Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Помнится, доброе настроение долго тогда не покидало нас. Уснуть мы не могли: говорили, говорили... вспоминали старых друзей, строили планы на будущее.

Казалось, все пошло хорошо. Эскадрон был на виду, солдаты исправно выполняли свои нелегкие обязанности, а офицеры старательно проводили занятия. И вдруг...

Мы сидели с Аббасом в опустевшей после занятий комнате. К нам без стука, не спросив разрешения, вошел рядовой Зульфо. Я не сразу узнал его — все лицо солдата было залито кровью. Губы его дрожали, и он не мог толком сказать, что же произошло.

Я поднялся, подошел к нему.

— Что случилось? Тебя избили?

Наконец Зульфо проговорил:

— Младший лейтенант Заман-хан... Ударил в лицо...

Опять этот Заман-хан!

— За что? Как все произошло? — спросил Аббас. Солдат был совсем молодым, только начал службу, и я видел, что от обиды он сейчас готов был расплакаться.

— Ты не волнуйся,— успокаивал я,— младший лейтенант будет наказан, если он виноват. Так что же случилось?

— Он шел... А я не заметил, не отдал чести. Вот он и... ударил кулаком... Кровь из носа...

— Младший лейтенант был пьяный? — спросил Аббас. Солдат пожал плечами.

— Похоже на это. Немного пахло от него...

— Аббас, приведи сейчас же младшего лейтенанта сюда и вызови караул. А ты,— повернулся я к Зульфо,— иди умойся, приведи себя в порядок. Крепче держись!..

Через пять минут Аббас привел пьяного Заман-хана.

— По какому праву меня задержали? — вызывающе закричал он.— Я офицер и...

— Замолчите! В настоящее время я дежурный по эскадрону и несу ответственность за порядок на его территории.

— Вот и арестуйте этого сопливого мальчишку, который не приветствует рфицеров! — снова закричал Заман-хан.

— Вы знаете, что бить солдат запрещено?— с трудом сдерживая свое негодование спросил я.

Он, видимо, почувствовал мою скрытую свирепость и трусливо ответил:

— Знаю, но он...

— А если знаете, то сдайте оружие. Вы арестованы! Командование решит, как с вами поступить.

Заман-хан попытался было сопротивляться, но вызванный Аббасом караул быстро и бесшумно обезоружил наглеца. Младший лейтенант озверел и готов был кинуться на меня, растерзать.

— Уведите его.

В бессильной злобе и ярости Заман-хан размахнулся и хотел ударить одного из конвойных. Тот увернулся и вопросительно взглянул на меня.

— Действуйте, как положено, когда оказывают сопротивление! — приказал я.

Солдаты набросились на Заман-хана, смяли любителя мордобоя и скрутили ему руки.

— Всыпьте ему,— тихонько посоветовал Аббас здоровенному солдату.— На пользу ему пойдет.

— Вы не смеете! — завопил пьяный офицер.

— Действуйте по уставу!— повторил я приказ солдатам.

Всем было известно, что не любят Заман-хана, а тут был повод отомстить ему. И верно, ребята с удовольствием стали приводить ненавистного офицера в чувство. Пьяный прохвост кричал, умолял, грозил — ничего не помогало. Его крики перемежались с глухими ударами и смачным стоном, который часто слышится от дюжих мясников.

На шум пришел капитан Нурулла-Мирза.

— Что здесь происходит?— грозно спросил он. Я коротко доложил:

— Младший лейтенант Заман-хан явился в расположение части пьяным, избил солдата, оказал сопротивлние при задержании, угрожая телесными повреждениями конвойным.

Нурулла-Мирза сразу все понял. С брезгливой миной на лице он мельком глянул на распростертого на полу офицера и круто повернулся к выходу.

— Я одобряю ваши действия, ождан! — коротко бросил он в дверях.

О случившемся моментально узнал весь эскадрон. Солдаты издевательски посмеивались над подловатым офицером. А я ловил на себе взгляды, в которых сквозили явное одобрение и симпатия, а это нам с Аббасом было очень дорого.

«Милая Парвин! Я получил твое письмо, и тоска по тебе с новой силой сдавила мое сердце. Родная, свет очей моих, как тяжело нам в разлуке! Я представляю, сколько горя, тяжких страданий выпало на твою долю, и готов на крыльях лететь к тебе, любимая, чтобы защитить от злых людей. Но что поделаешь — служба есть служба, я вынужден находиться вдали от тебя. Правда, мне обещают отпуск, и, возможно, мы увидимся. . Когда я узнал про отпуск, то совсем потерял покой. Скорей бы!..

