знаменем. Он чувствовал в себе силы и талант сделать армию боеспособной — всю русскую армию, — вести ее от победы к победе, гоня взбунтовавшееся мужичье, истребляя непокорных, искореняя и самое понятие «большевизм», восстанавливая Россию. «Но какую Россию?» — спрашивал себя иногда Кутепов и не находил четких, однозначных, как параграф армейских наставлений, ответов. Александра Павловича не обеспокоило, признаться, и это обстоятельство: он считал себя лишь солдатом, призванным атаковать и разгромить противника. А уж во имя престола. Думы или Учредительного собрания — не так и важно: ему, Кутепову, это разъяснят прожженные политики...

Кутепов не жаловал своих коллег по Добровольческой армии. Одних снисходительно презирал, других игнорировал, третьих не любил, но побаивался. Среди них, в первую голову, Слащева и Врангеля. Отдавая им должное, как равным себе — оба генерал-лейтенанты, оба командиры корпусов, — ревностно следил за их карьерой и воинскими успехами, хитрил, прикидываясь простаком. В последнее время вел сложную игру с Деникиным, направленную против обоих, — надеялся на пост главнокомандующего, и проиграл потому, что «оказия», счастье на этот раз улыбнулось Врангелю. Того-то и вывезла политика, сложное соотношение сил, партий, союзники, бедственное положение армии, загнанной большевиками в «крымскую бутылку». Понимая это, Кутепов завидовал Врангелю, придирчиво следил за его действиями — особо за военными действиями, стараясь показать свою лояльность и скрыть все более возраставшую неприязнь. Кутепов был уверен: его время еще придет, Врангель не справится с возложенными на него обязанностями, в первую очередь он не справится с армией, которая утратила идею, перестала быть Добровольческой, стала именоваться «русской», превратилась в сброд, состоящий из кондотьеров, грабителей, людей случайных и самостийников, не желающих воевать вдали от Дона или Кубани. Офицерство — оплот армии — разуверилось, разложилось. Прошли благословенные времена праведного гнева и ненависти, когда штабс-капитаны и подполковники поротно цепями кидались в яростные штыковые атаки на большевистские пулеметы, когда, раненные, они оставались в строю... Следовало начинать с укрепления армии, с офицерского корпуса. Врангель же заигрывает с либералами, с левыми элементами, чтобы выглядеть чистеньким в глазах союзников. «Использовать господ союзников? Извольте. Но надеяться на них — никогда, — думал Кутепов. — В трудный момент бросят, разведут пары и удерут. Как удирали в Одессе, в Новороссийске».