Андрей Рублев

– Сильно застыл, – заключил он.

– И куда его в такую непогодь носило? – сокрушался Исакий, щупая так и не высохшие за ночь Андрейкины рясу, рубаху и порты. Небось ведаешь? – подозрительно посмотрел он на Данилку и молвил строго: – Говори, сын мой, не греши утаиванием! – И Данилка вынужден был поведать обо всем старцу.

«Сказывал я Савве, дабы не трогал он радонежских девок, так не послушал! – негодуя на благочинного помощника игумена, думал отец Исакий. – Мало того, что застудился, так еще от кручины, видать, хворь его одолела»

Укутав поплотнее, Андрейку перенесли в больничный покой – просторную келью, где топилось и стояло несколько лежаков для больных. Лечили кореньями, травами, святой водицей. Несколько дней отрок не приходил в себя, дышал тяжело, часто, с хрипом, который то и дело прерывался надсадным, рвущим нутро кашлем. Когда уже стали терять надежду, Исакий попросил прийти в больничный покой отца Сергия. Игумен знал об Андрейкиной хвори, но сердился на него за непослушание. Явившись в келью, долго молился над отроком, велел пустить кровь и дать ведомое ему одному снадобье. То ли молитва преподобного помогла, то ли лечение, а может, молодость хворь одолела, но к вечеру Андрейке полегчало, и за много дней впервые он заснул крепко и спокойно.

Когда Андрейка вышел из больничного монастырского покоя, уже стояла зимняя пора. Крыши построек обители и лес вокруг были засыпаны густым снежным покровом, радужными искринками блестевшим на солнце. Но в Троице все было в суете и движении. По открывшемуся санному пути сновали телеги и сани в монастырь, груженные белыми каменными плитами, которые привозили издалека, оттуда пустые. На расчищенной от снега площадке, рядом со старой деревянной церквушкой, срубленной много лет назад отцом Сергием и первыми троицкими монахами, копали котлован. Он был невелик, саженей двенадцать длиной и столько же шириной. Иноки и прихожане, однако, трудились не только днем, но и при свете факелов, пока земля еще глубоко не промерзла.

Здесь должны были возвести каменную церковь. Заправляли всеми работами старцы Савва и Андроник, первые помощники отца Сергия. Да и сам преподобный не оставлял стройку храма своим вниманием.

Церковь намеревались строить четырехстолпной и одноглавой, крестовокупольной, с тремя апсидами. Выступающая на восток апсида в виде пещеры вела внутрь почти квадратного помещения. Освещалась церковь сверху через окна, прорезанные под куполом в барабане. Светящееся подкупольное пространство предназначалось для фрески с изображением Иисуса Христа на фоне небосвода. Узкие, щелевидные оконца в стенах должны были служить бойницами для лучников в случае осады, а обитатели монастыря и крестьяне из окрестных деревень при появлении недругов могли бы укрыться в храме.

Когда по весне подсохла земля, заложили освященную игуменом церковь. Вымостили котлован каменными плитами, залили крепящим раствором и стали класть стены. Данилка и Андрейка, который уже оправился от хвори, трудились вместе со всеми.

По мере того как росли стены храма, старец Исакий все чаще задумывался о его росписи. Он советовался с преподобным о фреске Пантократора, об иконостасе, о том, кого из ведомых мастеров–живописцев позвать на эту важную работу. С утра до вечера проводил отец Исакий в трудах и хлопотах, ему, как могли, помогали старцы Антоний и Мисаил, но главные тяготы все же лежали на нем. Исакий еще больше похудел, еще ярче проступили на его скулах багровые чахоточные пятна. Порой он заходился в неудержимом кашле, плевал кровью, слабел, и тогда глаза монаха становились болезненно–печальными и казались отрешенными от мира.

Едва закончили работу, сотворили все заготовки в мастерской, Андрейка, запасшись сухарями и толокном, сказал другу, что завтра отправляется в Москву. Данилка покряхтел, повздыхал, но ведь он дал слово…

Глава 9

В сопровождении Михалки и Антипки Лукинич направлялся из загородного дома Тютчева на стройку боярских хором в Кремле. Распогодилось, а в такие дни хранившиеся от дождя под навесом дубовые бревна выкатывали, и надо было присмотреть за плотниками, которые рубили их, клали стены и конопатили мхом.

