Мюрид революции

— Мы упрятали в тюрьму бог знает сколько людей, которые связаны либо могут быть связаны с большевиками, но дальше этого не подвинулись ни на шаг. У нас в руках несколько видных руководителей этой шайки, известных еще охранке, но они, как и нужно было ожидать, молчат, а остальные тоже держатся нагло, и толку от них мало…

— Я уже сказал: вешать и жечь! — выкрикнул Алиев.

— Главных-то мы перевешаем. За этим дело не станет! — Ляхов сидел, развалясь в кресле и даже вроде насмешливо погладывая на правителя. — Но перевешать всех… Мне почему-то казалось, что вы на это не пойдете.

Алиев поджал губы и нервно хрустнул пальцами. Глаза у него забегали.

— М-да, — в смятении промямлил он. — Боюсь, что даже в этой варварской стране это произведет впечатление неоправданной жестокости…

Ляхов многозначительно ухмыльнулся.

— Вот мы, Эрисхан Дигаевич, и решили предложить вам один план. — Он оглянулся на Касьянова. — Понимаете, можно подавить бунт, то есть попросту перестрелять всех заключенных при попытке к бегству.

— Попытка сразу такого количества людей!.. Кто в это поверит! — Алиев брезгливо поморщился.

— Но такая попытка действительно будет. У господина Касьянова в тюрьме есть свои люди.

Правитель с интересом посмотрел на Касьянова и сразу опустил глаза, встретив холодный, полный жестокости взгляд контрразведчика.

— Ну что ж, — промолвил он, подумав, — как это ни неприятно… — конец фразы он предоставил закончить самим собеседникам.

V

Этот день в тюрьме проходил, как обычно. Шли допросы. Арестованные вступали в пререкания с тюремным начальством, их избивали. В камерах пели революционные песни.

…Поздно ночью во дворе тюрьмы священник тщетно призывал кого-то к предсмертному покаянию. Но вот все затихло: видно, палач выбил табурет из-под ног жертвы.

Вскоре в коридорах тюрьмы послышались торопливые шаги. Заключенные одной из камер связали охрану и тут же открыли двери всех остальных помещений.

Освобожденные устремились к выходу. Только Конон медлил. Он стоял, прислонившись к стене, и мучительное сомнение одолевало его, даже сердце болело. Серьезные подозрения вызывала сама легкость, с которой развивались события. «Не провокация ли это?» — думал старый подпольщик. В это время в камеру заглянул Лазарев с лихорадочно горящими глазами. Он махнул Лозанову рукой, призывая его поторопиться.

— Послушай, Лазарев, не ловушка ли это?

— Что ты, Конон! Я же с вами!

С тяжелым чувством Лозанов поплелся за ним.

Войдя во двор, люди начали расковывать друг друга. В темноте раздался голос Лазарева, который приказывал срочно строиться в колонны. Многие вышли за ворота тюрьмы в кандалах.

В узком проходе тюремного двора раскачивалось тело повешенного Ивана Радченко. Холодный ветер трепал полы его серого бешмета.

Нечволод повел людей через Романовский мост, по главной улице города. Лозанов, придерживая рукой тяжелые кандалы, шел и все старался вспомнить, где же он до этого видел Лазарева. Давно это было или недавно?.. И вдруг совершенно отчетливое воспоминание пронзило мозг.

…В городском саду проходил митинг. На трибуне долговязый офицер нелепо размахивает руками. Да, то же лицо, только с усами… «Надо немедленно браться за оружие и разгромить Чечню!» — надрывается оратор, и аудитория отвечает ему одобрительным гулом. «Вахмистр Лазарев прав!» — кричит кто-то…

Лозанов рванулся, путаясь в цепях, побежал в голову колонны, попытался остановить толпу, но его никто не слушал.

Люди двигались все вперед, наполняя сонную улицу топотом торопливых шагов и кандальным звоном.

Тут Лозанов заметил, что какая-то тень, незаметно отделившись от колонны, шмыгнула в проулок между домами. «Он, Лазарев!» — не столько увидел, сколько угадал Конон. Объятый глухой яростью, он бросился за ним. Тень неслышно кралась, прижимаясь к глухим стенам и высматривая темный дворик, куда можно было юркнуть и скрыться.

