Жрецы

Указ об изгнании евреев из России Сенат разослал немедленно же губернаторам и воеводам по всей стране.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По дворцовым коридорам поползли шепоты:

- Слыхали?

- Что?

- Фаворит Рыхловский-то уже!..

- Когда?

- Вчера приказ издан не допускать в караул к покоям...

- За что?

- Никто не знает...

- Бедный!..

- После сего отдаления будет иное чье-нибудь приближение.

- Ох, ох, ох! Каким источником новых горестей для России явится сей новый неизвестный?..

- Ш-ш-ш!

- А Алексей Григорьевич что?

- Пьет в Царском Селе... Генералы, царские гонцы, привезли к нему мать... Он устраивает пиры в честь своих родственников...

- А царица?

- Я вижу ее среди изобилия... Наскучив всякими великолепиями, вместо забав, она начинает получать одну тоску... Окруженная многими обожателями, привлекая их любезностию сердца своего, она часто плачет...

- Она и должна плакать!

- О чем?

- О том, что Лопухина красивее ее... Я видела Рыхловского. Он танцовал с Лопухиной в присутствии царицы... Сам Разумовский посматривает в сторону супруги вице-адмирала... Она поражает своею красотою многих...

- Вчера на балу она при всех поставила на колени Лопухину и ударила ее по щеке.

- Быть беде!.. Вчера же царица так разгневалась, что не пожелала принять калмыцкое посольство. Уже две недели калмыки, привезя царице подарки, обивают пороги в иностранной коллегии...

IV

Тихо дремлет в снежных горах Поволжья Нижний Новгород. Горят свечи в доме Гринберга. Залман молится. Что же ему, старому человеку, гонимому властями, оставленному сыном, - что же ему теперь делать, как не молиться? Превыше всего бог! Талмуд учит: "Всею душою твоею люби бога и тогда, когда он отнимает у тебя душу твою, когда для прославления имени его тебе приходится жертвовать жизнью твоею". По впалым морщинистым щекам Залмана текут слезы и тонут в курчавой седой бороде, обрамляющей лицо. Близость страданий предчувствует он. Вчера один русский мелкий торговец потихоньку передавал Залману, что в Нижний пришел какой-то приказ против евреев. На губернаторском дворе пристава болтали о нем, о Гринберге. Что именно, торговец того не слышал.

Рахиль сидит у окна. Она видит большую яркую звезду. И мысли ее растут.

Ночь холодна. Вдали, там, во мраке, занесенные снегом Ока и Волга, а за ними дремучие леса, и где-то далеко в лесных пустынях скитается Рувим, отыскивая место, где можно было бы жить еврею, куда бы и отец и сестра могли перебраться из Нижнего.

- Что же такое совершается кругом? И что сильнее: правда или царь?

Много всего передумала Рахиль после ухода Рувима.

Сегодня утром она читала книгу пророка Ездры. Был большой пир у персидского царя Дария, после чего царь уснул. Трое юношей-телохранителей решили положить под изголовье ему записки, в которых написали - что в мире всего сильнее. И чье слово окажется разумнее других, - даст пускай тому царь Дарий великую награду. И будет тот одеваться багряницею, и пить из золотых сосудов, и спать на золоте, и ездить в колеснице с конями в золотых уздах, носить на голове повязку из виссона и ожерелье на шее.

Один написал: сильнее всего вино; другой - царь, третий - женщины, а над всеми победу одерживает истина.

Дарий велел юношам объяснить их ответы.

Первый сказал: "О мужи! Как сильно вино? Оно делает одинаковым ум царя и сироты, раба и свободного, бедного и богатого. И всякий ум погружает оно в веселие и радость".

Второй юноша сказал: "О мужи! Не сильны ли люди, владеющие землею и морем и всем содержащимся в них? Но царь превозмогает и господствует над всеми. Если скажет, чтобы люди ополчались друг на друга, они исполняют; если пошлет их против неприятелей своих, они идут и разрушают города и стены и башни, и убивают и бывают убиваемы, но не идут против слова царского. А когда победят, они все приносят царю, что получат в добычу. И те, которые не ходят на войну и не сражаются, но возделывают землю, после посева, собравши жатву, также приносят к царю. И понуждая один другого, несут царю дани. О мужи! Не сильнее ли всех царь, когда так повинуются ему люди?"

