Мамлюк

— Хватит, хватит, дорогая, чего сыплешь словами, как дьякон Саба? — шутливо сказал старик. — Мы ведь с тобой всегда с полуслова друг друга понимаем. Эй, сынок, Хвичо, налей мне в чалами соку благословенной виноградной лозы. Если не промочу горла, куска проглотить не сумею.

Бойкий мальчик с блестящими глазами и острым подбородком достал из горлышка кувшина пробку из зеленых листьев и наполнил чалами вином гранатового цвета.

Старик взял полную чалами, поднял глаза к небу и торжественно произнес:

— Хвала тебе, всевышний, хвала! Будь нам покровителем, утверди мир на нашей земле, положи конец вечным спорам и распрям между господами! Порази, боже, неверных и возвеличь христиан. Даруй победу царю Соломону и направь ко благу все его дела. Да здравствует он долгие дни! Знаете, сыны мои, оказывается, царь издал приказ: если кто осмелится продать в Турцию пленника, будь продавший лицом гражданским или духовным, царь не пощадит его и велит ослепить… О-ох, душу отдам за гибкую лозу, за сладостные гроздья, давшие этот сок! — закончил старик, осушив чалами и проводя рукой по усам и бороде, чтобы смахнуть с них капли вина.

Наработавшиеся крестьяне с аппетитом принялись за еду. Маленький Хвичо уселся рядом с отцом и братьями и, хотя он уже пообедал дома, однако, следуя примеру старших, с таким же удовольствием отправлял в рот кусок за куском, словно не ел три дня.

— Кто это может быть, сынок? Ну-ка, посмотри, Гиго, кто это может быть? Что это за всадник мчится по дороге? Эх, как летят годы! Даже видеть стал хуже. Ведь не так давно мог за полсотни шагов попасть в яйцо, подвешенное на ветке, — с горечью вспоминал старик, — а теперь конного от пешего с трудом отличаю…

Гиго и Малхаз пристально всматривались во всадника.

— Кто бы это мог быть?.. Да это никак Мурзакан Ревия? — воскликнул Гиго.

— Конечно, Мурзакан. Он, чудак, и зимой и летом носит бурку, — засмеялся Малхаз.

— Мурзакан Ревия? Ну, женушка, осталось ли еще гоми? А с сыром как? — спросил старик.

— Гоми, пожалуй, чогана [3] два будет, а вот сыра маловато. Да и не для такого гостя это угощение!.. Посовестись, не вздумай приглашать, — встревожилась жена.

— Не твоего ума это дело, глупая!.. Сынки мои, я хочу угостить Мурзакана вином. Надеюсь, не откажется… Э-хе-хе, ну и устал же я!.. — кряхтя, проговорил старик и неторопливо поднялся навстречу гостю.

Через минуту-другую породистый скакун остановился возле развесистой шелковицы.

— Прости за дерзость, батоно [4] Мурзакан, — извинился старик, — но ты рос в нашей семье и, я надеюсь, не оскорбишь свою кормилицу, да и мои седины почтишь и разопьешь с нами чалами вина.

— С удовольствием, мой дорогой Тагуи. Я рад, что вижу тебя и всю твою семью в добром здравии. Премного благодарен за приглашение, — ответил гость и сошел с коня. Скинув с плеч бурку, он бросил ее на седло и с усмешкой сказал: — Складывать ее, проклятую, лень, вот и таскаю все время на себе. Что поделаешь?!.. Такому непоседе, как я, без бурки не обойтись!

— Правильно, князь, да продлит бог твои дни! Ты, верно, слышал, есть такая поговорка: «Если тебе надоело носить бурку, привяжи ее хоть к сохе, но волочи за собой!..» Прошу не побрезговать нашей едой, батоно! — почтительно пригласил гостя Тагуи.

— Я жду твоего приветственного слова, — сказал Мурзакан, приосанившись. Он был высок ростом и плечист. За спиной у него висело великолепное ружье стамбульской работы. Один пистолет был заткнут за широкий пояс сзади, а второй висел спереди. На боку болталась шашка. Лицо у гостя было смелое и веселое.

— Нет, нет!.. Жизнью твоей клянусь, не достоин я такой чести! — воскликнул старик.

— Очень тебя прошу, — настаивал Мурзакан.

— Нет, клянусь жизнью моих детей!

