Немцы

– Ты, правда, смотри, Таня, не поморозь зимой немцев, – предупредил Лаптев.

– Смеешься ты! – весело отозвалась жена. – Да у нас кругом дрова. Это у тебя в лагере зимой только волков морозить.

В первый же день после переселения лесорубов Лаптев приехал вместе с ней в лес. Он осмотрел барак, приятно удививший его своим просторным и почти уютным видом. В настежь открытые окна свисали ветки поспевающей калины и жимолости. Свежеструганый пол был еще совсем чист, немцы разувались в сенях. На кухне жарилось какое-то кушанье, пахнущее грибами. Немок почти никого не было видно: кто ушел стирать на речку, кто собирал грибы в лесу. Из кустов доносилась протяжная немецкая песня на несколько голосов.

– Рудольф, – позвала Татьяна Герасимовна Штребля, – поди-ка сюда!

Штребль поспешно подошел и поклонился.

– Что ты худой такой стал? Не хвораешь?

– Нет, я здоров.

Лаптев внимательно посмотрел на него. Ему симпатичен был этот немец с ясными, немного лукавыми глазами. У него отросли небольшие каштановые усы, а лицо так сильно загорело, что он стал похож не столько на европейца, сколько на жителя южных стран.

– Я хочу сделать вас старостой по этому маленькому лагерю, – сказал Лаптев.

– Пока Тамары Васильевны нет, будешь вместе с Колесником принимать заготовку, – добавила Татьяна Герасимовна. – Сам не работай, смотри за людьми. Понял?

– Понял, – по-русски ответил Штребль.

– За чистотой смотрите, – предупредил Лаптев. – Эпидемия в ваших условиях – вещь страшная. Вам же доверяются продукты. Думаю, вам нечего объяснять…

Штребль поклонился еще раз.

– Он мужик хороший, – уверенно сказала Татьяна Герасимовна, когда они с Лаптевым поехали домой. – Справятся они с Колесником, а там, глядишь, и Томка вернется.

– А как же, Таня, мы решим насчет охраны?

– Да поди ты со своей охраной! Какого лешего караулить? Народ все подобрался хороший, разве только Грауер один…

– Ну этот-то куда побежит?

Для Штребля началась новая жизнь, дни, полные хлопот. Он раньше и не представлял, как трудно быть начальством. Теперь утром он вставал раньше всех, будил поварих, разводил всех по рабочим местам, следил за рубкой, трелевкой, вывозкой, потом шел торопить обед, а к вечеру надо было с одноруким Колесником обойти всех, принять и записать работу, проследить за сохранностью и исправностью инструмента и за тем, погасили ли костры в лесосеке. Так как Колесник совсем не мог писать левой рукой, Штребль записывал начерно показатели по-немецки, и уже вечером с грехом пополам переделывали с Колесником сводку по-русски. Но Татьяна Герасимовна пока была довольна его каракулями. Раза два в неделю она приезжала в лес сама, а то Штребль с Колесником отправлялись верхом на прииск.

Возку продуктов и хлеба поручили Раннеру. Он же должен был ежедневно привозить три бочки воды из реки и ухаживать за лошадьми. Раннер так привязался к этим лошадкам, что даже стал поменьше ворчать и порой насвистывал веселые мотивы. Поварихой поставили Розу Боден. Ей помогала шустренькая бёмка Мари, которая должна была также убирать барак, топить по субботам баню и стирать постельное белье.

Работу начинали теперь очень рано, часов с шести, зато к полудню все уже справлялись с нормой. Погода стояла теплая. На горе рдела брусника, в осиннике под горой набухали грибы. Лесорубы вечерами рыбачили около драги. А ближе к ночи барак наполнялся пением протяжных крестьянских песен. Татьяна Герасимовна, когда приезжала в лес, часто задерживалась, чтобы их послушать.

– Когда вернется фрейлейн Тамара? – спросил ее как-то Штребль, с трудом подбирая русские слова.

– Соскучился? – улыбнулась ему Татьяна Герасимовна. – Нет, скоро не жди. Ей еще со своей бригадой овсы косить. Не раньше октября.

Штребль действительно соскучился. Он очень часто думал о Тамаре и все чаще стал ловить себя на мысли, что ему трудно одному, что хочется быть любимым, хочется израсходовать весь запас накопившейся нежности. Порой он злился, ругал самого себя, порой заигрывал с женщинами, снова злился… и тосковал.

