Расплата

— Ситуация понятна? Будешь начинать, как последовательный сторонник Неандера. И изнутри изучать монархистов. На адаптацию год с небольшим. Тебе же еще одно задание: подготовить место для встречи руководства — она пройдет в Карловых Варах, курортном местечке в ста с лишним километрах от Праги.

Оставалось только решить судьбу «Фунтика», тем более после отъезда Шаброля с Монкевицем в Марсель он остается без дела. Решено было прикрепить его к Туркулу, чье имя все чаще связывают с развитием русского фашизма. Туркул давно уже ведет странную политику: то лезет в вожди, то вроде бы уходит от общественной жизни. Абрамов-младший должен завоевать его доверие — для него, сотрудника РОВСа, это будет нетрудно.

Беседа двух друзей, казалось, была кончена. Оба устали, побледнели, переговорили обо всем. Но спать не хотелось, хотя за окнами уже начинало светлеть.

— Быть может, выйдем, подышим воздухом? — в предложении Шаброля Венделовскому почудился какой-то дополнительный смысл.

— С удовольствием, — согласился он поспешно. Они вышли в сад, стали прохаживаться от дверей к калитке дома. Шаброль привычно зорко оглядывал пустынную аллейку, кусты и деревья, подошел к флигельку, где мирно спали Монкевиц и Абрамов-младший.

— Спят, как сурки, один другому подсвистывают. Можем говорить спокойно.

— О чем? Пожалуй, все деловые темы исчерпаны, а об интимном — это, кажется, не твоя любимая тема, Шаброль?

— Да, об интимном, пожалуй, лучше не скажешь. — задумчиво отозвался «Доктор». — О многом хочу поговорить с тобой доверительно, да вот не знаю, как начать...

— Ну, это на тебя совсем не похоже, Роллан. Говори, я весь внимание.

Но Шаброль, видно, так и не решился заговорить о главном. Стал расспрашивать о советском торгпредстве, где недавно поменяли многих сотрудников. И Венделовский рассказал о том, что знал через свою связную Ольгу Полякову, недавно появившуюся в Париже вместе со специалисгом-угольщиком, налаживающим во Франции торговлю советским углем. Василий Ротов — недавний шахтер, никак не мог понять, что ею делопроизводитель имеет дополнительные задания, кроме оформления договоров, авансов фрахтования пароходов.

Пришлось прижать «угольщика» по партийной линии, тем более, что Ольга считалась в торгпредстве секретарем партячейки. Скрепя сердце, Ротов признал за Ольгой право уходить из торгпредства в любое время. Разумеется, не в ущерб основному делу, но с ним она справлялась идеально. И французский язык она знала блестяще, видно, учила его в детстве.

Значит, со связной на этот раз тебе повезло, не так ли? Береги девушку, такие теперь редкость. — Шаброль со значением, с нажимом произнес слово «теперь» и вдруг положил руку на плечо друга.

— Скажи, Альберт, ты задумывался над тем, что происходит теперь? Ты обязан читать всю эмигрантскую прессу, давать ее обзор. Но какими глазами ты ее читаешь?

— Какими? Странный ты задаешь вопрос! Глазами человека, уверенного в правоте нашего дела, понимающего, что все эти измышления, пачкающие нашу страну, — беспардонное вранье, инсинуации, провокационные вылазки.

— Ну, если так, то легко тебе живется, милый...

— А тебе, Шаброль? Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, ни с кем другим я не решился бы поделиться своей тревогой. Но верю тебе, как себе. И голову даю на отсечение: «неладно что-то в датском королевстве».

Пораженный выражением лица Шаброля, — его свела мучительная гримаса, будто физическая боль пронзила человека. — Венделовский обнял друга, встряхнул его за плечи.

— Черт возьми, Роллан, хватит намеков! Говори все прямо. Ты ведь знаешь, под пыткой не выдам тебя...

— Верю, верю, друг, поэтому и решился на этот разговор. Но не могу больше копить свои сомнения: ежеминутное ожидание беды, страх, который мешает дышать...

И обрушилась на Венделовского сбивчивая, почти на рыдании, на крике тирада, где выплеснулось наружу все, чем, видно, жил Шаброль последнее время. Он то шептал, то почти кричал, задавал вопросы и сам отвечал на них, казалось, он выворачивал всего себя наизнанку и не стыдился этого.

