Мастер Джорджи

Русские ждать себя не заставили, наскочили, вы­нырнули из тумана, точь-в-точь — мы, как в зеркале, глаза выпучены от страха, кивера ощетинены, как кус­тарник. Завязалась рукопашная — вот когда сгодился мой штык. Только от первого тычка в мясо и мышцы меня чуть не вырвало, а потом — ей-богу, ужас ушел по стали — выпускать человеку кишки показалось самым обычным делом. На лица я не смотрел, в перепуганные глаза, я пониже смотрел, на одежку, прикрывавшую без­защитные внутренности от моих смертельных уколов.

Я видел такое: сошлись один на один наш офицер из Двадцать первого и тоже офицер, русский. Дрались на саблях, кружили друг против друга раскорякой, как обезьяны. А солдаты, те и другие, стали в кружок, наусь­кивали, подбадривали, крепко ругались.

Я смотрел из-за спин на этот танец смерти. Когда оба рухнули, пронзенные насмерть, кружок сразу рас­сыпался под зверский крик.

Я занялся мальцом с болячкой на губе. Он весь оде­ревенел от ужаса, только махал на меня штыком, как пчелу отгонял. Что-то пролопотал по-своему, я отве­тил: прошу прощенья, не понял. Пожалел его было, да он сам хлыстнул меня по лбу, тут уж я вскипел и протк­нул ему глотку. Он упал, хрипя свои упреки.

Я не знал, какое такое дело отстаиваю и почему так нужно убивать, хотя Поттер — тот бы, конечно, мне все объяснил.

Была страшная бойня. Люди мерли в позах тех ста­туй в теплице у мистера Бланделла. Я видел: лошадь упала на грудь, а всадник вытянул руку, будто реку вброд переходит. Видел: двое стоят на коленях, смот­рят глаза в глаза и не падают — держатся на руках, упертых, как в ладушках. У стены гренадер стоя обни­мал штык, его пришпиливший, как бабочку, к пристав­ной лестнице.

Потом в нас врезался офицер на коне, приказал от­ступить с батареи, защищать полковое знамя. Я сам се­бя спрашивал, какая такая нужда поспешать на выруч­ку к рваному куску шелка, но все сделал как велено. Я стал цирковой зверушкой, я и через обруч бы прыг­нул, если прикажут. Мы бежали вниз по скату, и поро­ховой дым клубился вокруг, будто кипел невозможно громадный чайник.

Нам надо было проскочить мимо бедолаг, окружив­ших это самое знамя, и с тыла атаковать противника. Кто расстрелял все патроны, пооставлял в мясе штыки, те ревели как оглашенные и швырялись камнями. Под­ползло неприятельское подкрепление, и нас обстреля­ли сзади.

Невозможно сказать, сколько все это длилось; вре­мя стояло как проклятое. Вдруг в какой-то миг я глянул вниз, на проход среди трупов, и, ей-богу, увидел Потте­ра, он спокойно, вразвалочку шел на меня. Выпущен­ное из тяжелой пушки ядро сзади скакало за ним, как камушек по воде. Я открыл рот — крикнуть, его осте­речь, но в ту самую секунду, когда вот бы оно доскака­ло и разорвало б его в клочья, он прянул в сторону, буд­то кто его толкнул; ядро пронеслось дальше и снесло голову шедшему впереди солдату. Нет, видно, это ангел хранил Поттера.

Я был все еще живой, когда это кончилось. Русские отошли за холмы, побросав неубранными убитых и раненых. Прекращение огня по-разному подействовало на уцелевших. Кто лег наземь и спал, кто щипал себя за лицо и бродил как во сне. Сам я весь трясся, и ноги мои подкашивались. Тишина — вот что особенно мучило.

Джорджа я нашел два часа спустя, он исполнял свои обязанности возле каменоломни. Тут же была и Миртл. Он наклонился над кем-то с дырой в груди. Я тронул его за руку, он глянул, не узнал, но мы и все-то были на себя не похожи, я его тоже узнал только по кровавому фартуку. Он пощупал разрез у меня на лбу, сказал: «Простая царапина. Проходите». Но тут я его назвал по имени, он вскочил. И — в первый и последний раз в жизни — он обнял меня.

Я помогал копать рвы, чтоб хоронить убитых. Кто лежал — мы тащили за ноги. Кто сидел — хватали под руки, у кого руки были. Нашли шестерых — свои, чу­жие, сплелись в одно, и штыки подрагивали, как венок из стальных колосьев.

Джорджа подозвали к одному офицеру, у того ото­рвало обе ноги, и обрубки сунули в бочку с порохом, чтоб унять кровотеченье. Меня послали за носилками, мы его уложили, бочку и все, и понесли к операцион­ному столу. Джордж шел впереди. Миртл — сзади, она всегда так ходила.

Нам всего-то осталось метров двадцать, и тут Миртл окликнула Джорджа. Потом она говорила, что поранила ногу о камень. Он стал, повернулся, держа носилки. Сзади раненый русский, опершись на мешки с песком, поднял мушкет и пальнул. Джордж выпустил носилки, бочка покатилась, взметнулись серые клубы пороха. Он на меня смотрел большими от удивленья глазами.

— Ты хороший мальчик, — он сказал, или так мне послышалось; и он упал.

Поттер был в лазарете, когда мы пришли в лагерь. Ска­зал, что он здесь уже с утра, из-за тумана ему заложило грудь. Вернулся фотограф, готовил пластинки. Мне на­до было спешить, свет убывал.

Я сказал:

— Джордж убит.

— У вас на лбу порез, — он ответил, вырвал несколь­ко листков из книги, какую держал на коленях, и сунул в печку.

Миртл была снаружи, с сухими глазами, она баюка­ла Джорджа. Что-то ему напевала.

Я пошел обратно к фургону, фотограф стоял с тре­ногой, перед ним сгорбясь сидели пятеро.

— Нам что требуется? — объяснял он. — Группа уце­левших для показа родным.

Сощурился, заглянув в аппарат, и крикнул:

— Равновесия нет. Мне бы еще солдатика. Одного доставьте.

Я пошел к Джорджу. Миртл ушла, он лежал в грязи, один. Я взвалил Джорджа на закорки, понес. Солдаты уже стояли, я его воткнул между ними. Он качнулся вперед, и тот солдат, что справа, обхватил его и под­держал.

— Улыбаемся, улыбаемся, братцы, — велел фото­граф.

Сзади, на бровке, я видел Миртл, она широко раски­нула руки и кружила, кружила, как птица над разорен­ным гнездом.