– Ну ты монах! – в свойственной ему грубоватой манере заметил Раннер. – Смотри, все завели себе баб, только ты один ходишь надутый как индюк. Это даже на тебя не похоже – раньше ты был сущий черт! Сошелся бы с Розей Боден. Она хорошая баба и, по-моему, влюблена в тебя…

С тех пор, как Штребль заступился за Розу перед Грауером, между ними возникло нечто вроде нежной дружбы. Она заботилась о нем, стирала его белье, чинила одежду. Однако он не замечал, что Роза преследует его ласковым, молящим взглядом, ищет встреч наедине. То, что сказал Раннер, немного взволновало его.

– Вот Хорват женился все-таки на Нелли Шуман, – гнул свое Раннер. – Спросил разрешения у хауптмана, и живут себе поживают. Спать вместе им теперь никто не запрещает.

– В общей комнате?

– Ой, ты ли это? Подумаешь, какое дело! Все мы люди.

Штребль на минуту представил себя рядом с Розой в общем бараке, и это показалось ему настолько смешным, что он громко расхохотался. Но после этого разговора он все же стал пристальней приглядываться к Розе. Приятно было сознавать, что тебя кто-то любит.

– Ваши маленькие ручки хорошо варят суп, – наконец сказал он ей, когда она подавала ему еду, – интересно, умеют ли они обнимать?

Роза покраснела до слез и выглядела счастливой. Но Штребль, съев суп, сразу ушел. Он бродил по лесу и думал о том, что ему стоит, пожалуй, сойтись с Розой, возможно, это положит конец его мучительным и безнадежным мечтам. Но он все еще сомневался. Наблюдая, как по вечерам парочки разбредались по лесу или сидели обнявшись в тени кустов жимолости, он испытывал щемящее чувство тоски. А когда похолодало, мужчины стали проскальзывать по ночам на женскую половину. Теперь уже из первой роты только Раннер и пожилой Эрхард ночевали в своих постелях. Но когда исчез и Раннер, Штребль возмутился и сказал Эрхарду:

– И еще смеет все время жаловаться, что его замучила язва!

Эрхард только пожал плечами.

А на следующий день, подходя к бараку во время обеденного перерыва, Штребль заметил в кустах на скамье Эрхарда, рядом с которым сидела высокая, еще совсем молодая крестьянка Кати Фишер. Эрхард чинил старый ботинок, а Кати ему что-то пыталась втолковать. Штребль замедлил шаг и прислушался.

– Мой муж был так груб со мною! – говорила Кати. – Мне не за что его любить.

– А я разве не груб? – с усмешкой спросил Эрхард, заколачивая деревянный гвоздь в подошву башмака.

– Ах нет, Ксандль! Ты вовсе не груб! Ты такой хороший! – горячо сказала Кати, и в голосе ее сквозила такая нежность, что Штребль невольно позавидовал Эрхарду.

– Я уже стар для тебя, Катарина, – отозвался Эрхард, но голос его звучал молодо.

В ответ Кати провела рукой по его седым волосам и потянулась губами к щеке. Эрхард ласково ее отстранил и пробормотал:

– Погоди… отодвинься немного. Сейчас закончу с башмаком, и мы пойдем… погуляем по лесу.

Штребль растерянно отступил в кусты. Сердце его стучало. Перед ужином он шепнул Розе:

– Приходите, когда освободитесь, на берег к драге, где лежит сломанное бурей дерево. Знаете это место? Я буду ждать вас.

Ему не пришлось долго ждать. Еще не окончательно стемнело, когда Роза спустилась к нему, запыхавшаяся и счастливая. Он молча обнял ее, а она стала целовать его, страстно, не отрываясь.

– Нам давно следовало быть ближе друг к другу, – сказал Штребль. – Я ведь тебе не неприятен?

– Я люблю тебя уже давно, – отвечала Роза и снова принялась целовать его. – Как же ты раньше этого не замечал?

Он почувствовал себя почти счастливым и полным нетерпения. Под поцелуями Розы в нем пробуждался прежний Штребль…

– Довольна ли ты мною, Рози? – спросил он, провожая ее к бараку.

– Зачем ты это говоришь? Как тебе не стыдно? – прошептала она, прижимаясь к нему. – Ведь я же так тебя люблю!

«Подлец я!» – думал Штребль, чувствуя, как горяча ее рука, лежащая в его руке. В прощальном его поцелуе уже не было огня, но счастливая Роза этого не заметила.