Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Но Фаррух не хотел сдаваться.

— Нельзя так говорить — грех!— назидательно возглашал он.— Я, к примеру, уже третье чудо вижу. Про то, как замок на сундуке в храме открылся, ты, Аббас, слышал? Хотя ты ничего не видел на свете! А я своими глазами...

Аббас отмахивался.

— Брось сказки рассказывать, здесь не маленькие дети. Надо было святошам, чтобы чудо свершилось, вот этот самый замок и открылся. Ты думаешь, что ключа к нему нет? Когда нужно — находят...

Фаррух задохнулся от злости.

— Вот,— крикнул он, вытаскивая из кармана платок. Развернув его, он достал клочок какой-то ткани.— Знаешь, что такое? Это материя от драгоценной одежды того паломника, которому удалось замок открыть. Святой человек!

Даже не глянув на лоскут простого ситца, Аббас поморщился.

— Темнота. Невежда,— со вздохом сказал он.— Эх, дурень! Думаешь, какая-то скрытая сила в этом клочке? Гряпка обыкновенная. Выбрось ее, вот Мой совет. Хорошо — гниды в этом лоскутке не было, а то святые вши заели бы тебя до костей!..

Солдаты засмеялись, а Фаррух, растерянно озираясь, схватился за голову.

— Не верите? — чуть не плача спросил он.— И в прозрение слепого не верит»?

— Ну, знаешь,— сказал Аббас — насмешил ты всех! Да известно ли тебе, что этот новоявленный слепой — мой родственник. И уж кто-кто, а я-то доподлинно знаю, как было дело. Тряхни-ка теперь своими глупыми мозгами, дуралей!

Солдаты окружили спорщиков.

— Расскажи, Аббас!..

— Да, интересно.

— Ну-ка, что это за родственник был у тебя?

И Аббас начал рассказывать:

— Было это семь лет назад. Год тогда — помните? — был неурожайным. Голод свирепствовал в селах. А у этого моего родственника — шестеро детей, жена, мать... Кормить — поить надо. Кто-то посоветовал ему податься я Мешхед; смотритель божьего храма Имам-Ризы Мутавелли-баши оказывает, мол, помощь бедным людям. Приехал. Мутавелли-баши спрашивает: — «Кто такой, откуда приехал и зачем?» — «Я издалека, — отвечает мой родственник.— Много верст отшагал с надеждой на вашу милость».— «А что у тебя случилось?» — спрашивает Мутавелли-баши. — «Неурожай... Голод пригнал меня к вам»,— говорит проситель. Мутавелли-баши подумал-подумал и спрашивает: — «А есть ли у тебя в Мешхеде родственники?»— «Нет».— «А знакомые?» — «Тоже нет».— «Совсем никого?» — «Никого».— «Это хорошо»,— говорит смотритель храма. А родственник мой понять не может— почему хорошо. Но помалкивает, ждет.— «А, может быть, ты с кем-нибудь познакомился здесь?» — снова допытывается Мутавелли-баши у пришельца. «Да нет, не успел»,— отвечает ему тот.— «Тогда вот что,— строго говорит Мутавелли-баши, — во имя аллаха, во имя Имама-Ризы ты должен совершить одно дело, и мы отблагодарим тебя. Семья твоя будет сыта до нового урожая».

— И предложил он ему сыграть роль слепого? — нетерпеливо спросил один из солдат.

— Ну, конечно,— засмеялся Аббас.— А об остальном вам может рассказать сержант Фаррух.

Все уставились на сержанта, но тот обидчиво надул губы и, не сказав ни слова, вышел из казармы.

Его уход не испортил общего веселья. Солдаты продолжали шутить и посмеиваться над легковерами. Я смотрел на их оживленные лица, слушал их громкий разговор и думал: это очень хорошо, что солдаты перестают слепо верить даже религии и начинают трезво шевелить мозгами, а, значит, и разберутся, на чьей стороне правда. И еще я подумал: какой замечательный агитатор мой друг Аббас.

— Тот мнимый слепой действительно твой родственник?— спросил я Аббаса, когда мы остались вдвоем.

— А почему бы и нет? — ответил он, и в его глазах заплясали лукавые искорки.— У каждого человека могут быть родственники. А чем я хуже других?

Оба мы расхохотались.

На утро были назначены маневры. Капитан Нурулла-Мирза объяснил мне, какая задача стоит перед эскадроном и приказал ровно в десять часов выстроиться на площади Кухе-санги.

Мы уже были на месте и ждали командира. Мой Икбал словно бы чувствовал, что предстоит горячее дело, и нервно перебирал ногами, прядал ушами, раздувал широкие ноздри. Я похлопывал его по гладкой шее, и конь, повернув голову, косил на меня черным блестящим глазом.

