Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая

В те годы английское министерство иностранных дел было аристократическим, чуть ли не кастовым учреждением. Исайя Берлин стал единственным евреем, сумевшим, благодаря своим редким способностям, занять в нем столь важный пост, хоть этому и противился лорд Никольсон, влияние которого на внешнюю политику Великобритании было тогда весьма ощутимым. «Евреи никогда не будут до конца лояльны. Им не понять, что для нас арабская нефть гораздо важнее еврейских притязаний на национальный очаг в Палестине», — утверждал Никольсон.

Когда Берлин ознакомился с первыми работами Тальмона, он сказал ему:

— Помни о корнях. Не забывай, что вся европейская философия представляет собой лишь комментарий к идеям Платона.

Тальмон же считал, что Берлин создает вокруг себя магическое поле культуры, и каждый, кто с ним соприкасается, получает мощный заряд новых идей.

Эту оценку можно отнести и к самому Тальмону. В 1951 году, в разгар холодной войны, вышла в свет книга Тальмона «Истоки демократического тоталитаризма», сразу ставшая бестселлером. Это не только прекрасно аргументированный научный труд, но и стилистически отточенное произведение, представляющее интерес не для одних лишь любителей истории.

К тридцатипятилетнему автору пришла слава. Он стал читать лекции в Европе и Америке. Ему предлагали кафедры крупнейшие университеты Запада, но Тальмон сохранил верность Иерусалиму.

В 1960 году он занялся политикой. Резко критиковал Бен-Гуриона, расколовшего рабочее движение. Старик отмалчивался. Потом вдруг позвонил Тальмону и предложил:

— Напиши мою биографию. Я чувствую, что лишь тебе по плечу эта задача.

— Согласен, — ответил Тальмон, — если ты разрешишь мне свободный доступ к своему архиву и не будешь вмешиваться в мою работу.

Бен-Гурион не рискнул принять эти условия.

В этот же период Тальмон женится на Ирэне, и начинается самый счастливый период в его жизни. Рождаются обожаемые дочки. Книги выходят одна за другой и пользуются неизменным успехом.

Его стиль становится строже и напоминает теперь готический собор своим величественным парением. Его преподавательская слава ширится и растет. Чтобы попасть на его лекцию, нужно прийти за несколько часов до ее начала. Тальмон становится арбитром в интеллектуальных спорах, символом переживаемого Израилем духовного ренессанса.

Знаменитый историк уподобился рыцарю из Ламанчи, с безрассудной отвагой атаковавшему ветряные мельницы. Его популярность стала стремительно падать. Впервые увидел он пустые места в своей аудитории. Впервые почувствовал, как тяжело выносить улюлюканье враждебной прессы. Но он стоял на своем, как когда-то Мартин Лютер, неистовый монах, один из персонажей исследованной Тальмоном исторической мистерии.

Когда грянула Шестидневная война, Тальмон оказался в числе тех немногих, кого не опьянила победа, превратившая Израиль в имперское государство. Народ ликовал. Правительство почивало на лаврах.

Среди всеобщей эйфории лишь Тальмон, предвидя грядущие беды, бил тревогу. Он понимал, на какой зыбкой основе покоится столь внезапно обретенное имперское величие. Страх за судьбу государства лишил его сна и покоя.

«Не играйте с огнем, — призывал он правительство, — не вносите в дом демографическую бомбу. Территории необходимо вернуть, прежде чем они отравят трупным ядом национальный организм».

Тальмон писал статьи и письма. Звонил Голде Меир, беседовал с Рабиным. Предупреждал, заклинал и доказывал.

Лидеры государства жалостливо пожимали плечами. Мол, куда он лезет, этот историк. Занимался бы своими байками и не морочил всем голову. Дальше всех пошел Моше Даян, решивший поставить на место этого учителишку, рвущегося в спасители нации. То есть претендующего на место, по праву принадлежащее ему, Даяну. В одном из своих публичных выступлений министр обороны сказал, презрительно кривя рот:

— Не бойся, червячок Яаков Тальмон, ползающий по вспаханной нами благодатной почве. Народ сумеет отстоять свои завоевания.

