На штурм неба. Парижская коммуна – предвестница нового мирового порядка

Нарбонн

Как только в Нарбонне узнали о революции 18 марта в Париже, население этого города встало на ее сторону.

Народные массы Нарбонна были полны решимости провозгласить Коммуну и поставить во главе ее бывшего изгнанника времен империи – Дижона, к которому они и обратились. 23 марта Дижон попытался убедить муниципальный совет в необходимости провозгласить Коммуну. А так как мэр Реналь отказался созвать муниципальный совет, народные массы вечером марта захватили ратушу и завладели ружьями, которые имелись в муниципалитете. После этого с балкона ратуши Дижон провозгласил Нарбоннскую Коммуну, заявив о ее присоединении к Парижской Коммуне, и немедленно принял меры к обороне города.

На следующий день, 25 марта, мэр попытался собрать солдат гарнизона, и несколько рот появилось перед ратушей. Но женщины быстро разоружили солдат; один капитан и один лейтенант были задержаны в качестве заложников.

Ввиду такой ситуации остальные солдаты гарнизона заперлись в казарме Сен-Бернар. А так как мэр продолжал призывать к сопротивлению, то его тоже арестовали и объявили заложником.

Поместив впереди своего отряда этих трех заложников, национальные гвардейцы захватили здание супрефектуры, затем они выставили пикеты у вокзала и у телеграфа. Чтобы вооружиться, нарбоннские коммунары овладели арсеналом, где вопреки приказу офицера солдаты не стали стрелять в нападающих и отдали им свои ружья.

В тот же день в город прибыли делегаты от целого ряда коммун. Дижон, возглавлявший Коммуну Нарбонна, был очень доволен этим, так как сознавал необходимость объединения революционных действий и установления связи между повстанческими движениями в различных городах.

План повстанцев Нарбонна заключался в том, чтобы облегчить действия народных масс, которые выступили

марта в Перпиньяне и собирались выступить в Безье и Сете. Но 28 марта из различных городов в Нарбонн прибыли войска и тюркосы [102]. Это заставило Нарбоннскую Коммуну заняться обороной города, на улицах были возведены баррикады. 31 марта мэрия была захвачена тюркосами и Коммуна Нарбонна прекратила свое недолгое существование.

Л имож

В Лиможе Народное общество, основанное адвокатом Лавалеттом, направило 23 марта национальной гвардии Парижа приветственный адрес. Когда стало известно о неудаче, постигшей 3 апреля колонны федератов, выступивших против Версаля, а также о резне, учиненной над парижскими коммунарами по приказу Галиффе, лиможские рабочие выразили свой гнев и возмущение и под крики: «Да здравствует Коммуна! Приклады вверх!» – побратались с солдатами.

Офицеры национальной гвардии провозгласили в ратуше Лиможскую Коммуну. Была занята префектура и даже возведено несколько баррикад. Но войскам удалось удержать город в своих руках. Лиможские эмиссары, посланные в департаменты Крёз и Коррез, не смогли поднять их население.

Лиможская Коммуна, возникшая последней, была

задушена в самом зародыше.

*

В течение апреля рабочие Руана заявили о своем присоединении к Парижской Коммуне, а рабочие Гавра создали группу сочувствующих Парижу. Различные манифестации, состоявшиеся в провинции, не столько одобряли действия парижских революционеров, сколько стремились воспрепятствовать отправке войск и пушек против Парижа.

Такие выступления имели место в Перигё, Бордо, Гренобле, Лиме, Кюере (департамент Вар), в Фуа и Вариле (департамент Арьеж), в Коне (департамент Ньевр), в Жере, Савойе, но все они были подавлены.

В начале апреля, когда начались военные действия между Версалем и Парижем, в провинции также произошел ряд выступлений в пользу республики, но это отнюдь не нарушило грозной изоляции, в которой оказались парижские революционеры.

5 апреля ряд муниципальных советов, в частности Лилля, Лиона и Макона, потребовал от Тьера официального провозглашения республики. Около двадцати департаментов высказались в том же духе.

В то время как Париж вел героическую борьбу, Тьер организовал в провинции муниципальные выборы. Они состоялись 30 апреля. Из 700 тысяч муниципальных советников, которые были тогда выбраны, к реакционным партиям принадлежали только около 8 тысяч. Это была крупная победа республиканцев.