Передай поклон от меня тете Хатидже и бабушке.

Помни, родная, что сердцем я всегда с тобой... дорогая моя!..

Твой Гусейнкули».

Я прочитал письмо, вложил в конверт и стал аккуратно выводить адрес. Как обрадуется моя Парвин! Лицо ее засияет, словно луч солнца упадет на него. И вдруг я с ужасом подумал: так давно я не видел Парвин... черты ее лица стали стираться в моей памяти, остались только контуры, словно рисунок пером. Должно быть, изменилась Парвин за это время. Какая она теперь?..

Нет, надо обязательно добиться отпуска и наведаться домой, иначе можно с ума сойти.

В мрачном настроении побрел я на почту. Шел, не замечая ничего вокруг, и не сразу догадался, какая это музыка доносится издалека. Прислушавшись, понял, что это из наккара-ханы Имама-Ризы льется мелодия. Знакомый духовный гимн плыл над городом. Оркестр находился на высоком минарете, и музыку было слышно далеко. Только почему же играют в неурочный час? Ведь наккара-хана открывается только вечером. Видно, случилось что-то такое, что заставило музыкантов раньше времени взяться за свои зурны.

Навстречу мне попался сержант Фаррух.

— Слышали, господин ождан?— возбужденно заговорил он,— удивительное чудо произошло!..

— Ничего не слышал, — признался я. — А что такое? Сержант обрадовался— есть кому рассказать потрясающую новость.

— Огромный камень совершил паломничество и пришел на поклонение к Имаму-Ризе... Правда, чудо?!

Я ничего не понял.

— Какой камень? Как пришел?

— Обыкновенный, мертвый камень, — захлебываясь от восторга, пояснил Фаррух.— Из самого Кучана до ворот «Бала-хиябана» катился этот валун... А оттуда его народ приволок к храму Имама-Ризы. Чудо, подумать только — великое чудо!

«Опять какой-то фокус»,— решил я и спросил:

— Ты что, сам видел, как этот камень двигался по дороге?

— Нет,— замотал головой сержант,— но что камень этот святой... я видел своими глазами. Уже три чуда на своем веку я видел,— добавил он с гордостью.— Первое — открылся замок, который никто до этого открыть не мог; второе чудо — прозрел слепой, а третье — вот этот камень, который может сам двигаться. О, аллах, какое чудо!..

Фаррух пошел дальше, и я видел, как он остановил какого-то солдата и, размахивая руками, стал рассказывать ему о «свершениях аллаха». И вечером в казарме разговоры велись больше всего о чудодейственном камне. Особенно горячился Фаррух. Он подходил к каждому и, от волнения брызгая слюной, рассказывал, какое диво он видел у храма Имама-Ризы. Его рассказ постепенно обрастал все новыми подробностями и таинствами.

Аббас долго слушал его и наконец сказал спокойно:

— Ты, друг, в самом деле веришь этой чепухе?

Фаррух остолбенел и на минуту даже потерял дар речи.

— Как, вы спрашиваете серьезно? — в свою очередь поинтересовался он.— Весь город взбудоражен и поражен небесным явлением, а вы шутите.

— Нет, я не шучу вовсе,— возразил Аббас — Просто никакого чуда не было и нет. Одурачили простаков, а вы и уши развесили!

— Но ведь камень прикатился к храму? — все еще недоумевая, вопрошал Фаррух.

— Люди его прикатили. Люди. Ночью,— твердил ему Аббас. — Я такие вещи уже видывал. Знаешь, как это делается? Вот послушай. Работают, к примеру, крестьяне в поле. Попадается им увесистый камень. Куда его деть? Ясное дело — вырыть и отнести подальше, например, на обочину дороги. Хорошо, выкатили камешек... А по дороге идут паломники в Мешхед. Длинный путь. Скучно идти. Увидев камень, один из них и говорит:

«А что, братцы, камень тоже, небось, идет на поклонение»,— «Поможем ему»,— предлагает другой. Вот и катят они никому не нужный камень по очереди. А надоест — другие возьмутся. А те, первые, придя в Мешхед, скажут кому-нибудь: «Камень, мол, идет к святому храму! Чудо великое...» Вот так и этот слух родился. А раздуть такую брехню легче легкого. Понял?