Песнь о Трое

Список давших клятву был практически исчерпан, писцы выуживали из памяти последние имена, корабельные плотники все до единого трудились в полную силу. К счастью, мы, ахейцы, по праву считались лучшими кораблестроителями, наши леса изобиловали высокими, прямыми соснами и елями, чтобы рубить на мачты и варить смолу, у нас было вдосталь рабов, из волос которых плели канаты, и скота, из шкур которого кроили паруса. И команду для флота нам не нужно было искать на стороне, а это тоже было нам на руку. Наши силы оказались даже больше, чем я предполагал: обещаны были тысяча двести кораблей и больше ста тысяч мужей.

Как только началось строительство флота, я созвал тайный совет. Мы с Нестором, Идоменеем, Паламедом и Одиссеем собрались у меня в покоях, чтобы тщательно все обсудить. Потом я попросил Калханта прочитать волю богов.

— Правильно, — одобрил Нестор.

Он всегда предпочитал положиться на совет небожителей.

— Что говорит Аполлон, жрец? — спросил я Калханта. — Ждет ли нас победа в походе?

Он ни мгновения не колебался:

— Только если с вами пойдет Ахилл, седьмой сын царя Пелея, мой господин.

— Опять этот Ахилл! — Я заскрежетал зубами. — Куда бы я ни повернулся, везде твердят его имя!

Одиссей пожал плечами:

— Это славное имя, Агамемнон.

— Ха! Ему еще и двадцати не стукнуло!

— Не важно, — перебил Паламед. — Мне кажется, нам надо услышать о нем еще больше.

Он повернулся к Калханту:

— Когда будешь уходить, скажи Аяксу, сыну Теламона, что мы хотим его видеть.

Ему не нравилось, что им командуют ахейцы. Но косоглазый альбинос повиновался. Понимал ли он, что по моему приказу за ним следят денно и нощно — так, на всякий случай?

Вскоре после ухода Калханта вошел Аякс.

— Расскажи мне про Ахилла, — попросил я.

Эта незамысловатая просьба разбудила такой поток славословия, что никому было не под силу ждать, пока он иссякнет. И вместе с тем он не сказал ничего, о чем бы мы уже не знали. Я поблагодарил сына Теламона и отпустил его. Ну и увалень же.

— Ну? — был мой вопрос совету.

— То, что мы думаем, Агамемнон, не имеет значения, — произнес Одиссей. — Жрец сказал, нам нужен Ахилл.

— Который не явится по первому зову, — добавил Нестор.

— Спасибо за предупреждение, уж это-то мне точно известно, — отрезал я.

— Спокойнее, мой господин, — сказал старик. — Пелей немолод. И он не давал клятвы. Он не обязан помогать нам, и он помощи не предлагал. Но подумай, Агамемнон, только подумай! Что могли бы мы сделать, если бы мирмидоняне присоединились к нашему войску?

Его голос зазвучал тверже, когда он произнес это волшебное слово; в комнате повисла тяжелая тишина, которую он сам же и нарушил:

— Если бы речь шла о том, кому прикрывать меня с тыла, то я предпочел бы одного мирмидонянина полсотне других воинов.

— Тогда, — сказал я, решив, что кому-то из собравшихся здесь придется пострадать, — ты, Одиссей, бери Нестора с Аяксом, и отправляйтесь в Иолк просить царя Пелея послать с нами Ахилла и мирмидонских воинов.

Глава девятая,

рассказанная Ахиллом

Я был совсем близко — так близко, что мог чувствовать запах его огромной туши и его ярость. Твердо держа в руке копье, я пополз в его направлении, по-прежнему прячась в зарослях. Вот он фыркает, вот с шумом роет копытом землю. И тут я его увидел. Размером с небольшого быка, туловище посажено на короткие, сильные ноги, черная шерсть дыбом, длинные губы растянуты в свирепом оскале кривых пожелтевших клыков. Глаза его принадлежали тому, кому был предначертан Тартар; [12] он уже видел перед собой призраки фурий, и его переполняла слепая ярость животного, обделенного разумом. Матерого человекоубийцы.

Я громко вскрикнул, чтобы заявить ему о своем присутствии. Сначала он не двинулся с места, потом медленно повернул свою массивную голову, чтобы посмотреть на меня. Поднимая копытом пыль, он нагнул рыло и поднял клыками ком земли, собираясь с силой для нападения. Я вышел на прогалину и ждал со Старым Пелионом в правой руке и другим копьем в левой, бросая ему вызов. Вид человека, открыто бросающего ему вызов, был для него в новинку; какое-то мгновение он словно размышлял. И бросился в мою сторону неуклюжей гулкой рысью, которая тут же перешла в стремительный галоп. Удивительно, что такая огромная тварь могла так быстро бегать.

