Песнь о Трое

На его лицо легла тень озабоченности и сочувствия; потом он сказал мне, что я выглядел так, словно и правда получил поцелуй смерти, ибо в лице у меня не было ни кровинки, я дрожал, как осина на ветру, и нагота моя была прикрыта лишь порезами и царапинами.

— Приляг, Ахилл, дай я накрою тебя от холода. Это мог быть и не морок, а просто сон.

— Скорее уж ночной кошмар.

— Поешь немного и выпей еще вина. За убийство вепря крестьяне принесли нам четыре шкуры самой лучшей выделки.

Я прикоснулся к его руке:

— Если бы я не нашел тебя, Патрокл, я бы сошел с ума. Мне невыносима мысль о том, чтобы умереть в одиночестве.

Он взял мои руки в ладони и поцеловал.

— Я намного больше, чем просто твой двоюродный брат, я — твой друг. Я всегда буду с тобой.

Мягко и совсем нестрашно навалилась дремота. Патрокл проснулся раньше меня; потрескивал костер, над языками пламени на вертеле крутился кролик, которому суждено было стать нашим завтраком. Хлеб тоже был, принесенный женщинами из деревни в благодарность за убийство вепря.

— Выглядишь как обычно, — широко улыбнулся Патрокл, протягивая мне жареного кролика на хлебной лепешке.

— Да, — сказал я, принимая еду.

— Ты помнишь все так же ясно, как и вчера вечером?

Меня бросило в дрожь, но хлеб с кроликом отогнали страшные воспоминания.

— И да и нет. Морок, Патрокл. Кто-то из богов говорил со мной, а я не понял, что он хотел мне сказать.

— Время все прояснит.

Патрокл суетился, занимаясь мелкими делами, которые он взял на себя, чтобы я всегда был устроен как можно удобнее; как я ни старался, мне не удалось отучить его от привычки прислуживать.

Он был на пять лет старше меня. Когда отец Патрокла, Менетий, умер от болезни на Скиросе, царь Скироса, Ликомед, усыновил его и сделал своим наследником. Как давно это было… Нас соединяло родство — Менетий был незаконнорожденным сыном моего деда Эака; мы оба остро чувствовали нашу кровную связь еще и потому, что оба были единственными сыновьями и ни у одного из нас не было сестер. Ликомед был о нем очень высокого мнения, что вовсе не удивительно. Патрокл относился к редкому типу истинно достойных мужей.

Завтрак был съеден, бивак свернут, я надел набедренную повязку и сандалии, заткнул за пояс бронзовый кинжал и взял другое копье.

— Жди меня здесь. Я скоро вернусь. Моя одежда и трофеи все еще на берегу. И Старый Пелион тоже.

— Можно пойти с тобой? — быстро спросил Патрокл с испуганным видом.

— Нет. Это дело между богом и мной.

Его глаза опустились.

— Как скажешь, — кивнул он.

В этот раз найти путь было легче, и я шел по нему так быстро, как мог бы идти лев. Когда я спустился к морю собрать одежду, взять клыки и Старый Пелион, бухта выглядела вполне невинно. Нет, источник морока был в другом месте. И в этот момент мой взгляд, странствуя по вершине утеса, упал на святилище. Мое сердце гулко забилось. Где-то на этой стороне острова добровольно служила Нерею моя мать — так это ее владения? Я забрел по ошибке в ее святилище, оскорбил ненароком кого-то из старых богов и был за это повержен?

Я медленно вскарабкался на вершину и подошел к храму, вспомнив, до каких огромных размеров он вырос, когда мной овладел морок. О да, это были владения моей матери. Разве не предупреждал меня царь Ликомед, чтобы я никогда не бродил здесь, в местах, где моя мать, вопреки его воле, устроила себе жилище?

Она ждала меня в тени у алтаря. Внезапно мне пришлось опереться на Старый Пелион, словно на посох, — ноги мои так ослабели, что я едва мог стоять. Мать! Моя мать, которую я никогда не видел.

Такая крошечная! Она была мне чуть ли не по пояс. У нее были бело-голубые волосы, темно-серые глаза и такая прозрачная кожа, что под ней просвечивали вены.

— Ты — мой сын, тот, у кого Пелей отобрал бессмертие.

— Да, это я.

— Это он послал тебя ко мне?

— Нет, я оказался здесь по воле случая.

Я дрожащей рукой опирался на Старый Пелион.