Лозанов, как ястреб, кинулся на врага. Тяжелой цепью ударил по голове, повалил на мостовую, стальными пальцами рабочего человека, словно клещами, сдавил горло.

— Предатель, сволочь! — с ненавистью прошептал он.

— Это не я… Главный — Нечволод! — прохрипел Лазарев, извиваясь на земле. Потом он затих.

— Готов, — услышал Конон чей-то знакомый голос. Оглянулся: это был Решид.

В этот момент что-то тяжелое навалилось на самого Лозанова. Он почувствовал удар, другой. Пятеро вооруженных казаков, невесть откуда выскочивших в переулок, схватили его и били куда попало.

— Беги! Ты обязан предупредить!.. — успел крикнуть он.

Последнее, что услышал старый большевик, была фраза:

— На фонарь его!

…Когда шествие заключенных миновало мирзоевский дом, а передние ряды дошли до поворота Поселянской улицы, город был поднят внезапной и беспорядочной стрельбой, криками и проклятиями людей. Разбуженные жители в ужасе стояли у окон, мучительно всматривались в темноту, но никто, кроме Ляхова и Алиева да Касьянова, не знал подробностей случившегося. С улиц все громче доносились выстрелы, крики о помощи и топот бегущих людей. Тревога не утихала вою ночь. Когда уже стало светать, по улицам проскакал белогвардейский эскадрон. На неосвещенной — Бульварной долго еще слышались предсмертные стоны.

Утром, когда горожане вышли из домов, улицы города были усеяны трупами. Повсюду шныряли полицейские, разъезжали конные казаки.

У края тротуара валялись окровавленные шапки, женские туфли, раздавленные копытами коней. На ржавом гвозде, торчавшем в заборе, болтался клок чьей-то белой окровавленной рубашки. Недалеко от торгового дома на фонаре висел Конон Лозанов. На одной ноге у него был потрепанный ботинок, другая была разута. Ветер раскачивал труп, и кандалы, стукаясь о металлический обруч на столбе, уныло звенели.

В траур погрузились рабочие кварталы. Народ угрюмо молчал. А по Дундуковскому проспекту, мимо роскошных магазинов, развалясь на бархатных сиденьях фаэтонов, разъезжали разнаряженные нефтезаводчики, купцы, белогвардейские офицеры и их дамы.

Медленно катилось над городом по-зимнему холодное солнце. Вот уже запад охватило зарево. По вечернему небу, уткнувшись острием в солнце, вытянулось тонкое облако, похожее на саблю. Острый конец его был темно-красного цвета, как будто с сабли стекала кровь…

Отступившие из Грозного повстанческие войска под командованием Шерипова и Гикало обосновались в селении Алхан-Юрт и в крепости Шатой. Отдельные отряды были сосредоточены в ауле Гойты и на Гекинских хуторах. Больных и раненых бойцов приютили у себя крестьянские семьи. По аулам ходили слухи, что белогвардейцы готовят наступление на горные районы, поэтому нужно было думать о пополнении, словом — о создании настоящей регулярной чеченской Красной Армии.

Утро в Шатое оставалось пасмурным, хотя мрачные дождевые тучи и начинали рассеиваться. Солнце то сияло ярким золотом, то снова исчезало за облаками, когда Шерипов с Гикало переехали маленькую речушку Сатой-Ахк.

— Давай, Николай, пустимся вскачь, — предложил Асланбек товарищу, осаживая гарцующего коня.

— Опасно. Смотри, какие здесь кручи, — отозвался Гикало.

— Ну а если бы потребовалась идти в атаку? Давай!

Николай Федорович молча придержал своего гнедого жеребца с белой звездочкой на лбу, выравниваясь с товарищем.

Кони рванули вперед и понеслись, охваченные азартом состязания. Земля загремела барабаном под коваными копытами, взметнулась пыль с мелкой щебенкой. Всадники неслись, совершая небезопасные крутые спуски и повороты. Так мчались они несколько минут, не уступая друг другу. Но вот гнедой вырвался вперед. Больше рисковать было нельзя. Придержав своего коня и почти вплотную прижав его к утесу, Гикало пропустил Асланбека вперед.