Королева Реформации

Не все перемены, царящие в мире, были негативными. Несмотря на то, что Георг по-прежнему отличался нетерпимостью до самой смерти в апреле 1539 года, он ни разу не казнил ни одного лютеранина в отличие от других правителей. Поскольку все его сыновья умерли, он оставил наследство своему брату Генриху при условии, что тот станет католиком. Однако, Генрих принял наследство, но остался лютеранином. Ему удалось сделать это, потому что большинство его подданных были годами согласны с учением Лютера.

Генрих проявлял столько рвения в делах веры, что в историю он вошел под именем „Генриха Благочестивого“.

Болезнь Лютера продолжалась. Один приступ депрессии сменялся другим. Он молился о смерти. Во время проповеди в июне 1545 года он воскликнул: „Если вы собираетесь только стонать и ворчать, то отправляйтесь к скоту и свиньям! Вы сможете общаться с ними и оставить церковь в покое“. В следующее воскресенье он устремился к двери в середине службы.

Его депрессия усложнялась и из-за скандала, который возник вокруг его тайного совета Филиппу Гессе. Брак Филиппа с дочерью герцога Георга был „устроен“ для него, когда ему было девятнадцать. Конечно, это был политический шаг и, хотя у него было несколько детей от Кристины, между ними никогда не было ни единства, ни романа. Это несчастье побудило его искать утешения на стороне, что привело его к такому глубокому осуждению, что он отказался участвовать в Вечере Господней.

Что он должен был делать?

Самым легким решением было бы вернуться в лоно католической церкви и анулировать брак. Это было обычной процедурой и не вызвало бы ни у кого подозрений. Но он отказался от этого пути, потому что был преданным лютеранином. Эта проблема еще более осложнилась, когда он встретил и полюбил очаровательную семнадцатилетнюю Маргариту фон дер Саале. Добившись согласия девушки, он познакомился с ее матерью.

Анна была женщиной разумной. „Прежде чем я соглашусь на этот брак, — говорила она, — я должна услышать разные мнения. Мы не должны нарушать законы Бога!“

Филипп обратился к Мартину Бусеру, и Бусер советовался с Меланхтоном и Лютером. В конце концов Меланхтон отправил ему длиннейшее письмо, в котором указывал, что Божья воля заключалась в том, чтобы „была одна плоть“. Но в конце письма он написал: „Однако, если Вы, Ваша Милость, решились взять другую жену, мы считаем, что это должно остаться в тайне“.

Это письмо подписали Лютер и Меланхтон и еще семеро известных людей.

Филипп принял этот документ как разрешение и стал готовиться к вступлению в брак со своей новой любовью, продолжая жить с Кристиной. Более того, у него появились дети от обеих супруг! Вскоре тайна раскрылась, и реформация оказалась под угрозой.

Поскольку наказанием за двоеженство в Римской Империи была смерть, герцог Филипп должен был простереться у ног Карла V и просить прощения. (Ирония заключалась в том, что у самого императора было множество незаконных детей по всей Европе, и папа узаконил каждого из них, чтобы они могли унаследовать титулы и занять высокое положение).

Весть об этом скандале распространялась, и один из министров при дворе Филиппа издал памфлет, оправдывающий многоженство. Меланхтона это поразило, и он почти не мог ни есть ни пить, потерял память и не мог разговаривать. Своему другу он написал: „Я не могу передать тебе как мне больно… Меня поддержало глубокое сочувствие Лютера. Если бы он не пришел ко мне, я бы умер“.

Лютер сам был настолько расстроен скандалом, что воскликнул: „Пусть дьявол благословит будущих двоеженцев горячей ванной в аду!“

Сердце Кати сжималось от боли, когда она видела, как стареет ее муж. Страдала она и от того, как ужесточался его дух против тех, кто возражал ему. Андреас фон Карлштадт, которому они дали кров в свою брачную ночь, умер от чумы в канун Рождества 1541 года. В свое время, несмотря на то, что доктор был уверен в том, что Карлштадт пострадал от наказания Господа, он и Меланхтон использовали все свое влияние, чтобы убедить местные власти поддержать его семью.