Третий сказал: "О мужи! Не велик ли царь и многие из людей, и не сильно ли вино? Но кто господствует над ними и владеет ими? Не женщина ли?"

"Жены родили царя и весь народ, который владеет морем и землей. И от них родились и ими вскормлены насаждающие виноград, из которого делается вино. Они делают одежду для людей и доставляют украшение людям. Если собирают золото и серебро и всякие драгоценности, а потом увидят женщину, хорошую лицом и красивую, оставивши все, устремляются к ней более, чем к золоту и серебру и ко всякой дорогой вещи. Из этого должно вам познать, что женщина господствует над вами".

"Берет человек меч свой и отправляется, чтобы выходить на дороги и грабить и красть, а похитит и ограбит, - относит то к возлюбленной".

"Многие сошли с ума из-за женщины и сделались рабами через них. Многие погибли и сбились с пути из-за женщин, но... неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человечества и все их дела таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей, а истина пребывает и остается сильною ввек и живет и владычествует из века в век. Она есть сила и царство, и власть и величие всех веков: благословен бог истины!"

Раздался стук в окно. Рахиль вздрогнула. Мысли оборвались. Залман тоже вскочил, уронив одну из свечей.

Кто-то неистово забарабанил в дверь; послышались многие голоса на дворе.

- Кто там?! - крикнула Рахиль.

- Отворяй! - долетало снаружи.

- Отвори... - опустившись на скамью, тихо сказал Гринберг. Пришли...

Девушка отперла. С улицы в горницу ввалились полицейский комиссар и солдаты.

- Бери его! - указал полицейский на Залмана.

Солдаты окружили старика. Быстро, на память, как заученную молитву, полицейский затараторил что-то, поглядывая в бумагу. О чем он говорил понять было невозможно. Одно уловила Рахиль, что "по поручению венценосной, благочестивой государыни императрицы Елизаветы Петровны" явились они за тем, чтобы отвести "нижегородского купца Гринберга" в острог. Рахиль бросилась к отцу, но ее грубо оттолкнули. Старик не понимал, в чем дело, глядел слезящимися, недоумевающими глазами на полицейского, тихо повторяя: "Майн готт! Либер готт!"

Рахиль снова бросилась между отцом и полицейскими:

- За что?! За что?!. Уйдите!

Пристав опять оттащил ее в сторону, приказав держать ее солдату.

- Того требует закон!.. - раздался его грубый голос. - Сами виноваты!

Залмана подхватили под руки, поволокли на улицу. Рахиль, вскрикнув, без памяти повалилась на пол.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С зажженными факелами вели Залмана по улицам города в кремль. Дорогою к ним присоединилась еще одна команда солдат - и тоже с факелами, и тоже с арестованным. Залман, как ни был поражен случившимся, все же распознал немца Штейна.

Еврея и немца связали друг с другом за руки и погнали дальше. На улицу высыпали обыватели с фонарями в руках.

- Давно бы неметчину в кандалы!.. Ишь, налопался русской крови! Погосподствовали, будет!

Больше всех злорадствовали мелкие посадские люди. Они плевали в лицо Штейну, злобно ругались всячески. Многим насолил этот немецкий купец. Радость великая была на лицах зевак, освещенных факелами конвоя.

- Немца ведут!.. Немца ведут!.. - кричали в толпе. Полицейский комиссар тыкал пальцем в сторону Залмана и кричал: "Плюйте в него, что вы?!" Но его не слушали. Неукротимая, бешеная, накопленная в течение многих десятилетий, вспоенная и вскормленная бироновщиной, немецкими генералами Минихом и Остерманом, их капралами, унижавшими русский народ, бурно бушевала кругом злоба против немца. Толпа готова была разорвать Штейна на части. Полицейский комиссар вынужден был пригрозить оружием разъяренной толпе, предупреждая, что он не допустит самосуда. Толпа отхлынула и с криками и угрозами продолжала следовать поодаль за арестованным Штейном.