Ночной гонец

Будь милостив к нам, господи, и спаси нас нынче от неурожая!

Помоги, господи, нашему бедному отечеству в годину тяжкого испытания! Не оставь всех нас до последнего издыхания нашего.

Да пребудет с нами милость господня на веки вечные, да поможет бог исполнению желаний брата моего.

Писано в Стокгольме августа тридцатого дня в лето тысяча шестьсот пятидесятое».

Нечистый уносит беглеца

Лето в лесу было в полном разгаре. Выводки глухарей, тетеревов и уток подросли и уже могли летать, в кустах и на пригорках прыгали зайчата, на прогалинах, заросших травой, разгуливали косули с детенышами. Бесчисленные новые жизни таил в себе лес. Сизым-сизо стало в черничнике, и алела костяника, а в сосновом бору созревала уйма боровиков и ярко рдел распустившийся вереск. Шли обильные дожди, и в колдобинах стояла вода, а под большими деревьями набухал взмокший мох.

Три вещи необходимы лесному жителю: порох, пули и соль. Запас их у Сведье еще был. Он промышлял охотой и засаливал излишки мяса впрок. В тайнике неподалеку от горницы Лассе под корнями большого дерева он закапывал оставшуюся дичь. Он берег порох и пули, которых заметно убавилось в пороховнице и кисе, и стрелял с близкого расстояния, целясь хорошенько. Он ставил также сети в озерцах, удил рыбу, рубил на дрова сухостой.

Людей в лесу он не встречал. Летом, а особенно в страду, крестьяне уже не жгут лес под пашню и далеко не отлучаются из дома. Лежа в пещере вечером, перед сном, он часто думал о своем ржаном поле. Он прикинул, что с поля он складет копен тридцать ржи и намолотит с них три бочки зерна.

Лес готовился к своему урожаю, и у беглого крестьянина в лесу этой осенью выдались спокойные дни. Но однажды вечером, когда Сведье возвращался в свою нору, он заметил свежий след. Чей-то сапог придавил размякшую землю на краю лужи. След этот не могла оставить нога подростка — на земле отпечатался огромный сапог; видно, здесь прошел взрослый. Чем ближе к логову, тем больше было следов.

Какое могло быть у человека дело в расселине Каменной Змеи? В страду не затевают облаву на лисицу или волка. Тут охотились на кого-то другого.

Сведье останавливался, оглядывался вокруг и прислушивался. По лесу ходили люди. Они охотились за ним и выследили его до самой Каменной Змеи. В этих местах он больше не был в безопасности. Нынче он увидел на дереве красного коршуна и встревожился. Тому, кто хоронится в лесу, надо опасаться птиц с раздвоенным хвостом. Встреча с ними сулит беду. В кустах притаились облавщики. Но Борре с холопами не возьмут его голыми руками, словно затравленного зайца. Он не попадет в ловушку и живым не дастся.

Чтобы подойти поближе к своему логову, он сделал большой крюк и обошел стороной густой кустарник, в котором мог бы спрятаться облавщик; ступал он осторожно, боясь хрустнуть сучком или споткнуться о корни. Иной раз он останавливался, высматривал и выслеживал. Он старался идти по сухому месту, чтобы не навести облавщиков на след.

Подойдя на расстояние мушкетного выстрела к горнице Лассе, он увидел, что под ветвями густой ели что-то поблескивает. Сведье остановился, присел на корточки и стал всматриваться меж стволами деревьев, освещенных лучами заходящего солнца. Это блестел замок мушкета. Под елью прятался стрелок. Самого его не было видно, но Сведье разглядел у корней дерева носки его сапог. Видно, стрелок стерег вход в его убежище.

Другие облавщики, которых он не видел, находились, верно, где-то поблизости.

Сведье понял, что его пристанище раскрыто. Верно, кто-то знал о горнице Лассе, и без него лисью нору обшарили. Он утешался лишь тем, что спрятал все необходимое в другом месте: серебряные ложки, мука, соль и мясо лежали под корнями дерева.

