Воскресенье

Она любила нѣкоторыхъ родныхъ своихъ, любила и даже почитала своего сына, отца моего, любила и баловала внучатъ; но чужихъ людей, вообще людей, за весьма немногими исключеніями, была склонна не любить и не уважать. Ея разговоры, ея разсужденія, безпощадная ясность ея выводовъ, способны были довести до отчаянія всякаго энтузіаста и человѣколюбца, всякаго искателя правды и свѣта на землѣ, среди земныхъ созданій.

Но съ ея характеромъ и взглядами, съ ея яснымъ и холоднымъ умомъ, я познакомился гораздо позже, въ послѣдніе годы ея жизни, когда она, послѣ смерти дѣдушки, жила съ нами. Тогда же, въ тѣ блаженныя воскресенья моего дѣтства, я зналъ ее только какъ бабушку-баловницу, какъ добрую хозяйку, у которой все въ домѣ шло какъ по маслу.

Мнѣ было такъ уютно и привольно подъ ея крылышкомъ, я помню нѣжныя ласки этого строгаго судьи и сатирика, помню ея разсказы, по длиннымъ зимнимъ вечерамъ, объ ея дѣтствѣ, о двѣнадцатомъ годѣ (первомъ годѣ ея супружества), о холерѣ, во время которой на долю дѣдушки выпала большая и самоотверженная дѣятельность; объ ея первыхъ внучатахъ — умершихъ дѣтяхъ ея любимой умершей дочери. Я помню душистые цвѣтки жасмина въ ея красивой табакеркѣ, помню тщательно перемываемыя ею старинныя чашечки, изъ которыхъ она поила меня чаемъ съ жирными сливками и съ теплыми сдобными булками; помню ея пироги и паштеты, ея вкусныя пирожныя.

Я любилъ съ утра слѣдить за ея хозяйской дѣятельностью, хорошо зная, какія наслажденія готовятъ мнѣ результаты этой дѣятельности. Я находилъ вполнѣ естественнымъ и должнымъ даже и то, что она иногда разъ по десяти въ день умывалась и въ особенности каждый разъ возвращаясь изъ кухни, что она доводила свою чистоплотность даже до того, что, желая отворить дверь, сначала обертывала руку въ свою черную шелковую мантилью или турецкій платокъ, а потомъ уже, обернутой рукою, прикасалась къ дверной ручкѣ…

Рядомъ съ дѣдушкой и бабушкой мнѣ вспоминаются и другія лица, съ которыми я встрѣчался по воскресеньямъ въ ихъ домѣ. Это было самое разнообразное общество, начиная съ тонныхъ московскихъ барынь и кончая старомодными старичками и старушками. Моя память хранитъ цѣлую коллекцію курьезныхъ типовъ, нынѣ совсѣмъ исчезнувшихъ остатковъ старины московской. Но одна постоянная гостья дѣдушкинаго дома мнѣ чаще всѣхъ вспоминается и о ней то я думалъ, когда заговорилъ про воскресенья моего дѣтства, про дѣдушку и бабушку и ихъ чистенькій домикъ.

Эта гостья была тоже старушка и звали ее Марьей Семеновной. Ей было далеко за семьдесять, но она еще сохраняла и бодрость и живость, полную силу разсудка. Маленькая, съ блѣднымъ и нѣжнымъ личикомъ, съ темными кроткими глазами, она одѣвалась всегда въ черное, носила на головѣ кружевной чепчикъ съ черными лентами, изъ подъ котораго виднѣлись сѣдыя букли старинной прически.

Она пріѣзжала послѣ обѣдни въ огромной неуклюжей каретѣ, запряженной старыми откормленными лошадьми, съ сѣдобородымъ кучеромъ на козлахъ и сгорбленнымъ, но все еще представительнымъ лакеемъ на-запяткахъ.

Когда въ дверяхъ залы появлялась маленькая фигурка Марьи Семеновны, я даже забывалъ о бабушкиной кулебякѣ и стремительно бросался ей навстрѣчу. Она входила, привѣтливо раскланиваясь и здороваясь со всѣми, усаживалась въ голубой гостиной постоянно на одно и то же мѣсто, а я прятался за спинкой ея кресла и наблюдалъ.

Вотъ она кладетъ къ себѣ на колѣни неизмѣнный вышитый ридикюль, тихонько снимаетъ перчатки со своихъ крошечныхъ сухихъ рукъ, сверкающихъ дорогими кольцами, бережно укладываетъ перчатки въ ридикюль, а изъ него вынимаетъ вышиванье. Я замираю отъ восторга — это значитъ, что Марья Семеновна пріѣхала не съ короткимъ визитомъ, а останется, пожалуй, и обѣдать, это значитъ, что вотъ скоро, скоро начнутся ея разсказы.

