Меч Руса. Волхв

– Он стал слугой этого посланца дьявола, этого проповедника богопротивных идей сатаны, а значит, он стал слугой самого сатаны. И когда мы захотели изгнать из города это исчадие ада, он вступился за него и зверски убил невинных служителей бога.

– Убить его тоже! – взорвалась толпа бешеным ревом.

– Стойте! – снова закричал воевода. – Сотник защищал этого человека по законам гостеприимства, совершенно не зная, кто это, а значит, он не может отвечать за слова и дела своего гостя. Так ведь это было?

Воевода выразительно посмотрел в глаза Орши, словно умоляя его сделать правильный выбор. Наступила тишина, и глаза многих людей обратились на бледное лицо сотника. В грудь его устремлялись десятки острых клинков, не знающих жалости. Кто с ненавистью, кто с сожалением ждал его слов, но каждому было ясно, что сейчас свершится суд, и сотник либо здесь же умрет, либо… месть отца Федора все равно настигнет его.

– Этот человек мой друг! – громко сказал Орша и поднял щит, приготовившись драться.

На какой-то момент толпа просто опешила; тот, кто кричал просто так, для азарта, вдруг осознал, что вот теперь смерть неизбежна, другой боялся грозного сотника, сразу вспомнив рассказы про его воинскую удаль, иные просто не хотели казни, зная Оршу как честного и хорошего человека.

– Что же вы остановились? – вмешался отец Федор. – Смерть язычника искупит грехи ваши.

Глаза священника грозно засверкали, обретая свою магическую силу.

– Или ни у кого нет грехов?! – он сурово оглядел горожан, и каждый съежился под его взглядом. – Кто забыл про свои грехи или не хочет расстаться с ними? А может, здесь есть и такие, кто поддался искушению соблазна и продал свою душу дьяволу?! Кто из вас не боится геенны огненной?! Кого не страшат вечные муки ада?!

Поп указал трясущейся от гнева рукой на людей, окружавших Велегаста, и властно приказал:

– Ступайте, дети мои, и исполните то, что должно быть исполнено. И помните, как сказано в Священном писании о делах пророка Илии, свершенных им по наущению самого Господа: «И сказал им Илия: схватите пророков вааловых, чтобы не один из них не укрылся. И схватили их. И отвел их Илия к потоку Киссону, и заколол их там». Так и я говорю вам словами Господа Бога: схватите их всех, и убейте их всех, как сделал это пророк Илия, и да сбудется воля Божья, и простятся грехи ваши, и пребудет душа ваша в мире во веки веков. Аминь!

– А-а-а! – безумно взревела толпа и грозно двинулась на горстку храбрецов, а над головой Радима кто-то тут же занес блестящий на солнце топор.

Вдруг раздался глухой рокочущий звук топота множества копыт, и из-за поворота улицы со стороны детинца показался десяток скачущих во весь опор конных гридей. Впереди на белой лошади мчалась богато одетая молодая женщина. Ее гордая посадка с прямой, чуть откинутой назад спиной говорила о надменном и своенравном характере и еще о том, что она сильна и имеет немалую власть. Ее голову украшала двурогая кика с широкой узорной каймой, шитой бисером и жемчужными нитями. Ветер откинул назад тонкую дорогую ткань ее кики, открыв не по-женски сильные плечи и вьющиеся сзади в такт лошадиному скоку две толстые пепельно-русые косы. На какой-то миг она показалась богатой скучающей боярыней, случайно оказавшейся здесь, но это был только миг. В следующее мгновение в ее руке с непостижимой стремительностью оказался боевой лук и тонко свистнула пущенная на всем скаку стрела. Секунду после выстрела она еще скакала с красиво вытянутой вперед рукой, держащей трепещущее древко лука с поющей, как струна, тетивой. Правая рука откинута назад и чуть поднята вверх, глаза прищурены и смотрят пронзительно и остро. Все завороженно смотрели на прекрасную женщину, плохо соображая, куда же она стреляла.