Я прикинул, на каком уровне он ударит, и не двинулся с места, схватив Старый Пелион обеими руками, острием слегка вверх. Уже близко. Благодаря весу мышц, наросших на его костях, он мог с легкостью протаранить дерево. Увидев красные вспышки в его глазах, я пригнулся, потом шагнул вперед и погрузил Старый Пелион ему в грудь. Он навалился на меня, и я наклонился к земле; меня захлестнул дымящийся поток его вытекающей жизни. Но я устоял на ногах и изо всех сил уперся ему в голову, отражая его натиск, — руки обхватили древко копья, ноги скользили в крови. Так он и сдох, изумленный, что повстречал более могучего противника. Я вытащил Старый Пелион из его груди, отрубил клыки — это был редкий трофей, который украсит любой боевой шлем, — и оставил его гнить.

Неподалеку я отыскал укромную бухточку и спустился по вьющейся змейкой тропинке к ее дальнему краю, где изгибался бегущий навстречу морю ручей. Не обращая внимания на призывно сверкавшие струи, я побрел по песку к кромке набегающих волн. И, лениво поплавав, улегся на солнце рядом со своими пожитками.

Возможно, я ненадолго уснул. Или, может, меня уже тогда поразил морок. Помню только, что у меня помутилось в голове. Когда сознание вернулось, солнце уже скользило к верхушкам деревьев и в воздухе стояла легкая прохлада. Пора идти. Патрокл будет волноваться.

Я встал, чтобы собрать свои вещи, и это действие было последним, которое я совершил в здравом рассудке. Как объяснить необъяснимое? С тех пор для меня это стало мороком, промежутком времени, когда я был отрезан от всего сущего, сохраняя при этом связь с каким-то отдельным его воплощением. Мне в ноздри ударило зловоние, бывшее для меня признаком смерти, пляж сжался до ничтожно малых размеров, а храм, который притулился наверху у края обрыва, вырос настолько, что мне показалось, будто он вот-вот опрокинется и рухнет мне на голову. Все, что я видел вокруг себя, было основано на противоречиях: маленькое — выросло, а большое — уменьшилось.

Со струйками соленой слюны, вытекающими из уголков рта, я упал на колени, сломленный страхом, одинокий, в слезах, полный чувства утраты; вся моя молодость и сила были бессильны помочь мне изгнать охвативший меня смертельный ужас. Моя левая рука задрожала, левая половина лица искривилась, спина напряглась и выгнулась дугой. И все же я цеплялся за край сознания, твердо намереваясь не позволить этим ужасным конвульсиям захватить меня еще больше. Солнце уже село, окрасив небосвод в розовый цвет. Неподвижный воздух наполнился птичьим пением.

Дрожа, как в лихорадке, я поднялся на ноги; во рту стоял привкус гнили. Мне даже не пришло в голову поднять вещи или вспомнить про Старый Пелион. Все, чего я хотел, это вернуться к нашему биваку и умереть на руках у Патрокла.

Он был на месте, услышал мои шаги, подбежал ко мне, потрясенный моим видом, и уложил меня у костра на ложе из теплых шкур. Стоило мне глотнуть вина, и я почувствовал, как привычное ощущение жизни возвращается в мое тело; я стряхнул с себя остатки бессознательной паники и сел, с безграничной благодарностью прислушиваясь к глухому стуку собственного сердца.

— Что случилось? — спросил Патрокл.

— Проклятье, — ответил я охрипшим голосом. — Морок.

— Вепрь тебя ранил? Ты упал?

— Нет, с вепрем я легко справился. Потом спустился к морю, чтобы смыть его кровь. И там меня ждал морок.

С глазами, расширенными от удивления, он присел на корточки.

— Что за морок, Ахилл?

— Словно ко мне пришла смерть. Я чувствовал ее запах и вкус. Бухта сжалась, храм вырос до гигантских размеров — ойкумена искривилась, сменив облик, подобно Протею. Патрокл, мне казалось, я умираю! Я никогда не чувствовал себя так одиноко! И я был беспомощен, как старик, меня охватил малодушный страх. Так что же со мной случилось? Прогневал ли я кого-нибудь из богов? Может, я оскорбил чем-нибудь владыку небес и владыку морей?