И дѣйствительно, проходитъ нѣсколько минутъ, въ гостиной ведется оживленный разговоръ; но вотъ чье нибудь слово, чье нибудь сообщеніе, новость дня или слухъ, наводятъ Марью Семеновну на какое нибудь воспоминаніе, и она ужъ разсказываетъ. Разговоръ стихаетъ, всѣ ее слушаютъ. Умѣнье разсказывать, завладѣвая всеобщимъ вниманіемъ — это особый талантъ, и такимъ талантомъ Марья Семеновна обладала въ высшей степени. Не отрываясь отъ своей работы, отъ какой то вѣчной прошивки, и только изрѣдка поднимая спокойные темные глаза на окружающихъ, она тихимъ, пріятнымъ голосомъ начинала обыкновенно не съ самаго происшествія, а съ его обстановки, объясняла характеры дѣйствующихъ лицъ, рисовала цѣльную картину, въ которой всѣ малѣйшія подробности были на своемъ мѣстѣ и являлись полными интереса.

Если-бы записывать за Марьей Семеновной, то это вышли бы прекрасные художественные разсказы; если бы Марья Семеновна вздумала писать сама то, что разсказывала, и писала бы такъ же хорошо, какъ разсказывала, то она, конечно, оставила бы по себѣ большое литературное имя, но она, насколько я знаю, никогда ничего не писала; да и вообще замѣчательные разсказчики въ большинствѣ случаевъ бываютъ плохими писателями. И что очень важно, и что большая рѣдкость — Марья Семеновна никогда не повторялась, — ея память хранила въ себѣ неисчерпаемый запасъ всевозможныхъ эпизодовъ, приключеній; это была живая хроника старой русской жизни конца XVIII и начала XIX столѣтій.

Марья Семеновна принадлежала къ старому роду, членовъ котораго и теперь можно встрѣтить во всевозможныхъ углахъ Россіи; ея жизнь была разнообразна въ высшей степени, разнообразна и печальна. Она пережила мужа, всѣхъ дѣтей, внучатъ, и осталась одна въ своемъ старомъ московскомъ домѣ.

Постоянное горе, тяжкія сердечныя утраты, не сломили ея крѣпкаго здоровья; но что онѣ имѣли на нее огромное вліяніе — это несомнѣнно. Только искренняя вѣра, только дѣйствительное искреннее смиреніе, помогли ей примириться съ тяжелой жизнью. Оставшись одна, она посвятила себя молитвѣ и добрымъ дѣламъ и вотъ тутъ-то близко сошлась съ дѣдушкой, который былъ ея руководителемъ и совѣтникомъ. Но, тратя всѣ свои средства на ближнихъ, она никогда ни однимъ словомъ не заикалась о томъ постороннимъ; молясь неустанно, она никогда не выставлялась своимъ благочестіемъ. Ее знали и встрѣчали не какъ извѣстную богомолку и благодѣтельницу, а какъ милую и интересную старушку — и только.

Никто даже не жалѣлъ ее за понесенныя ею утраты, за ея одиночество; многіе и совсѣмъ не знали объ обстоятельствахъ ея жизни, потому что она тщательно это всѣхъ ихъ скрывала, потому что, говоря обо всемъ и обо всѣхъ, трогательно передавая чужія несчастія, чужія приключенія, — она ни словомъ не заикалась о своихъ несчастіяхъ, о своихъ собственныхъ приключеніяхъ. Въ разнообразныхъ разсказахъ, передаваемыхъ ею, она никогда не являлась дѣятельнымъ дѣйствующимъ лицомъ, а проходила только простою зрительницею.

Ея тяжело прожитая жизнь, ея горькое горе и утраты были для нея слишкомъ священнымъ крестомъ, и этотъ крестъ она рѣшительно и твердо это всѣхъ скрывала и всегда умѣла такъ держать себя, что никто не рѣшался прикоснуться къ ея святынѣ… Давно умерла Марья Семеновна, какъ и очень многія изъ тѣхъ кто такъ мирно и весело бесѣдовалъ съ нею и внимательно слушалъ ея разнообразные разсказы въ голубой гостиной дѣдушкинаго дома. Когда ее хоронили, за ея гробомъ не тянулся длинный рядъ экипажей, не много свѣтскихъ знакомыхъ проводило добрую и интересную старушку въ послѣднее жилище; но вся улица буквально запружена была другого рода знакомыми, никому неизвѣстными ея друзьями, которые вдругъ объявились.

Эти друзья, пѣшіе и плохо обутые, заливались горькими слезами, прощаясь со своей скромной благодѣтельницей, и тутъ только стало извѣстно тѣмъ, кто интересовался подобными дѣлами, все добро, какое успѣла совершить въ жизни одинокая старушка… Но ужъ и это добро, видно, позабылось. Уныло стоитъ и кривится на сторону небогатый памятникъ, поставленный надъ ея могилой; никто не приноситъ свѣжихъ вѣнковъ, не осыпаетъ его цвѣтами, мало-по-малу стираются буквы ея имени…

Только не умерла она и совсѣмъ живая сохранилась въ памяти одного изъ ея слушателей. Будто сейчасъ я ее вижу, будто слышу еще ея тихій и ласковый голосъ. Не записывалъ я тогда своими дѣтскими каракулями ея разсказовъ; но они мнѣ и такъ хорошо памятны. Конечно, не сумѣю я передать ихъ съ той оригинальной живостью, съ какою, бывало, разсказывала Марья Семеновна, забылись и многія подробности, такъ что придется пополнять ихъ по другимъ источникамъ; но ужъ и одно содержаніе этихъ разсказовъ само по себѣ интересно.