Радим тоже увидел скачущую молодую «боярыню», так он про себя вдруг назвал эту красавицу. Ему показалось, что она смотрит на него, и он оцепенел от восторга, позабыв, что схвачен и может быть в ту же секунду казнен. Глаза юноши открылись от изумления и восторга, и когда боярыня выстрелила, продолжая глядеть прямо на него, то он тут же решил, что стрела предназначена только ему и летит прямо в его сердце. Зачем его надо убивать, он не знал, но, глупо улыбнувшись, зажмурил глаза; смерть от руки такой красавицы ему казалась прекрасной. Вдруг над его головой раздался глухой удар и чей-то истошный крик совсем рядом. Стрела пробила насквозь руку, поднявшую над юношей топор. Самозваный палач, выронив оружие смерти, волчком крутился на месте, держа простреленную руку и ругаясь самым ужасным образом.

Тем временем белая лошадь доскакала до ошеломленной толпы и чуть не врезалась в скопление людей. Горожане испугано попятились, не решаясь связываться с боярыней. А та, выхватив плеть, стегала их направо и налево, поднимая лошадь на дыбы и крича в неописуемой ярости:

– Прочь, смерды, прочь, холопы!

За ней неотступно следовали гриди, разгоняя людей ударами тупых концов копий.

– Ведьма, будь ты проклята, ведьма! – в бессильной злобе закричал отец Федор, и в ту же секунду длинное жало плетки достало его хлестким ударом.

Через все лицо наискосок лег красноватый рубец, придав лицу священника страшное выражение. Он схватил свой крест дрожащими руками и начал яростно шептать какие-то заклинания, но губы его стали дергаться, а руки все сильней и сильней дрожать, пока не выронили крест. Поп рухнул в пыль на колени и закрыл горящее от унижения и ненависти лицо. Какая-то неведомая сила не дала ему наложить страшное проклятие. Может, это Велегаст, не спускавший с него глаз, пришел боярыне на помощь, может, боги охраняли юную красавицу от черных сил, как знать.

– Остановись, Карамея! – раздался голос городского воеводы, и железная рука схватила узду белой лошади. – Перед тобой не разбойники, а почтенные горожане, и, если ты не остановишься, тебе будет плохо.

– Ты мне угрожаешь?! – тонкие темные брови изобразили гнев. – Ты, смерд, мне угрожаешь?! Да как ты смеешь!

Боярыня подняла плеть, но воевода только крепче сжал узду и дернул лошадиную морду в сторону с такой силой, что женщина едва не выпала из седла.

– Я тебе не смерд какой-нибудь, а кметь! Кметь ^[43]я, запомни это! – прогудело где-то в груди воеводы, как раскаты грома. – И у нас есть законы, по которым каждый отвечает за побои и увечья. Каждый! Запомни это!

– Законы, говоришь! – лицо боярыни стало красным от негодования. – А по каким таким законам вы сейчас чуть не казнили этих людей? Что сделали эти несчастные, что сделал этот юноша, – она указала на отрока, – что его сейчас едва не убили?

– Они убийцы, – с достоинством отвечал воевода. – Они убили монахов, и мы все были этому свидетели. Поэтому они должны были понести заслуженную кару.

– А этого монаха тоже они убили? – Карамея указала плетью на тело в черной одежде с торчащей из спины стрелой. – У них ведь ни у кого нет луков. Не так ли?

Воевода озадаченно погладил свою бороду, но ничего не сказал.

– Так как же ты судишь тут всех за убийство и уже собираешься казнить, если не знаешь, кто убил этого монаха? – с издевкой продолжала боярыня. – Может, ты и вовсе ничего не знаешь? Или, напротив, знаешь слишком много и скрываешь настоящих убийц?

– Ну ты, это, полегче! – воевода аж потемнел от незаслуженной обиды. – Мы тут тоже не лыком шиты. Все видели, и я это видел, как Орша сулицей убил монаха, а топор у него в крови тоже, видать, неспроста. Стало быть, двух он порешил, это точно. Ну, а зная удаль нашего сотника, можно смело предположить, что где два, там и три.

– А стрела-то чья? – не унималась Карамея. – Кто еще убил монаха? Кого ты еще захочешь казнить заодно?

– Пока не знаю, – воевода повел плечами. – Но как узнаю, так и казним тоже, за этим у нас дело не станет.

– Вот как, – усмехнулась боярыня. – Так знай: это моя стрела, это я убила монаха!

И, посмотрев в недоверчивые глаза воеводы, указала на стену детинца и добавила:

– Вот оттуда я видела все, все как было, всю правду! И оттуда я стреляла в этого ромейского гада.