Страшный Тегеран
Страшный Тегеран читать книгу онлайн
Роман иранского прозаика М. Каземи охватывает события, происходившие в Тегеране в период прихода к власти Реза-шаха. В романе отражены жизнь городской бедноты, светский мир Тегерана. Автор клеймит нравы общества, унижающие человеческое достоинство, калечащие души людей, цинично попирающие права человека, обрекающие его на гибель.
Об авторе [БСЭ]. Каземи Мортеза Мошфег (1887-1978), иранский писатель. Один из зачинателей современной персидской прозы. Сотрудничал в журнале "Ираншахр", издававшемся в Берлине с 1924, позднее редактировал журнал "Иране джаван" ("Молодой Иран"), в котором публиковал свои переводы с французского. Его социальный роман "Страшный Тегеран" (1-я часть "Махуф", опубликован в Тегеране, 1921; 2-я часть под названием "Память об единственной ночи", опубликована в Берлине в 1924; рус. пер. 1934-36 и 1960) разоблачает отрицательные стороны жизни иранского общества 20-х гг., рисует бесправное положение женщины. Романы "Поблёкший цветок", "Драгоценная ревность" и др. менее значительны и не затрагивают острых социальных проблем [Комиссаров Д. С., Очерки современной персидской прозы, М., 1960; Кор-Оглы Х., Современная персидская литература, М., 1965.].
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Ферох вскочил. Он пришел в такой дикий восторг, что, как говорится, «головы от ног не отличал». Для него не существовали никакие трудности, сроки, ему казалось уже, что план осуществился, что Мэин возле него, что он обнимает ее, целует и шепчет ей: «Мэин, дорогая, не печалься, не грусти, отец тебя не обидит, а мать только посердится немножко. Мэин, это я, твой Ферох, твой раб, я люблю тебя...»
И, глядя на Ахмед-Али-хана, сказал:
— Вот что: согласится Мэин или не согласится, вы приготовьте все, что нужно. И уж, во всяком случае, выпишите мне билет до Кума, так как я все равно туда поеду. А если она не будет возражать, мы выполним этот план.
И, протянув своему другу руку, Ферох вышел.
От радости он совсем растерялся. Ему казалось, что необходимо сейчас же, немедленно сесть и написать обо всем Мэин, хотя Шекуфэ должна была прийти только завтра, и, вскочив в пролетку, он велел ехать как можно скорее и через девять минут, сунув извозчику от полноты чувств два тумана анама, влетел к себе.
Навстречу ему попалась нянька. Как ни был он влюблен и занят мыслью о Мэин, он тотчас же спросил, как поживает Эфет. Нянька улыбнулась:
— Очень хорошо. Вас хочет видеть.
Ферох постучал к Эфет и попросил разрешения войти. Заботливо, как брат, стоя возле ее кровати, он расспросил ее о здоровье и рассказал ей о своей поездке к ее родителям.
— Они, бедные, и не думали никакого такого письма писать. Все это его подлая выдумка. И вовсе они от вас не отрекались. Они воображали, что вы наслаждаетесь счастьем в обществе этого негодяя, или, во всяком случае, спокойно живете в Исфагане... После обеда они будут здесь, и я вас прошу: поменьше рассказывайте им об этих ужасных вещах, им и так тяжело и лучше не подвергать их здоровье опасности.
Две слезы скатились по щекам Эфет.
— Что мне сказать вам? Как отплатить вам за все, за все?
Ферох наклонился и поцеловал Эфет в лоб.
Он сказал:
— Вы — моя сестра. Сердце мое потрясено тем, что вы пережили и, если бы даже мне пришлось отдать свою жизнь, я за вас отомщу.
Лицо Фероха было бледно, а глаза его горели твердой решимостью.
Посоветовав Эфет хоть немного заснуть, Ферох пошел к себе и написал Мэин следующее письмо.
«Любимая моя! Я получил твое письмо. Я вчера еще понял, что твой отец — разреши мне назвать его перед тобой отцом жестоким и неумным — научил твою мать, — которую я, с твоего позволения, назвал бы наивной и невежественной, — как разлучить нас с тобой, а это то же самое, что разлучить душу с телом. Еще вчера, когда я держал твою руку в своей, и полное страсти сердце мое сливалось в одно с твоим любящим сердцем, я понял, что отец твой, которому нужно только добиться депутатства, так или иначе отдаст тебя человеку, которого он имеет в виду. Но если бы ты захотела отвергнуть этот брак и предпочла бы преданность Фероха, который будет твоим рабом, рабству у всякого «ага», повелителя, который, держа тебя взаперти, будет кутить с другими на твои деньги, если ты понимаешь, что скрыто в моем сердце, наконец, если ты веришь в истинную любовь, — ты найдешь в себе решимость во время этой поездки покинуть мать и соединиться со мной, и я благословлю шаги твои и прижму тебя к своему сердцу.