Неужели Альберт не видит, что рушится их мир, в котором все так четко было разделено пополам. Было ясно, что там, за кордоном, в Советской России, — свет и правда; здесь, где вынуждены жить и работать они, — ложь, гниль, неминуемый крах. Но там, в России, люди умирают от голода, надрываются в непосильном труде на стройках пятилетки, здесь же благоденствуют, обуржуазиваются, живут в свое удовольствие. Общество справедливости, строительства социализма — это что, правда? А враги народа, аресты, судебные процессы, расстрелы, лагеря — это что, выдумка, ложь? Не только эмигрантские, все советские газеты пишут об этом, и как поверить, что тысячи, десятки тысяч, может быть, миллионы людей — враги своей страны, предатели, шпионы...

А люди, которые приезжают работать сюда, — разве это те люди, которых они знали прежде? В большинстве своем они малограмотны, совершенно не разбираются ни в тонкостях дипломатии, ни в развед-работе... Зато как дотошно они следят друг за другом, как боятся произнести лишнее слово, как стараются быть похожими один на другого.

А что делается с теми товарищами, которых вызывают в Москву для отчета, награждения, новых инструкций? Они почти никогда не возвращаются назад, они исчезают, как будто их поглощает бездонная яма...

— Так, по-твоему, прав Беседовский, который не отозвался на вызов и сбежал? — не выдержал Альберт. — Я просто потрясен, Шаброль, я ушам своим не верю...

— А ты бы поверил, если б тебе сказали, что я — враг и предатель? Поверил бы? Молчишь?

— Успокойся, Роллан. Я верю тебе, больше чем себе самому.

— Тогда подумай, может ли быть правдой то, о чем писали про Беседовского? Советник советского представительства, посланный самим Сталиным осуществлять его директивы, обвиняется в краже посольских денег и вынужден бежать через забор. Это не выдерживает никакой критики. Ты читал его книгу «На путях к термидору»? Это зловещее предупреждение всем нам...

— Ну, а Гриша Агабеков, наш боевой и не раз испытанный коллега. Боевик. Пишут, что он совершил предательство из-за любви, точно гимназист... Но он раскрыл в ряде газетных статей многие из секретов нашей организации и действия наших групп за рубежом. Такое делают лишь по глубокому убеждению, если речь идет о людях типа Агабекова — о старых закаленных бойцах.

Шаброль замолчал, обессиленно сел на землю, опустил голову. Венделовский смотрел на него с ужасом. Это Шаброль, несгибаемый «Доктор», прошедший огонь, воду и медные трубы? Его наставник, товарищ, его идеал?.. Если б такие речи Венделовский услышал от кого-нибудь другого из товарищей, не раздумывал бы ни минуты — сообщил бы в «Центр». Но Шаброль?! Ему он верил безоговорочно: Шаброль не мог ошибаться.

— Послушай, Роллан, мне кажется, что ты смертельно устал, что многое видишь в черном свете. Я обещаю тебе подумать обо всем, что ты сказал. Можешь быть уверен, что останется между нами. Но не представляю себе, как ты будешь работать дальше. Надо отдохнуть, отвлечься. Может быть, это простое совпадение фактов...

Шаброль поднял голову, тяжелым взглядом впился в глаза Венделовского.

— Как ты еще молод, друг, как наивен! Но прав: забудем эту ночь, эту беседу. Может быть, я, действительно, ошибаюсь. Я хотел бы ошибаться, поверь мне. А сейчас идем в дом, скоро нам расставаться, хоть вздремнем немного... Еще раз прошу, забудь все, то я тебе сказал. Иначе пропадешь, это не по человеческим силам.

— А ты, Шаброль? Как же ты?

— Я — старый волк, Альберт, я из железа сооружен, мне легче.

Нет, заснуть в этот остаток ночи Венделовский так и не смог. И еще много бессонных ночей провел он в размышлениях о сказанном Шабролем. Оказалось, что очень тонкой была его защитная броня. Он жил как «прежде — вел кропотливую работу резидента, выполнял задания «Центра», шел на связь, но ночами снова и снова возвращался к фактам, почерпнутым из газет, сопоставлял советскую и парижскую прессу, искал совпадения, ясно видел, что один и тот же факт толкуется прямо противоположным образом...