Он повернул обратно и тихой поступью пошел в глубь леса. Шел, держа наготове мушкет и ожидая пули в бок из любого куста или дерева. Нечего удивляться, если наемным убийцей станет господский холоп. Горница Лассе была ему домом, а теперь он снова стал бездомным и должен искать себе новое убежище перед надвигающейся ночью. Он нарвал мху, чтобы приготовить себе постель под раскидистой густой елью, ветки которой низко нависали над землей, но из мха прямо-таки капало. Тогда Сведье убрал мох и растянулся на голой земле у самого ствола. Тут было сухо, и только узловатые корни впивались ему в спину. Нынче вечером он не мог вернуться к тайнику за припасами; впервые с тех пор, как Сведье пришел в лес, он лег спать с пустым животом. Сперва голод долго не давал ему заснуть. А когда он заснул, то спал тревожно и проснулся, дрожа от сырости и холода.

Дождь хлестал и лил на него сквозь нависшие еловые лапы. Мокрая одежда прилипла к телу. Он промок до костей; казалось, сырость проникла в самое нутро. Больше промокнуть уже было невозможно, и незачем ему было искать иного прибежища. Он не мог даже развести костер и обогреться — не было у него сухих дров.

Он продолжал лежать, прислушиваясь к шуму дождя. Крупные дождевые капли, словно пули, барабанили по корням и камням, стекали по стволам деревьев, били по веткам и булькали в лужах. Проливень, точно буря, неистовствовал этой ночью в лесу. Шумели растревоженные верхушки деревьев, и по лесу разливались бурные потоки дождевой воды.

Он промок до нитки, иззяб, его терзал голод, и к тому же за ним по пятам гнались облавщики. В непогоду ему приходится лежать под редким пологом из еловых веток. Такая доля выпала ему за то, что он защищался от насильников, вломившихся в его дом.

Горечь обиды закрадывалась ему в душу. Другие брендебольские крестьяне изменили уговору, скрепленному клятвой, покорились помещику и сегодня ночью сладко спят на лавках под надежной крышей. Тому, кто предпочел покориться, а не защищаться, выпала лучшая доля: у них были еда, кров, очаг и постель. И Йон Стонге лежит этой ночью с набитым брюхом на сухой ржаной соломе. Но Сведье видел, какие испуганные, бегающие глаза были у старосты. То были глаза человека, которого одолевает стыд за то, что он потерял доверие своих собратьев. Вид у него был испуганный, он еще не свыкся до конца со своим позором и унижением. Тяжко видеть людей, заклейменных печатью бесчестия. Когда Сведье видел, как трусы обнажают свою трусость, он испытывал отвращение, точно ему под нос совали тухлятину; его мутило и выворачивало наизнанку, хотелось блевать. Нет на всем белом свете существа презреннее, нежели трус.

От отца к сыну укоренилось в роду Сведье убеждение, что мужчине пристало защищать свои права, а не уступать насилию. Поэтому Сведье не мог поступить иначе, чем поступил.

Он хорошо знал крестьян и верил, что большинство из них не трусы и не рабы. Их застали врасплох ранним утром, и они опрометчиво поддались уговорам старосты. Он верил, что они не станут гнуть спину, как холопы. Можно обойтись без крова и очага, но не без права быть самому себе хозяином. Раньше они не ценили этого права, но теперь, угодив в кабалу, узнали ему цену и попытаются снова вернуть его.

Проливной дождь не давал беглецу спать, и он думал о своей судьбе. Он размышлял и говорил себе: страдать выпало ему, и он должен выстрадать до конца. Но разве он согласился бы, чтобы его посадили на цепь, как паршивого пса? И стал бы он сносить барские пинки и вилять угодливо хвостом перед хозяином? Разве понравилась бы ему собачья жизнь, даже если бы у него была конура и на обед ему швыряли обглоданные кости с барского стола? Неужто променял бы он свою долю на собачью жизнь, даже если бы у собаки была своя плошка и конура?

Он утешился этими мыслями, и постепенно прошли досада и озлобленность — ведь одежда тем временем подсохла, знобить стало меньше, приутих в брюхе голод.

Ему выпала лучшая доля, и на душе у него было покойно.

С короткими перерывами дождь лил день и ночь. Мох в лесу разбух, словно старый, перепрелый гриб. Под деревьями, даже когда дождь переставал, с веток осыпались тяжелые и крупные капли. Из-за непогоди звери попрятались в норы, и безмолвный лес казался вымершим. В перерывах между дождями кричал дятел, предвещая новые ливни.