И вдруг я вижу: скачет к площади офицер штаба. Резко осаживает возле меня коня, и, наклоняясь, говорит негромко:

— Отведите сейчас же эскадрон в казармы! Маневры отменяются.

Голос у него дрожит, сам он несказанно взволнован.

— А что случилось? — спрашиваю его тоже вполголоса. Он оглянулся — не подслушивает ли кто — и ответил:

— Убит полковник Мухамед-Гусейн-Мирза, губернатор Систана. Только пока об этом не следует распространяться.

Он взвил своего коня на дыбы, пришпорил и погнал с места в карьер. Копыта звонко зацокали по булыжной площади.

«Вот тебе и на,— думал я, возвращаясь во главе эскадрона в расположение части. — Как же это могло произойти? Все мы слышали о полковнике Мухамед-Гусейн-Мирзе. До приезда Таги-хана в Мешхед он командовал жандармерией и слыл прогрессивным человеком, а при Таги-хане стал начальником его штаба. Женат он был на русской, и когда ему с упреком говорили об этом, он отвечал: — «Я горжусь тем, что моя жена — дочь великого русского народа». Единомышленник Таги-хана, Мухамед-Гусейн-Мирза ненавидел Кавам-эс-Салтане. Так что не трудно догадаться, кто убил его».

И тут я вспомнил, что полковник был старшим братом Нурулла-Мирзы, и мы слышали, что Нурулла-Мирза всегда гордился братом, был уверен в его большом будущем. И вдруг такой удар!..

Когда я пришел к капитану выразить свое сочувствие, Нурулла-Мирза встретил меня спокойно, но я видел, как тяжело переживает он скорбную весть.

— Я собираюсь ехать в Систан,— сказал он мне.— Надо узнать, как там все... Вы, господин ождан, возьмите пока командование эскадроном на себя.

Я заверил командира, что все будет в порядке, и он может быть спокойным за дела в эскадроне.

Он взглянул на меня и задумался, опустив голову на руки. Я заметил, что в его волосах пробивается седина... Мне хотелось еще что-нибудь сказать, но я молчал. Постояв минуту, я осторожно вышел.

Через несколько дней он вернулся из поездки в Систан. Я доложил, что никаких происшествий за время его отсутствия не произошло.

— Садитесь, господин ождан,— указал он мне на стул.— Мне надо поговорить с вами.

Я сел, не спуская с него глаз. Он казался очень усталым, грустным, словно бы отрешенным.

— Я помню, как тепло говорили вы о моем покойном брате,— начал он глуховатым голосом.— И вот — решил рассказать вам, как там все произошло...

Он снова надолго замолчал, видимо, вновь и вновь переживал недавнюю трагедию.

— В тот день мой брат был в гостях у начальника штаба Новзари. Возвращался он поздно. Двое неизвестных выбежали навстречу экипажу и стали стрелять в упор. Убили брата и кучера. Скрыться убийцам не удалось — их схватили прибежавшие на выстрелы полицейские... Задержанные в эту же ночь были спешно расстреляны!..

У меня вырвался возглас изумления.

— Да, их сразу же расстреляли, как это ни странно. Потом мне сказали, что это был стихийный акт возмездия... что взбешенные солдаты сами расправились с террористами. Но я говорил с солдатами, они подтвердили, что получили приказ. И как оказалось — в эти дни там был англичанин капитан Кагель. Вам ничего не говорит эта фамилия?

Снова Кагель! Всюду, где он появляется, происходят подлости и убийства. Но нужно ли говорить командиру, что я очень близко встречался с этим англичанином?..

— Где-то я слышал такую фамилию,— ответил я неопределенно.

Нурулла-Мирза, очень пристально взглянул мне в лицо и вздохнул.

— Я тоже слышал!..

И трудно было понять, что он этим хотел сказать, но мне показалось, что ему кое-что известно о Кагеле и что он связывает его имя с подлым убийством в Систане.

ВОКРУГ ПАЛЬЦА

Время шло, а мы все бездействовали, ожидая сигнала. И порой казалось, что в напрасных надеждах и ожиданиях пройдут годы, мы состаримся, так и не вступив в настоящую борьбу, в последний и решительный бой. Неужели руководители партии не понимают, что народ не может вечно изнывать под гнетом своих и иностранных поработителей, что рано или поздно терпение лопнет, гнев выплеснется наружу — и тогда не остановить волны народного возмущения, как не остановить горного потока в узком ущелье?!. Но ведь тогда труднее будет возглавить освободительное движение...