Через Никольские ворота дружинники въехали в Кремль. Миновав многолюдное торжище, на котором толпились горожане и селяне, Лукинич уже намерился свернуть на Заруб, как вдруг его взор привлекла группка людей, вышедшая из Чудова монастыря. Одеты они были кто во что – в зипуны и армяки, в кафтаны и рясы, на головах потертые шапки и скуфьи, кто был в видавших виды сапогах, кто в лаптях. За плечами висели мешки, у некоторых заткнуты топоры за поясами.

«Андрейка завсегда так ходит», – мелькнуло у Лукинича, когда в глаза ему бросилась необычная походка одного из монахов. Тот шел, широко выбрасывая в сторону ноги. Остановив коня, дружинник стал приглядываться, но группка спешащих людей шла в отдалении и видел он их только со спины. И все же чутье не обмануло его – монах вдруг обернулся, и Лукинич сразу признал в нем Андрейку.

Махнув рукой Михалке и Антипке, чтобы ехали следом, он тронул жеребца. Всадники зарысили по торжищу, направляясь к группке и ничуть не обращая внимания на недовольные окрики горожан, которых обрызгала грязь из–под копыт коней. Услыхав возле себя топот, странники шарахнулись было в сторону, но тут же повернулись к подъехавшим и с любопытством уставились на них.

– Здоров будь, Андрейка!

– Дядечка Антон! Вот здорово! – радостно закричал отрок.

Они обнялись и трижды расцеловались.

– Как же ты в Москве оказался, Андрейка? Ушел все–таки из Троицы?

– Ушел, дядечка, летом еще.

Лукинич не стал расспрашивать, спросил только:

– А как же с писанием святых образов, покинул?

– Нет, к дружине великокняжьей, что храмы расписывает, я с Данилкой пристал, – кивнул он на такого же рослого, как сам, монаха, одетого в бурую, выцветшую рясу.

– Вот оно как… – облегченно протянул Лукинич. – Припоминаю, просил ты разузнать про мирских живописцев. Да не довелось. Как в Москву приехал, по делу государеву велено было ехать, – стал оправдываться он.

– Ничего, дядечка, мы с Данилкой сами ее нашли. В Чудовой обители нам приют дали, не забыли меня иноки, что в живых после Тохтамышева нашествия остались. Они же и с дружиной княжьих иконописцев свели.

– А ныне куда путь держите?

– Идем расписывать великокняжий собор Успения Пресвятыя Богородицы в Стромыне. Погорел он в Тохтамышево нашествие, а теперь отстроили.

– А после в Москву вернетесь?

– Нет, в Володимир направимся, а далее не ведаю куда. Да мне все едино… – вздохнул Андрейка.

Парню и впрямь было все равно… Как ни искали они с Данилкой в Москве своих радонежских подружек, как ни расспрашивали у людей, но так и не нашли их. Видимо, подались те с матерью куда–то в другой город.

– А ты, дядечка, тоже на Коломну ходил? – полюбопытствовал Андрейка.

– Ходил.

– Выходит, тебя Данилка тогда узрел, с князем Володимиром Андреичем и воеводами ты ехал. Он мне сказал, да я не успел окликнуть. – И, помолчав, спросил: – Как же оно случилось, что рязане побили вас, дядечка?

– Долгий разговор о том, Андрейка. В другой раз расскажу, а то твои сотоварищи заждались, – ответил Лукинич.

Андрейка, обняв его на прощание, хотел уже бежать за странниками, но Лукинич остановил его. Быстро расстегнув нижние петли коричневого кафтана, достал из одного из отделений пояса пригоршню серебряных денег и алтынов и хотел передать их парню, но тот отрицательно затряс головой:

– Спасибо тебе, дядечка, только не мне, а старшому, у нас ныне все общинное.

– Гляди ты! – удивился тот. – А как звать–то вашего старшого?

– Грикшей!

– Грикша! – громко позвал Лукинич. – Поди–ка сюда, сделай милость! – И, когда старшина иконописцев подошел к нему, высыпал старику серебро в подставленные им ладони.

– Спаси тебя Господь, боярин, – поклонился Грикша и спрятал деньги в висевшую у него на поясе сумку–калиту. – А за своево племяша не тревожься. Добры молодцы – что он, что дружок его, Данилка.