Чаша страдания

Он подумал и вспомнил, что в Берлине они с мамой любили гулять по центральной улице Unter der Linden («Под липами» — Прим. автора.), и сказал:

— Линден.

— Хорошо, отныне вы товарищ Линден. Забудьте вашу настоящую фамилию.

То же самое сделали другие. Им показали столовую и дали хороший обед, но Вольфганг уже не радовался ему так, как в Караганде, и подумал про себя: «Как быстро я привык к хорошему».

В 1942 и 1943 годах далеко на западе продолжались упорные бои с германскими войсками, гибли тысячи людей, разрушались десятки городов, но в партийной школе Коминтерна в местечке Кушнаренково была тишина и жизнь проходила спокойно в ежедневных занятиях. Слушатели были разбиты на группы по национальностям, европейцы занимались в одном здании. Среди них были дети национальных вождей: дочь Долорес Ибаррури — Амайя, которую здесь звали Майя Руис; сын югославского маршала Тито, которого здесь звали Шарко. В отдельном здании обучались корейцы с будущим диктатором Ким Ир Сеном. Общения между ними не было.

Директор сказал Вольфгангу:

— Товарищ Линден, вы должны знать, что вам придется разрешать стоящие перед вами задачи в новой Германии, и в первую очередь вы должны заниматься вопросами, касающимися той будущей Германии.

Вольфганг, с его безапелляционной верой в сталинизм, был особенно горд тем доверием, которое ему оказывали, когда давали читать секретные информационные бюллетени. Он чувствовал свою принадлежность к политически зрелым партработникам. Будущее представлялось ему интересным и значительным.

Переполненный чувством значимости того, чем он занят, и довольный жизнью, он с немецкой педантичностью изучал, что ему преподавали, и безоговорочно верил всем напечатанным работам Ленина и Сталина. Но… двадцать лет есть двадцать лет, и Вольфганг впервые горячо влюбился — в девушку из Барселоны Хуаниту. Он обожал танцевать с ней на редких вечерах и любил слушать ее пение. Но в школе строго следили, чтобы ничего не отвлекало от учебы, особенно чтобы не было романтических увлечений. А Вольфганг страдал: как было ему объясниться с ней, чтобы она поняла, что он ее любит, но чтобы никто другой ничего не заметил? Он знал на примере Шарко Тито, что того исключили за увлечение девушкой. А этого Вольфганг очень боялся.

Все влюбленные теряют голову и контроль над собой, и Вольфганг тоже ходил необычно задумчивый, улыбался своим мыслям, выглядел потерянным. Другая слушательница школы, девятнадцатилетняя Эмми Штенцер, тайно ревновала Вольфганга к Хуаните, следила за ним и решила по-женски отомстить ему. Она записывала все, что он говорил, и затем подала это в дирекцию. В действительности это был просто донос взбалмошной девчонки, к этому не стоило относиться серьезно. Но в партийных организациях строгая дисциплина — это самое главное. Вольфганга вызвали на обсуждение в кабинет директора. Там сидели и его преподаватели.

Эмми перечитывала по запискам: такого-то числа Линден сказал… такого-то числа он ответил… В этих высказываниях не было ничего политического. Потом она дошла до записи: «Когда мимо нас прошли некоторые товарищи из испанской группы, Линден сказал, что здесь есть очень хорошенькие испанки». Вот с этого и началось обсуждение:

— Партия с полным правом ожидает, что все стремления, все силы товарища Линдена будут направлены на достижения в борьбе за независимость его страны. Но о чем думает товарищ Линден? Он думает о хорошеньких испанских девушках и ставит тем самым интересы своего «я» выше интересов партии. Это нарушение партийной дисциплины. Нужно предоставить товарищу Линдену слово для самокритики.

Вольфганг сначала не совсем понимал, за что его «разбирают», но потом очень испугался, что его могут исключить. У него все помутилось в голове, и он бормотал что-то бессвязное — что всегда ставил интересы партии выше своих личных, что сознает свою вину и впредь будет еще более преданным партийным интересам. Его пожурили.

Вечером после обсуждения он особенно страдал от одиночества. Его раздирали противоречивые мысли: неужели проявление самых простых человеческих чувств идет вразрез с линией партии? Он все думал, думал, вспоминал свою жалкую и неискреннюю самокритику, что от страха бормотал что-то бессвязное. И ему вспомнились газетные статьи с покаянными заявлениями подсудимых на процессах «врагов народа». И впервые он подумал: «А может быть, они тоже не были ни в чем виноваты, но им приходилось критиковать самих себя и каяться, каяться, как пришлось мне?» В нем зародилась мысль, которая показалась ему самому преступной: так ли справедливо советский суд осуждал тех людей? С кем было поговорить? Все слушатели школы были запуганы конспиративностью и боялись откровенных бесед. Вольфгангу так хотелось хоть на минуту увидеть маму и пожаловаться ей…

Если тот вечер критики и самокритики не отнял у Вольфганга веры в правильность всего, что он видел в Советском Союзе, в верность всех постулатов сталинизма, то он способствовал зарождению и укреплению его критического подхода к этой правильности. Конечно, его положительное отношение к сталинизму тогда еще перевешивало критический взгляд на окружающее. Но через семь лет, когда он продвинулся по партийной линии, этот критический подход помог ему сделать очень важный выбор.

16. Повороты войны

В истории войн было много примеров, когда победители до основания разрушали крупные города. Александр Македонский разрушил Персеполь в Ближней Азии. Римский полководец Сципион разрушил Карфаген в Северной Африке. Гитлер, заранее решивший, что победит Россию, издал 22 сентября 1941 года директиву № 1601 «Будущее города Петербурга» (он не хотел признавать за городом имя ненавистного ему большевика и полуеврея Ленина). В директиве говорилось:

«После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса… Предполагается окружить город тесным кольцом и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сровнять его с землей. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о капитуляции, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения».

Из-за многих ошибок Сталина и неподготовленности к войне Ленинград оказался абсолютно незащищенным и блокада Ленинграда немецкими и финскими войсками стала самой тяжелой и самой трагической главой войны. Только благодаря героизму и стойкости защитников и жителей Ленинграда он не был разрушен.

Через три недели после начала войны, 17 июля, из-за нехватки продуктов в городе были введены продовольственные карточки. С 27 августа сухопутная связь Ленинграда со всей страной была прервана, жители города потеряли возможность покинуть его, сотни тысяч людей ждали возможности прорыва на восток. К тому же с началом войны Ленинград наводнили 300 тысяч беженцев из стран Прибалтики и соседних российских областей. Блокада города началась 8 сентября 1941 года. Снижение норм выдачи продуктов было объявлено 15 сентября. В октябре жители города почувствовали явную нехватку продовольствия, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод, случаи потери сознания от голода на улицах и на работе, и первые случаи смертей от истощения. Пополнять запасы продовольствия по воздуху было невозможно из-за постоянных обстрелов, а судоходство по Ладожскому озеру прекратилось из-за наступления холодов. При этом лед на озере был еще очень слабый, машины проехать по нему не могли. А когда смогли, немецкая авиация стала их бомбить, и под лед ушли тысячи людей. Все транспортные коммуникации находились под постоянным огнем противника. С 20 ноября властями Ленинграда был введен норматив по отпуску продуктов питания:

Рабочим — 250 граммов хлеба в сутки;