Война Судного дня подтвердила худшие опасения Тальмона. Но он уже чувствовал себя усталым и разбитым. Последовавшие один за другим два сердечных приступа он воспринял как настойчивый стук в дверь той гостьи, которая рано или поздно приходит к каждому.

Пришлось отказаться от лекций, которые он так любил. Чувствуя, что час его близок, Тальмон опубликовал «Открытое письмо историка Яакова Тальмона историку Менахему Бегину», ставшее его завещанием.

«Я обращаюсь к вам, как сердечный больной к сердечному больному, — писал Тальмон. — Вольтер как-то сказал, что все люди рождаются равными, только жители Тимбкукту ничего об этом не знают. Так вот, с тех пор, как они это узнали, мир не ведает покоя. Тот, кто соображениями безопасности оправдывает угнетение другого народа, вводит в заблуждение себя и других. Сидеть на штыках — это все равно, что поселиться у жерла действующего вулкана…»

Это была последняя статья Тальмона. После очередного приступа он скончался в больнице, держа в руках только что изданную третью часть своей трилогии «Миф революции и мессианство нации».

Будучи уже тяжело больным, Тальмон писал своему другу Исайе Берлину: «Я все не могу решить, как следует расценивать еврейскую историю новейшего периода. Является ли она проявлением огромной жизнеспособности народа, восстановившего свою государственность после величайших потрясений, или же ее нужно рассматривать как результат жесточайших разочарований, приведших в конечном итоге к созданию замкнутого национального гетто…»

АПОЛОГИЯ ИНДИВИДУАЛИЗМА

Открытое письмо главе правительства Ицхаку Шамиру:

«Господин премьер-министр!

Когда мы находились в Союзе, то долгие годы отказа мечтали попасть к Вам в Израиль не только потому, что мы — евреи, и не потому, что здесь медовые реки текут в кисельных берегах. Мы хотели жить в свободном демократическом государстве.

Что же мы нашли здесь? Где они — свобода и демократия? Разве можно считать страну демократической, если отсутствует закон о правах человека?

— Если избирательный закон явно несправедливый?

— Если люди не имеют права жениться на ком хотят?

— Если запрещаются аборты?

— Если в выходной день нельзя поехать в гости, в театр, в кино, в музей?

— Если запрещают разводить и кушать самое питательное и вкусное свиное мясо?

Просим Вас высказать Ваше мнение по указанным вопросам на страницах русскоязычной прессы с учетом того, что это сильно повлияет на решение евреев репатриироваться ли из Союза в Израиль.

От имени всех олим из Нетании и по письмам друзей Владимир Ойзерман».

Не дождавшись ответа от премьер-министра, автор этого письма отправил его в редакцию газеты «Новости недели», где я тогда работал.

Пришлось отвечать. Была середина 1990 года. Советская империя разваливалась на глазах. Непрерывно работал конвейер, ежемесячно доставлявший в Израиль тысячи новых сограждан. С изумлением обнаруживали они, что язвы и пороки новой родины весьма похожи на те, которые остались у них за спиной. Они не отрицали израильских достижений. Скорее воспринимали как должное и высокую степень социальной защищенности, и высокоразвитое сельское хозяйство, и успехи электронной промышленности. С пониманием относились к сложной специфике израильской действительности. К интифаде, к тяжкому бремени расходов на оборону.

— Но, — спрашивали они, — разве из-за интифады впился, подобно злокачественному наросту, в израильский организм гипертрофированный бюрократический аппарат, съедающий большую часть национального дохода?

Разве неугомонные соседи повинны в социальном неравенстве, глубоко порочном и оскорбительном? Каковы доходы номенклатурных чиновников, начальников и начальничков всевозможных и неизвестно чем занимающихся учреждений? И сколько получают в Израиле рабочие госсектора, учителя, вообще все люди, живущие своим трудом?

А коррупция, принявшая в Израиле, совсем как в России, размеры подлинного национального бедствия? Разве не грабят государство, загипнотизированно, как сомнамбулы, люди состоятельные, респектабельные, превратившиеся чуть ли не в сословие, так называемые «белые воротнички»?