Волхв (СИ)

И тут Смагин понял, кто перед ним. Чернец! Без плаща и клобука на голове он разительно переменился.

Никифор приблизился к Смагину вплотную:

— Ну, чего молчишь, как воды в рот набрал?

— А чего говорить-то? — Клёнка сглотнул комок.

— Чего не пожаловал? Звали же.

— Так. Идтить надо было.

— И куда это ты так торопился?

— В Коломны.

— Чего там забыл?

— Сродственники там.

— Соскучился? — Никифор отвернулся и шагнул в сторону, постукивая палкой по дощатому полу горницы.

Смагин промолчал. Ответа от него и не требовали. Перед Смагиным теперь остановился чернец. Двумя руками он дернул его ворот в разные стороны и зло ухмыльнулся, увидев, на открывшейся груди крестик на черной бечевке:

— Ты же христианин. Я видел, как на купала святой церкви крестился. Зачем дьявольские книги от очистительного огня спасал?

— Клёнка невольно прикрыл крестик ладонью:

— Они не дьявольские.

— Да ты думаешь, что говоришь? — возмутился протоиерей и пристукнул посохом. — Может, у них — язычников и празднества не дьявольские? — он с подозрением скривил лицо.

Смагин опустил голову с мыслью больше вообще ничего не говорить. А то и так уже про Коломны проговорился. Как-то уж очень легко сболтнулось, как будто пьяный был или под силой какой-то. Этот чернец определенно на него как-то влиял.

— Куда дел книги? — чернец ухватил Клёнку за палец и начал выкручивать его к верху. — Говори, пособник язычников.

Смагин выгнулся и сквозь нарастающую боль неожиданно, словно увидел ответ, повисший перед ним в воздухе, как на доске мелом. Как будто чья-то невидимая кисть нарисовал перед глазами белесые буквицы:

— Я их в лесу зарыл. У..у..уу, — на приметном месте.

Страшная рука отпустила палец:

— Место найдешь? — он внимательно вгляделся в лицо Смагина, словно пытался прочесть все его мысли. Глаза были колючие и, казалось, прокалывали его насквозь, как острый шип розы тонкий лист.

Кленка схватил ноющий палец другой рукой. Все-таки он очень сильно его скрутил, может, даже сломал:

— Найду.

— Ты ему веришь? — Никифор выставил голову из-за плеча чернеца и тоже пристально смотрел на Клёнку. — А если набрешет?

— Набрешет, кровью умоется, сразу там, на месте, — чернец отвернулся от Смагина, словно потерял к нему интерес. — Завтра с утра пойдешь, покажешь. — Он устало присел на лавку. — Никифор, позови дежурного.

Протоиерей молчком толкнул входную дверь:

— Кузьма, — в коридоре отозвался гулкий голос. — Подь сюды.

Вошел уже знакомый Клёнке стражник и без всяких эмоций на лице остановился, ожидая дальнейших распоряжений.

— Отведи этого. Поживет еще. До завтра.

Так же, не меняя выражения, стражник посторонился, пропуская Смагина. Тот не стал ждать приглашения и быстро вышел из горницы, пока не передумали. «Кажись, на сегодня проскочил. До утра есть время придумать, как быть завтра».

Обратный путь показался Клёнке уже не таким мрачным, и даже отблески факела на стенах теперь виделись ему более жизнеутверждающими.

Стражник дернул за ручку деревянной двери, обитой железными полосами, петли снова взвизгнули.

— Когда только смажут. Говорил же.

Смагин решительно и даже, может быть, с облегчением шагнул через знакомый порог. Дверь захлопнулась, и он остался один в кромешной темноте. Но звуки с воли сюда долетали. Звенели сверчки совсем рядом, а вдалеке разводили хоры ночные болотные жители — лягушки. Клёнка упал на солому и закрыл глаза. Смерть немного отложили, он был рад и тому. В его положении любая отсрочка казни — уже победа. «Что же мне делать завтра? Как выскользнуть из лап чернеца? Только бы он не пошел завтра сам. Нет, не должен, не его уровня забота. Наверняка пошлет каких-нибудь гораков. Нужно везение, без него не справиться. Впрочем, мне же только что повезло. Может, и завтра Бог не оставит». Мысли метались в его голове, словно спугнутые с потолка пещеры летучие мыши. Он попытался представить, где завтра укажет место, но лесные картины начали заливаться тяжелым туманом, деревья терять четкость, расплываться. Клёнка вздохнул шумно, и богиня Дрёма навалилась на него тяжелой грудью, погружая в глубокий, освежающий тело и дух сон.

