Золотой век

XXXVI

Несмотря на раннее утро, императрица Екатерина Алексеевна была уже за письменной работой в своем кабинете: быстро скользило у нее перо по бумаге.

Государыня увлечена была работой; в такой работе время бежало быстро, незаметно. Наконец императрица положила перо и взглянула на часы, которые показывали девять.

Она встала, прошлась раза два-три по кабинету, помешала в камине дрова.

Камин государыня имела обыкновение зимою всякое утро сама затапливать.

Потом она села на свое обычное место в кресло, к письменному столу, и позвонила.

Вошел поспешно камердинер государыни.

— Рылеев приехал? — спросила у него императрица Екатерина Алексеевна.

— Так точно, ваше величество.

— Пусть войдет.

В кабинете появилась тучная и довольно неуклюжая фигура обер-полицеймейстера, бригадира Рылеева.

На нем, по обыкновению, был мундир Измайловского юлка, с высоким шитым золотом, срезанным воротником, напоминающим собой боярские воротники, называемые «козыри»; белый широкий галстук, черный шелковый, с серебряными полосами шарф и ботфорты. На его короткой и толстой шее крест св. Анны, украшенный бриллиантами.

Бригадир Рылеев остановился у двери кабинета, сделав низкий поклон государыне.

— Ну, что скажешь, господин бригадир? — сухо спросила у Рылеева государыня; она, очевидно, была им чем-то недовольна.

— В столице, ваше императорское величество, все обстоит благополучно, — глухо проговорил обер-полицеймейстер свою обычную фразу; при этом он опять низко поклонился государыне.

— Эту заученную фразу я слышу от тебя, господин бригадир, всякий день. Ты привык угощать меня одним благополучием. А между тем не говоришь мне о тех преступлениях, которые совершаются почти всякий день в Питере; а, может, ты господин начальник полиции, и сам про то ничего не знаешь ничего не ведаешь?

В голосе государыни слышалось раздражение.

— Ваше величество… — начал было говорить непуганым голосом Рылеев; но государыня жестом остановила его резко сказала:

— Ты вчера был в театре?

— Простите, ваше величество, не мог, по причине хворости.

— Не знаешь и не слыхал, что произошло вчера, в театр, в твое отсутствие?

— Знаю, ваше величество, на сцене давали оперу «Федул с детьми» и все окончилось благополучно — актриса Уранова преотменно пропела свою арию.

— Только и всего?

— Так точно, ваше величество.

— Плохой же, господин бригадир, ты начальник полиции, не видишь и не знаешь, что у тебя под носом делается.

От таких слов государыни у Никиты Ивановича Рылеева, бригадира и кавалера, холодный пот выступил на лбу, лицо покрылось пурпуровым заревом; он пыхтел и краснел, не зная, чем мог он провиниться и заслужить немилость императрицы.

А случилось в придворном театре следующее.

В то время славилась своею красотой, молодостью и искусством петь оперная актриса Уранова; она была страстно влюблена в оперного же певца Сундукова, который ей платил такою же любовью. Уже назначена была свадьба влюбленных, но, к несчастью Урановой, она сильно приглянулась Безбородко, одному из приближенных к императрице вельмож, который решил во что бы то ни стало завладеть красавицей актрисой. Но так как Уранова не льстилась на богатство и дорогие подарки и не отвечала Безбородко, тогда он решился силою завладеть Урановой, т. е. похитить ее и увезти в одну из своих отдаленных вотчин.

Об этом как-то узнала Уранова и в порыве горя и отчаяния решилась на довольно смелый поступок: играя в эрмитажном театре в присутствии государыни в опере «Федул с детьми», Уранова своим пением и игрою превзошла себя. Императрица была восхищена Урановой и по окончании последней арии бросила ей свой букет.

Уранова со слезами на глазах прижала букет к своему сердцу, подбежала на авансцену, опустилась на колени и с рыданием проговорила: «Матушка-царица! Спаси меня», — и подала государыне заранее приготовленную просьбу, в которой просила защиты, и изложила все интриги против нее Безбородко. Государыня была возмущена его поступком, также рассердилась она и на обер-полицеймейстера, не находившегося в театре.

