Мастер Джорджи

— Или случилось что? — спрашиваю.

А она:

— Джордж тебя зовет. Пришел приказ выступать.

Я хотел ее затащить в фургон, чтоб не стояла на до­роге у невидимых лошадей и солдат, собиравшихся в боевую готовность. Она уперлась, сказала, что ей это слишком напомнит старого мистера Харди. Я подумал: э, да тебе кое-что другое тошно вспоминать, как когда-то возомнила, например, что Джордж ради тебя всех покинет, — и я спрыгнул в крутящийся день и пошел за ней к лазарету.

Там был Поттер, помогал грузить медицину на лаза­ретные повозки, а было их всего две, одна — простая арба. Говорили, князь Меншиков внезапно атаковал Вторую дивизию и от нас ждут подкрепления. Те коло­кола поутру звонили, чтоб вдохновить русские баталь­оны при выступлении из Севастополя. У неприятеля, говорили, сила несметная. Кто говорил — четыре ты­сячи выступили, кто — даже больше.

Джордж тут же на меня накинулся, сыпал приказы, велел пошевеливаться. Это мне совсем не понрави­лось. Я здесь присутствовал как гражданское лицо, я не желал и был не обязан соваться под пули. Сам с собой я решил, что пройду с ним немного, потом поверну об­ратно, а там уж все свалю на туман.

Оказалось, возница только один, музыкант из ор­кестра, так что решили его приберечь для санитар­ной кибитки, а сам Джордж решил верхом отправить­ся вперед, искать место для полевого госпиталя. По­велительным жестом он мне указал на арбу — от Поттера в этих делах мало проку, — плюхнул к себе на седло мешок с инструментами и ускакал, я и вяк­нуть не успел.

Не сразу мы выбрались — из-за этой толчеи и тума­на. Когда наконец все было готово, Миртл села ко мне. Поттер никак не мог найти свою лошадь; он привесил сзади к арбе фонарь и сказал, что пойдет следом. Уже слышалась перекатная пальба пушек — чужих и на­ших, и — ближе — по холмам над лощиной стрекотали мушкеты.

Продвигались мы медленно, валко. Уложенные пи­кетами доски содрали все почти на костры, а которые остались, давно потонули в грязи. Деревянные колеса арбы то и дело вязли в густом дубовом подлеске. Ино­гда туман редел и делались видны в сером свете серые, скользящие и оскользающиеся колонны.

Миртл вся тряслась. Я сказал ей: не бойся, а она ог­рызнулась, мол, не от страха дрожит, а от холода. То и дело она кликала для проверки Поттера, и примерно час мы слышали в ответ его крик. Потом уж не откли­кался, назад повернул, надо думать, или же заплутал.

То и дело Миртл понукала меня и сама опасно тяну­лась вперед и молотила слабеньким кулачком по заду спотыкающуюся кобылу, будто та могла, бедолага, ус­корить шаг. Миртл взялась отыскать Джорджа. Я и сам был не против, я уже понимал, что ужас, который нас ждет впереди, все же лучше, чем то, что мы оставляли; по крайней мере, я не буду один.

Я пробовал было сделать из этого приключение, воображал, будто снова я малолетка, снова крадусь по оврагу, норовлю выследить зайца, но свист, треск и орудийный гром разгоняли черных ворон того лета.

Раз, когда из-за тумана над горизонтом вдруг встал фонтан огня, я нарочно вспомнил красный закат, и он растекался над горбатым мостком, и на месте дымных кровавых плевков по скатам мне мстились дрожащие над водой миртовые листы.

Я совсем забылся, но тут совсем рядом, справа в ку­стах, затрещало, и оттуда треугольником выскочили люди — в шинелях, меховые кивера, ружья наперевес, примкнуты штыки.

И такой поднялся вой, что у меня глаза на лоб по­лезли. Ну, думаю, все, мне крышка, тем более этот ко­шачий концерт шел под свист и жужжанье пуль. Арба катила дальше, наша кобыла тянула из последних си­ленок, мечтая уйти от грохота.

Это кончилось, не прошло и минуты — мы выско­чили из переделки целехонькие, все вдруг разом стихло, будто захлопнули дверь. Впору подумать, что я ви­дел сон, если б кругом не валялись трупы. Я оглянулся и вижу: наш стрелок сидит торчком в грязи, глаза выпу­чены, макушка срезана, как у яйца за завтраком. За ним стоял русский и держал на отлете пистолет: метил мне в сердце. Уже палец был на курке, но тут арба наклони­лась, опрокинулась, и меня бросило в кусты. Чудом Миртл упала рядом со мною.