Утром ему принесли тарелку с пшенкой и кружку воды. Он с удовольствием поел. Вскоре пришел уже новый мрачный стражник и вызвал Клёнку на выход. Смагин поднялся и, перекрестясь на посветлевшее оконце, за которым выглядывал один из крестов на шпиле церкви, вышел в коридор.

Во дворе светило солнце и чирикали воробьи. Где-то в стороне, за бревенчатым тыном, раздавались громкие голоса и ржание многих лошадей. Чья-то луженая глотка кликала неведомого Тимошку. Клёнка прищурился на свет.

Стражник подтолкнул его в спину.

— Чего встал? Иди уже.

Прикрывая ладонью еще непривыкшие к яркому солнцу глаза, Смагин быстро спустился с крыльца. Во дворе уже перебирала ногами четверка оседланных коней. На четырех восседали княжеские дружинники, четвертый вороной покачивал мордой с пустым седлом. Его окликнул показавшийся знакомым голос.

— Садись живей, а то уже роса скоро высохнет.

Смагин поднял голову. На жеребце сидел тот самый десятник, которого он встретил на дороге после выхода из города. Он с тайной надеждой скользнул взглядом по остальным дружинникам. Двоих видел в городе, третий незнаком. Никиты среди них не было. И то, окажись он здесь, это было бы уже слишком. Последнее время Клёнке и так как-то уж чересчур везло. Когда-то удачная полоса должна была закончиться. Вон она и закончилась. Десятник тоже узнал его:

— А, старый знакомый. Я ведь так и понял тогда, что нашкодить хочешь. По волнительности твоей понял. Да, в прошлый раз проскочил как-то. Ну, видишь, от судьбы не уйдешь. Раз повезло, второй повезло, а третий — перебор. — Он проследил взглядом, как Смагин усаживался на жеребца и стеганул своего кнутом. — Но, пошел, родимый.

Кони тронулись. Смагин тоже ударил своего пятками. Его определили ехать вторым, сразу за десятником. День был будний, и на улицах встречался только мастеровой народ. Они сторонились стражников, стараясь не поднимать глаз. Смагина это полностью устраивало. Четверо всадников без происшествий выехали из городских ворот. Десятник обернулся на ходу:

— На лошадях до твоего приметного места доедем?

Смагин раздумывал недолго. Половину дороги до первой переправы можно доехать верхом. Чего ноги бить? А там и пройдемся.

— До половины доедем. А потом пешком придется.

— До какой версты?

— Верст пять-шесть. Точнее не определюсь.

— И того довольно, — он повысил голос. — Пафнутий, смотри за ним внимательно, а то еще дернет.

Из-за спины Смагина раздался густой басистый голос:

— У меня не сбегёт. Враз по башке обухом схлопочет.

Позади хохотнули.

— Нашел, Микола, кому доверить. Конь шагнет в сторону, а энтот подумает, что сбежать наметился, и копец нашему свидетелю. У него не заржавеет.

— Ты за себя думай, — пробурчал Пафнутий.

— Разговорчики, — прикрикнул десятник, — А тебя, Фрол, не спрашивают. Правильно он говорит, за собой смотри.

— Да я смотрю, смотрю. Шуток не понимаете, что ли?

Кони перебирали длинными породистыми ногами быстрым шагом. Дорога большей частью подсохла, лишь кое-где на полевке лежали линзы луж, оставшиеся после дождя. Приближался лес. Первые редкие еще деревья уже раскачивали высокими вершинами по обочинам. «Версты через четыре, перед самой рекой спешимся, — рассуждал Смагин, — и что дальше? Что же дальше? Ну, войдем мы в лес, пойдем по, — там, кажись, гнилой лиственник начинается, — этому бурелому. И что потом?» Мысли крутились колесом, вокруг одного вопроса, словно вокруг оси, но ответа, как ни старался Смагин, не находил. Дружинники позади принялись рассуждать о каком-то походе, в который собираются сегодня их товарищи, и Клёнка прислушался.

— Говорят, — рассуждал тот, имени которого Смагин еще не знал, — на каких-то татей сам Тагр поведет. Ох, и злой он. Будто они гораков и варягов два десятка положили где-то в горах. А несколько израненных вместе с чернецом вчера вечером вернулись, еле живые.