Во время этих выборов имело место несколько манифестаций солидарности с Парижской Коммуной. В Рошфоре на некоторых бюллетенях были сделаны надписи: «Да здравствует Коммуна!» В Лионе, Тьере, Вильневсюр-Ионн, Суппе, Немуре, Шато-Ландоне, Куломье (департамент Сена и Марна), в Монтаржи и Дордиве (департамент Луаре) было поднято красное знамя. Но республиканцы, избранные в провинции, не доверяли как Тьеру из-за его реакционных тенденций, так и Коммуне из-за ее федералистской позиции. Большинство из них хотело добиться соглашения между Парижем и Версалем.

Но Тьер был начеку. Он старался воспрепятствовать съездам муниципальных советников (которые тогда подготавливались), ссылаясь на законы 1834 года (короля Луи Филиппа) и 1855 года (императора Наполеона III), запрещавшие какой бы то ни было союз между муниципальными советами. Он приказал арестовать делегатов Лиги прав Парижа, направлявшихся в Бордо, где в конце концов состоялся съезд представителей от муниципалитетов. Другой такой съезд был созван в Лионе.

*

Предприняли ли парижские революционеры необходимые меры, чтобы осведомить провинцию о том, что происходило в Париже? Вот что говорят факты.

Сначала Центральный комитет, а затем Коммуна отправили в провинцию делегатов. Леблан был послан к секциям Интернационала; Паризель – к революционно- социалистическим группам; Амуру, Ландек, Мэ и Полина Менк были отправлены в юго-восточные районы. Но систематического плана пропаганды в провинции не существовало.

К тому Же в своем обращении к провинции население Парижа просило только о моральной поддержке, тогда как следовало призвать весь французский народ активно поддержать народ Парижа.

6 апреля Исполнительная комиссия обратилась к населению департаментов с прокламацией, в которой говорилось:

«Гражданскую войну начало версальское правительство, перебив наши аванпосты, обманутые мирным видом этих наемных убийц. Это опять-таки версальское правительство приказывает убивать наших пленных и угрожает Парижу ужасами голода и осады, пренебрегая интересами и страданиями населения, уже перенесшего пятимесячную блокаду…

Вас обманывают, братья, когда вам говорят, что Париж хочет управлять Францией и осуществлять диктатуру, которая была бы отрицанием национального суверенитета. Вас обманывают, когда вам говорят, что в Париже открыто, среди бела дня совершают грабежи и убийства. Никогда еще на наших улицах не было так спокойно, как в эти три недели: не было совершено ни одной кражи, ни одного покушения на жизнь граждан.

Париж стремится лишь основать Республику и завоевать себе коммунальные вольности и счастлив тем, что может указать пример другим Коммунам Франции. И если Парижская Коммуна, к своему великому сожалению, вышла за пределы своих обычных функций, то она была принуждена к тому войной, развязанной версальским правительством…

Итак, братья, не давайте обмануть себя чудовищными измышлениями версальских роялистов. Поймите, что Париж борется и сражается в этот момент не только ради себя, но и ради вас. Объединим же наши усилия – и мы победим, ибо мы являемся носителями права и справедливости, то есть всеобщего счастья, свободы для всех и каждого на основе добровольной и животворной солидарности.

Да здравствует Франция! Да здравствует Республика, единая и неделимая, демократическая и социальная!»

Лишь в конце апреля крестьянам была направлена прокламация от имени трудящихся Парижа [103]. Это воззвание содержало следующие строки:

«К трудящимся деревень!

Брат, тебя обманывают. У нас одни интересы. То, чего требую я, хочешь и ты; освобождение, которого добиваюсь я, будет и твоим освобождением. В городе тот, кто производит все богатства, испытывает нужду в хлебе, одежде; у него нет прав, ему нечего рассчитывать на чью-либо помощь. Но разве не так же обстоит дело в деревне? Разве не все равно, как называется угнетатель: крупным землевладельцем или промышленником? Твой рабочий день такой же длинный и тяжелый, как и мой, и ты, как и я, не получаешь даже того, что необходимо для удовлетворения физических потребностей. Тебе, как и мне, недостает свободы, досуга, жизни для ума и для сердца. И ты и я – мы всегда были и все еще остаемся рабами нищеты.