Знаешь, как это сделать? Когда вы приедете в Кушке-Насрет, раис чапарханэ, который предварительно получит все нужные указания, задержит вас под предлогом отсутствия лошадей до моего приезда, то есть до следующего вечера. Когда я приеду, он даст вам лошадей. И вот здесь ты должна будешь проявить некоторую храбрость. Если ты действительно согласна иметь меня своим рабом и принимаешь мою любовь, ты перейдешь в мою карету и вернешься со мной в Тегеран.
Ты должна знать также, что вместо тебя в карету к матери сядет другая женщина: это нужно для того, чтобы мать не так скоро узнала о твоем исчезновении.
Мэин! Отец твой не понимает, что такое любовь. Он не согласится отдать мне твою руку и открыть нам светлое и счастливое будущее. Отец твой думает лишь о деньгах и о карьере, и он, конечно, предпочтет мне другого зятя — скверного невежду без образования и без чести, но зато с деньгами. А мать, Мэин, — мать неразумна, ты не можешь опереться на нее, и против отца она ничего не сможет сделать. Мэин, надейся на свой разум! Момент критический, Мэин, — решайся!
Любящий, обожающий тебя Ферох Дэгиг».
Ферох запечатал пакет.
Ударила полуденная пушка. Он попросил подать себе обед и, немного спустя, потянувшись в кресле, отдался своим думам.
Было о чем подумать: он готовился помериться силами с людьми, которые не признают другой силы, кроме денег. Было о чем подумать: ведь с тех пор, как стоит мир, деньги всегда побеждали.
Но Ферох был молод, Ферох любил и готов был погибнуть ради соединения с любимой.
Он говорил себе:
— Ничего, мне помогает сама судьба: послала же она Ахмед-Али-Хана? Судьба сама указала мне этот путь...
Бедняга не знал, что судьба в большинстве случаев сначала поманит любящих надеждой, а потом вдруг бросит их в такую безнадежность, что жизнь делается для них невыносимо горькой, и они с восторгом ищут смерти.
Глава двадцатая
НА ПУТИ К ВОЗМЕЗДИЮ
Было около двух часов. У ворот дома Фероха остановилась карета, запряженная парой сильных лошадей, а за ней подъехала коляска. Отсутствие номера говорило, что это коляска «господская».
Из дверцы кареты, открытой пишхедметом, которого мы уже видели в доме Р... эд-довлэ, с трудом вылез старик, опиравшийся на деревянные костыли, и с помощью поддерживающего его пишхедмета направился к воротам, а из коляски вышла невысокая женщина, лета которой сказывались, несмотря на закрывавшую ее чадру.
Постучали. Открыл старенький слуга Фероха, и тотчас же прибежал сам Ферох и, подхватив старика под локоть сильной рукой, повел его в дом.
Эфет ждала. Бедняжка вся трепетала от нетерпения увидеть отца и мать, крикнуть им: «Зачем вы меня отдали такому человеку?» и — бежать домой, домой!
Ей все еще не верилось, что она спасена, что страшный дом остался позади, что никто больше не будет говорить ей гнусных слов. Только милый, родной кров, только та среда, в которой протекли ее первые дни и годы и с которой было связано столько сладких воспоминаний, могли окончательно успокоить душу и убедить ее, что ей не придется больше переживать никаких кошмаров.
И вдруг она увидела в дверном просвете отца, опиравшегося на плечо матери. Эфет хотела приподняться, встать, приветствовать отца и мать, но лишилась чувств.
Но теперь это был обморок от счастья. Через несколько минут она открыла глаза. По обе стороны кровати стояли отец и мать и целовали ее руки. На руки падали горячие слезы. Эфет хотела что-то сказать, но вместо этого тихо заплакала.
И так с четверть часа они плакали все трое. Эфет — от потрясшего ее волнения и горя, а старики, несколько месяцев назад не хотевшие серьезно подумать о будущем дочери и отдавшие ее неизвестно кому, — от горького сознания своей вины.
Открылась дверь, и появился Ферох. Он тихо подошел к старикам и сказал:
— Зачем теперь плакать? Теперь время подумать о мести, о том, как показать этому негодяю, что ни он, ни ему подобные не смеют безнаказанно играть честью чужой семьи.
Понемногу слезы улеглись, начались расспросы. Мать расспрашивала Эфет обо всем, что с ней было, и, слушая ужасные подробности, кусала себе пальцы. Отец хотел, чтобы Эфет рассказала ему, как муж обращался с ней в Исфагане, и требовал у нее адрес парка в западной части Тегерана. Наконец Ферох, стоящий в стороне, прервал их:
— Что пользы жалеть о том, что прошло. Надо позаботиться о лучшем, светлом будущем. Надо быть мужественными и жестоко его наказать.
Эфет поддержала его:
— Да, отец, что прошло, то прошло. Теперь надо найти способ сделать так, чтобы этот человек и такие, как он, не могли больше делать такие гнусности.
Но что мог сделать ее отец, воспитанный при дворе Мозаффер-шаха в мысли, что первейшей обязанностью человека являются поклоны и почитание священной особы шаха, противоречить которой значит противоречить самому богу. Что могла сделать ее мать, воспитанная на «курсах» своей няньки, выучившей ее верить только в лулу да в джинов и хамзадов. Что они могли придумать?