Кое-как после долгих уговоров и упрашиваний Мурзакан, наконец, согласился первым приветствовать Тагуи. После этого гость снял ружье, прислонил его к стволу шелковицы, где стояли еще два ружья — Тагуи и Гиго, и присоединился к полдничавшим крестьянам. Он взял еще теплого гоми, положил на него кусок свежего сыра-сулгуни и начал с аппетитом уписывать угощение, не отставая от других.

— Прости, батоно!.. Покарай меня господь… разве мы достойны приглашать тебя? И как решился на это мой выживший из ума старик?! — извинялась перед гостем жена Тагуи Мзеха.

— Не говори так, кормилица! — воскликнул Мурзакан. — Отведать этого замечательного гоми и белоснежного сыра не отказался бы и сам светлейший князь Дадиани. Да не лишит нас господь этих благ, а об остальном не беспокойся, дорогая. Что может быть лучше такого угощения?! — воскликнул Мурзакан, не переставая жевать.

— Лучше бы мне окаменеть! Если бы я ожидала такого гостя, зарезала бы курицу…

— Будет тебе, жена! Курицу? Может, еще яиц в придачу захочешь?.. Хватит с нас и того, что имеем. Мурзакан — свой человек, не осудит. Не то что гоми, но будь у нас одна сухая корка и вот этот богом благословенный напиток, — муж указал рукой на кувшин с вином, — я и тогда не постыдился бы пригласить гостя, хотя бы это был сам сын божий, представший на моем пороге.

— Верно, верно, мой Тагуи! Коли есть вино, значит все в порядке! А вино у тебя всегда замечательное!.. Это, по-моему, оджалеши!

— Не посмею тебя обмануть, Мурзакан, ведь ты воспитанник моего дяди Уту и тетки моей Татии, дворянский сын, кому, как не тебе, знать толк в вине. Клянусь детьми, оджалеши тут примешано, но большая часть — от лозы панеши.

— Клянусь покойным отцом, это вино не уступит лучшему оджалеши. Ты прав, говоря, что я умею разбираться в винах… Дай отведать кому хочешь, и всякий скажет, что это — оджалеши.

— О дорогой Мурзакан, — оживился старик. — Настоящее оджалеши я выдерживаю в квеври [5], предназначенном ко дню архангела Гавриила, да будет благословенно его имя! Хочу после праздника девы Марии отправиться на богомолье. Вот если бы ты тогда к нам пожаловал, это бы поистине была господня милость. А теперь что? Ведь права моя глупая баба: не смел я сегодня приглашать такого гостя. А я уговорил тебя участвовать в нашей трапезе. Это с моей стороны большая дерзость!

— Превеликая дерзость! — весело поддразнил его Мурзакан. — Где тебя научили этим абхазским церемониям? Главное — радушие хозяина, а не обилие мясных и всяких других блюд. Признаться, я давненько не едал так вкусно. Гостеприимство у вас в роду. И горькая редька, предложенная тобой, покажется сладкой, дорогой мой Тагуи, — сказал гость и поднял чалами, полную вина. — Пусть господь и святой Георгий даруют долголетие тебе, супруге твоей и детям. Да избавит тебя бог от пожара и других напастей. Ну и вино! Какое оджалеши может с ним сравниться. Если где-нибудь найдется лучшее, пусть оно будет проклято богом. А цвет-то каков — словно чистый гранатовый сок! Будь благословенна лоза, давшая это вино! — закончил Мурзакан и осушил до дна чалами.

— Будь благословенна! — повторил и старик.

— Что, Тагуи, этот малыш тоже твой?

— Да, батоно, мой сынок, — ответил Тагуи и ласково взглянул на мальчика.

— Вот так старик! Отличился… в такие годы… — шутливо заметил гость.

— В этом ее вина, батоно. «Ты уж стар и немощен!» — вечно попрекала она меня. Вот я и показал, какой я старик, хе-хе-хе!

— Пропади ты пропадом! Засыпать бы землей твой проклятый рот! — с негодованием отозвалась жена и, покраснев, отступила за шелковицу.

Гость расхохотался. Улыбались и сыновья Тагуи.

— Это что! Я еще покажу себя! Дайте только кончить прополку! — весело воскликнул Тагуи.

— Ничего, дорогая кормилица, не смущайся! Он только шутит… Благодарение господу, твои сыновья — настоящие Тариелы [6], пусть только кто посмеет — они ему нос отгрызут! — зубоскалил гость.

— Чтоб он не дождался праздника пасхи! — проворчала Мзеха.