Так, мне показалось, прошла целая вечность, потом я поднял голову, глянул через густые ветки. Стрелок, который сидел, теперь повалился навзничь, русского не было. И снова пошла пальба, треск, вой — только дальше. Я зажмурился, но видел сполохи сквозь плотно сжатые веки.

Я вытянулся, прижал к себе Миртл. Она приникла ко мне, тихая, как мышка. Шапка слезла, липкие от гря­зи волосы щекотали мою щеку. Войти в нее мне не уда­лось. Дала мне погладить лобок, но вздыбилась, едва я попробовал себе чуть побольше позволить. Да я и не больно настаивал, эка важность. Мне всего-то и надо было — в отношении Миртл, — чтоб она признала, что мы с ней одного поля ягоды, раз уж судьба нас обоих кинула на дорожку к мастеру Джорджи.

Скоро я встал и ее подтянул. Над головами у нас кружили сороки. Туман почти разошелся, сыпала мо­рось. Кобыла лежала на боку, прижатая по кострецу ар­бой. Была живая еще, хоть, видно, обе задние ноги пе­реломаны. Я расслабил пальцы у мертвого стрелка, вы­тащил ружье. Приставил дуло к лошадиному лбу, Миртл отвернулась. Ружье дало осечку: отсырел порох. Я обыскал других мертвяков, напал на револьвер и, не волыня, покончил с кобылой. Ружье я тоже оставил себе, штык был на месте; а в рукопашной, я так подумал, сталь даже превосходней свинца.

Вокруг арбы валялось с десяток, а то больше рус­ских. Я отпахнул было у одного полу глянуть, нет ли ка­кой поживы, но Миртл на меня уставилась, пришлось совсем стянуть с него шинель. Я стал рыться в склад­ках, повеяло кожей, уютно, по-домашнему, потом. Со­драл с ремня металлическую флягу, одним глотком оп­рокинул водку, его дневной рацион. Впервые за день кровь живей побежала по жилам. Я бы и кивер прихва­тил, да побоялся, как бы не обознались свои.

Что делать дальше — вот главная была задачка. Рус­ские, как я понимал, перли и спереди и сзади. С кряжа в миле от нас гремели пушки, стрекотали мушкеты. За кряжем ничего не было видно, только горело клочья­ми небо. Снизу катил и катил туман, застлал дорогу, ли­нию скал. За невидной рекой круто всплывали из мглы утесы и отвесно парили к развалинам Инкермана.

Миртл живо задачку решила. Она сказала:

— Я пойду. Надо найти Джорджа.

Я сказал:

— Только едва ли ты его сыщешь.

Она упрямо трясла головой:

— Найду... Непременно найду.

— Может, он мертвый уже, — я сказал.

Тут она вся как затрясется.

— Он жив, — еле выдавила. — Я знаю, он жив.

Грязь струпьями высохла у нее на лице, кожа сдела­лась как у мертвеца, но глаза горели словно какой-то жаждой.

Страшноватая это была прогулочка, мы без конца натыкались на трупы, на куски человеческого мяса. Раненые кони стояли свесив головы, и кровь хлестала у них из кишок. Я бы применил револьвер, но чувство­вал, что это зряшная трата боеприпасов. Раз мы услы­шали стон, бросились на него и видим: пожилой дя­денька в форме стрелковой бригады лежит навзничь, руки сцепил, как на молитве, и еще держатся на носу очки. И ни царапинки, только в очках правое стекло расколото в паутину. Он опять застонал, я встал на ко­лени, поднял ему голову, и в тот же миг из горла у него вырвался смертный хрип. Я отдернул руку, она была вся от крови липкая. Обтер пальцы о его брючину и поскорей пошел дальше.

Миртл я оставил в осадном лагере за лощиной. Я бы и сам к ней пристроился под шумок, но явился какой-то офицер, по ружью и шинели принял меня за солдата и велел, пополнив боеприпасы, следовать на новый ре­дут. Я знать не знал, где это такое, но от водки стал по­кладистей. Дело шло к полудню, так я понимал; а я ни­чего не жевал со вчерашнего вечера, да и тогда ломоть хлеба один, заплесневелый от сырости.

Я влился в колонну Четвертой дивизии, шагал за милую душу и смотрел на взрывы огня, рвущие пыль­ное небо, с дурацкой ухмылкой на лице.

Мы прошлепали в восточном направлении к ка­менному уступу, окруженному стеной футов в десять, подпертой рваными мешками с песком. Сооружали все это в надеждах втащить тяжелые пушки, но пло­щадка осталась пустая. Почему занадобилось оборо­нять именно это никчемное место, нам никто не объ­яснял. Когда лезли по овечьим тропам, нас подбадривал свист ядер с русских батарей, так что мы метались и петляли как зайцы.