Что должен чувствовать мужчина, когда видит свою мать впервые в жизни? Эдип ощутил вожделение, взял ее себе в жены и сделал царицей, несмотря на то что она вскормила его своей грудью. Но похоже, во мне не было Эдиповой страсти, ибо я не ощущал ни намека на вожделение или восхищение ее красотой и кажущейся молодостью. Наверно, мои чувства можно было описать как удивление, неловкость, как… да, отторжение. Эта странная маленькая женщина убила шестерых моих братьев и предала моего любимого отца.

— Ты ненавидишь меня!

В ее голосе звучало возмущение.

— Это не ненависть. Неприязнь.

— Как Пелей назвал тебя?

— Ахилл.

Она поглядела на мой рот и презрительно кивнула.

— Очень удачно! Даже у рыб есть губы, а у тебя — нет. Отсутствие губ превращает твое лицо из образчика красоты в незаконченную маску. В мешок с прорезью.

Она была права. Я ее ненавидел.

— Что ты делаешь на Скиросе? Пелей с тобой?

— Нет. Я один приезжаю сюда каждый год на шесть лун. Я — зять царя Ликомеда.

— Уже женат? — едко поинтересовалась она.

— Я женат с тринадцати лет, а мне уже почти двадцать. Моему сыну шесть.

— Какая досада! А твоя жена? Она тоже дитя?

— Ее зовут Деидамия, и она старше меня.

— Что ж, все это очень удобно для Ликомеда. И для Пелея. Они тебя стреножили, и вполне безболезненно.

Не найдясь что ответить, я промолчал. Она тоже. Молчание растянулось до бесконечности. Я, наученный Хироном и отцом всегда уступать старшим, не смел прервать его, ибо не мог прервать его вежливо. Может быть, она и в самом деле богиня, хотя мой отец отрицал это всякий раз, когда вино брало над ним верх.

— Ты должен был стать бессмертным, — наконец сказала она.

Я рассмеялся:

— Мне не нужно бессмертие! Я — воин, мне нравится удел мужа. Я чту богов, но никогда не мечтал быть одним из них.

— Ты никогда не думал о том, что значит быть смертным.

— Это значит только то, что мне предстоит умереть.

— Именно, — мягко согласилась она. — Ты должен умереть, Ахилл. Но разве мысль о смерти тебя не пугает? Ты называешь себя мужем, воином. Но воины умирают раньше других мужчин.

Я пожал плечами.

— Как бы то ни было, меня ждет смерть. Я скорее предпочту умереть в молодости и славе, чем в старости и забвении.

На мгновение ее глаза затуманились голубизной, а лицо омрачилось печалью, — я не думал, что она способна чувствовать нечто подобное. По прозрачной коже щеки побежала слеза, но она нетерпеливо смахнула ее и снова обратилась в существо, которому чужда жалость.

— Слишком поздно спорить об этом, мой сын. Ты должен умереть. Но я могу предложить тебе выбор, ибо вижу твое будущее. Мне известна твоя судьба. Скоро за тобой придут, чтобы позвать на великую войну. Но если ты пойдешь, то погибнешь. Если же нет, ты проживешь до глубокой старости и будешь очень счастлив. В молодости и славе или в старости и забвении. Решать тебе.

Я усмехнулся:

— Что тут решать? Я выбираю смерть в молодости и славе.

— Почему бы сначала не подумать немного о смерти? — спросила она.

Ее слова вошли в меня, как отравленная стрела. Я не мог отвести взгляда от ее глаз, которые вдруг поплыли и растворились, лицо потеряло форму, небо у нее над головой расплавилось и потекло ей под ноги. Когда она выросла настолько, что коснулась головой облаков, я понял, что мной снова овладел морок, и понял, кто наслал его на меня. Из уголков моего рта сочилась слюна, мне в ноздри ударил гнилой смрад, ужас и одиночество заставили меня упасть перед ней на колени. Моя левая рука задергалась, левая сторона лица исказилась. Но на этот раз она сделала морок еще сильнее. Я потерял сознание.

Когда я очнулся, она сидела рядом со мной на земле, растирая в ладонях сладко пахнущие травы.

— Встань, — приказала она.

Не в силах сосредоточиться, ослабевший как телом, так и разумом, я медленно встал.

— Слушай меня, Ахилл! — резко сказала она. — Слушай меня! Ты принесешь клятву старым богам, и эта клятва будет страшнее любой из тех, которые дают новым. Нерею, моему отцу, морскому старцу; Великой матери, которая носит нас всех; Коре, богине ужаса; повелителям Тартара, бездны страданий, и мне, в моей божественной сущности. Ты принесешь ее прямо сейчас, понимая, что нарушить ее нельзя. Если ты нарушишь ее, ты навеки потеряешь рассудок и Скирос потонет в пучине, так же как потонула Тера, повинная в святотатстве.