А Рылееву в тот вечер непоздоровилось, поэтому он не поехал в театр и запретил его беспокоить; вот почему Никита Иванович ничего не знал о происшествии в эрмитажном театре в присутствии самой государыни.

— Слушай же, господин бригадир, чтобы через три дня непременно были обвенчаны артисты Сундуков и Уранова, непременно! Иначе я строго с тебя взыщу. Их обвенчают в придворной церкви.

— Слушаю, ваше величество, — не понимая в чем дело, ответил государыне с низким поклоном красный как рак бедняга начальник полиции.

— О происшествии, случившемся вчера в эрмитажном театре, ты спроси у своего помощника; он, может, тебе расскажет, — насмешливо проговорила Рылееву государыня и дала ему знак рукой, чтобы он вышел; тот кубарем выкатился. Оставшись одна, государыня опять быстро заходила по кабинету.

Поступок Безбородко с актрисой Урановой возмутил государыню.

Досталось от государыни и Безбородке; она «жестоким образом распекла страстного графа» и отбила у него всякую охоту ухаживать за молоденькими девушками и женщинами.

Ровно через три дня происходила свадьба счастливых Сундуковых.

Добрая монархиня одарила молодых дорогими подарками.

Только что обер-полицеймейстер Рылеев оставил кабинет государыни, как доложили ей о прибытии из Москвы фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского.

— А, граф приехал; очень приятно его видеть.

Государыня рада была приезду честного и правдивого фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского.

— Здравствуйте, граф Петр Александрович, когда прибыли? — протягивая свою руку вошедшему графу Румянцеву-Задунайскому, ласково проговорила императрица Екатерина Алексеевна.

— Вчера вечером, ваше величество, — ответил граф, низко поклонившись государыне и поцеловав ее руку.

— Устали, граф, с дороги?

— Устал, матушка-царица: года дают себя знать… Был конь, да уездился.

— Ну, граф, вы еще бравый мужчина.

— Уж какое бравый… был когда-то и я молод и брав, только, государыня, это давно было… и былого не вернешь…

— Оставим это, граф… лучше скажите, успешно ли выполнили вы мое поручение.

— Вы, государыня, изволите меня спрашивать относительно офицера Серебрякова?

— Да, граф, надеюсь сей офицер нашелся?

— Нет, ваше величество, — с тяжелым вздохом ответил Румянцев-Задунайский.

— Как, граф, Серебряков не разыскан?..

— Он бесследно пропал, ваше величество.

— Странно! Не мог же он провалиться сквозь землю, — в голосе государыни прозвучали неприятность, досада.

— Несмотря на все мое старание, несмотря на самые тщательные розыски, офицер Серебряков как в воду канул…

— Странно и чудно, граф.

— Я и сам дивуюсь, ваше величество.

— Но Серебряков во что бы то ни стало должен быть разыскан, живой или мертвый… письмо, которое я ему вручила, должно находиться у меня или у вас, граф, так как оно к вам писано… Повторяю вам, письмо довольно важное и секретное… Если оно попадет в чужие руки…

— Оно попасть не может, ваше величество… Серебряков — офицер точный и аккуратный…

— Может, его и в живых нет, а письмо политического свойства очутится в посторонних руках; вот чего я опасаюсь, граф; пойдут разговоры, пересуды…

— Кто же осмелится оглашать содержание письма, писанного вашим величеством?

— Поверьте, граф, такие найдутся; я постараюсь, чтобы письмо было разыскано. Вас больше, граф, я не потревожу.

— Ваше величество, я всегда готов…

— Разыскивать офицера Серебрякова я препоручу другому лицу, а вам, граф, необходимо надо ехать к армии на Дунай… в мир с турками я плохо верю.

— Верно, ваше величество, с туркой мирись, а камень за пазухой держи.

— Вероломства со стороны турок я очень опасаюсь…

— Если турки нарушат мир, то мы, государыня, сумеем их наказать.