Теперь его покидал тот дух щедрости. Его перо, обычно острое, превратилось в скальпель хирурга. В 1545 году он описал Римскую Церковь самыми мрачными словами, которые пришли ему на ум.

Нападал он и на некоторых протестантов, особенно на тех, кто не соглашался с ним насчет присутствия Христа в хлебе и причастии.

Кати смотрела на это с пониманием. Она лучше всех знала своего мужа и знала, что сердце его праведно, несмотря на то, что речь отличалась резкостью. О положении, в которое попал Лютер, свидетельствует письмо, которое он написал Иакову Пробсту 17 января 1546 года.

Понимая и отчасти разделяя его страдания, Кати старалась использовать все свое умение, чтобы в его лице снова появился свет. Она тратила огромное количество времени и усилий для того, чтобы приготовить деликатесы, которые он любил. Она постоянно просила его снова и снова рассказывать о величайших моментах его жизни, несмотря на то, что слышала это много раз.

Застав его в кабинете, когда он отсутствующим взглядом смотрел в окно, Кати попросила: „Господин доктор, пожалуйста, расскажи мне о том, как ты выступил против Ульриха Цвингли“.

„Ах, да, — отвечал он, откликаясь на просьбу. — Я никогда этого не забуду. Никогда! Филипп Гессе устроил эту встречу. Это было еще до того, как он стал двоеженцем! Он устроил проведение нашей дискуссии в величественном замке, окна которого выходили на Марбург. Цель встречи, конечно же, была в том, чтобы посмотреть, не удастся ли нам придти к соглашению по поводу истинного значения и природы Вечери Господней“. Взволнованный воспоминаниями, он встал и начал мерить шагами кабинет.

„Новый Завет ясно учит, что Христос присутствует и в хлебе, и в вине. Цвингли, этот негодяй Оэколампадиус и несколько их сподвижников учили, что хлеб и вино просто замещают кровь и тело Христа!“ Он передернул плечами.

„Наша встреча произошла во второй и третий день октября 1529 года. Поскольку Филипп хотел, чтобы мы пришли к каким-то выводам и тем самым избавились от разделения, которое развивалось между нами, каждый из нас прибыл с группой наиболее способных помощников. В мою группу входили Меланхтон, Георг Рёрер и некоторые другие.

Встреча началась в 6 часов утра. Когда я впервые пожал руку Цвингли, его глаза увлажнились, и он сказал мне, что мои сочинения изменили его жизнь. Мне это понравилось. И тем не менее, Кати, я знал, что, если я хочу по-прежнему повиноваться, я должен стоять за истину, и таким образом, будучи диким кабаном, я взял мел, нарисовал на столе круг и написал в этом кругу: Hoc est corpus meum. Эти латинские слова, как ты знаешь, по-немецки означают „Сие есть тело Мое“. Они ясно объясняются в шестой главе от Иоанна.

Эти написанные мелом слова подогрели нас. Каждый из нас старался не опускаться до сарказма. Но было слишком трудно удержать язык. Цвингли попытался доказать, что эти слова Иисуса нужно понимать в духовном смысле. Наши споры были длинными и иногда горячими. Около пятидесяти зрителей пришло посмотреть на нас. Те, кто не изучал богословие, понимали и слушали нас с трудом.

В конце второго дня мы с Цвингли обнаружили, что не сможем придти к соглашению по вопросу о Вечере Господней. Он был убежден в том, что слова Иисуса из шестой главы от Иоанна нужно понимать в духовном смысле, в то время как я продолжал считать, что их нужно понимать буквально — что Христос присутствует и в хлебе, и в вине.

Партия Цвингли хотела, чтобы мы считали их своими христианскими братьями. Но, Кати, это было невозможно! — Он покачал головой. — Я ясно объяснил им, что они могут рассчитывать на наше расположение, но мы не можем считать их нашими братьями в теле Христовом“.