Подвиг Антиоха Кантемира

— Это бывает, дорогой князь, — сказал Эрдман, — пошлют человека — и забудут о нем. Вероятно, в Лондоне к вам станут обращаться такие люди, и, может быть, ваши письма в Петербурге будут читаться внимательнее, чем те, что пишу я.

Он помолчал минуту, задумавшись, и спросил:

— Хотите сотворить доброе дело, за которое не только не будете наказаны, но и меня поблагодарите? Надо взять Спешнева с собою. Во-первых, вам, как особе высокого ранга, будет легче похлопотать о нем перед коллегией, а во-вторых, он может вам пригодиться. Спешнев знает французский, немецкий, латинский, хорошо грамотен по-русски, может писать деловые письма. Держится трезвого поведения, спокоен, хотя у него есть причины шуметь и сердиться. Притом же медик: ежели что, не дай бог, — помощь окажет.

Кантемир прислушался к совету. Перед ним стоял молодой человек с широким и добрым лицом. Кафтан его поистерся но швам, но, видимо, был знаком со щеткой, чулки подштопаны.

— Не оставьте меня, ваше превосходительство, — молящим голосом попросил он. Рыдания мешали ему говорить. — Погибаю на чужбине, сил больше нет. Спасибо господину Эрдману, не дает с голоду помереть…

Слова юноши тронули Кантемира.

— Вы думаете, что Спешнев может быть нам полезен? — спросил он Эрдмана, — Хорошо, присмотрюсь к нему дорогой.

— Ошибки не будет, — уверил Эрдман.

Спешнев молча утирал слезы.

— Что ж плакать? — сказал Кантемир. — Собирайся, завтра поедем.

— А я, почитай, весь тут, — улыбаясь, ответил Спешнев.

В пути Кантемир убедился, что бывший студент может стать толковым помощником. Он был деятелен, собирал у немцев сведения о дорогах, трактирах, постоялых дворах, чем немало облегчал путешествие.

Когда Кантемир со своими фурами добрался до Вердина, то повел обоз к дому русского посла — адрес был сообщен ему перед поездкой.

Граф Павел Иванович Ягужинскнй распорядился устроить людей и вещи. Кантемир занял комнату в его доме, и неделя-другая прошли в беседах опытнейшего царедворца и дипломата с молодым резидентом, горячо желавшим постичь основы предназначенной ему профессии.

Кантемир слушал рассказы графа Ягужинского о европейских делах, запоминал неизвестные ранее имена, характеристики сановников, советников, послов, агентов и разного звания людей, получал советы обзавестись по приезде в Лондон негласными сотрудниками, требующими, однако, от казны изрядных расходов.

— Меня предупредили, — сказал Кантемир, — что высочайшим повелением отпускаемая мне сумма составляет три тысячи рублей в год. И увеличивать ее нельзя.

— На эти деньги вы в Лондоне едва сумеете прожить сами да оплачивать почтовые расходы. Нужные правительству сведения приходится покупать, и пусть Остерман не делает вида, что ему об этом неизвестно. Сразу требуйте денег на агентуру. Наш посол при дворе цесаря в Вене Ланчинский тысячи золотых привозит для раздачи австрийским министрам. Сумейте и вы себя поставить, чтобы казна не скупилась.

— Как это — "раздача"? Спросить: "Вам нужны золотые монеты?" — и отдать их министру?

— Монеты всякому нужны, — засмеялся Ягужинский. — Вы, передавая, скажите, например: "Русская государыня узнала, что вы торгуете себе новую карету и посылает это вам, чтоб купить и лошадей". Пару, четверку, шестерню — сколько денег дадите… А вы в самом деле молоды, князь!

Из Берлина Кантемир поехал в Гаагу повидаться с графом Иваном Гавриловичем Головкиным, русским послом в Голландии, и расспросить его, как надобно исполнять обязанности резидента, чтобы чувствовать себя уверенно в стране пребывания и выполнять исправно приказания и пожелания петербургского двора.

Головкина, сына кабинет-министра, мало беспокоили дипломатические заботы, он жил за границей в свое удовольствие. Политические виды России не были связаны с Голландией, и эта страна не нуждалась в помощи "северного медведя". Однако он сумел рассказать Кантемиру несколько поучительных случаев из своей служебной практики, а кроме того, помог ему лично советом старожила.

Дело в том, что Кантемир задумал напечатать еще не опубликованные труды своего отца, и Головкин указал ему на книгопродавца Гайэ, который брался также издавать книги. Кантемир нашел с ним, как говорится, общий язык — им оказался итальянский — и условился, что труд "Историческое и географическое описание Молдавии", написанный на латинском языке, будет переведен на немецкий и проверен, после чего Гайэ отдаст его набрать и отпечатать.

Кантемир был очень рад возможности выпустить в свет книгу отца, которую он справедливо ценил как крупную научную работу, впервые знакомящую читателей с его далекой родиной.

Благодарность купцу резидент выразил тем, что приобрел в его лавке десятки книг по истории, географии, математике, политике европейских держав, а также ланкарты и гравюры. Багаж увеличился, но и до Лондона теперь было совсем близко.

Снег таял, наступала весна. Погрузив свои вещи на голландский корабль, Кантемир в числе других пассажиров после недолгого плавания высадился в городе Лондон.

Прежний русский резидент в Лондоне Андрей Артамонович Матвеев, покинувший Англию в 1708 году, имел даровую квартиру в доме герцога Нортумберлендского на улице Пель-Мель, у Сент-Джеймс-сквера. После него в 1710–1711 годах там жил русский посол князь Борис Иванович Куракин. Дом этот был свободен от постоя, пользовался дипломатической неприкосновенностью, но не мог служить убежищем для политических эмигрантов.

Английский резидент в Петербурге Клаудиус Рондо сообщил Остерману, что дом до сей поры никому не сдан, что русский резидент при королевском дворе может занимать половину этого здания, однако правительство его величества, не требуя оплаты за прежнее время, будет отныне взимать за наем двести фунтов стерлингов в год.

В дом герцога Нортумберлендского и прибыл 31 марта 1732 года Кантемир в сопровождении Спешнева, дядьки Василия и колонны подвод, окруженных грузчиками, которых расторопный Онуфрий увел с собой — от пристани на Темзе было рукой подать.

Дом оказался не пустым — в нем обитали православные священники-греки, архимандрит Геннадий и Варфоломей Кассано, приходившийся ему племянником. В Лондоне со времени Матвеева была православная церковь, священники, служившие в ней, жили в посольском доме, и английские власти их не беспокоили.

Архимандрит Геннадий был причислен к русской миссии в Лондоне осенью 1716 года и остался в городе, когда в 1720 году Россия прервала дипломатические отношения с Англией. Для церкви наняли квартиру на улице Стрэнд, поблизости от Темзы, Черинг-кросс Роуд, Уайт-холла, и лондонский епископ Робинзон разрешил вести богослужение для православных, которые проживали в стране или наезжали по делам из России. Однако Геннадию епископ рекомендовал англичан до церкви не допускать, пение отправлять в тихости, чтобы церкви простой народ какой обиды не учинил.

Весть о назначении в Лондон резидента из Петербурга успела уже дойти до Геннадия и через него до малочисленной русской колонии в английской столице. Общую радость архимандрит выразил Кантемиру в кратком торжественном слове, которое вместе с приезжими слушали, соблюдая молчание, и грузчики. Потом Кантемир в сопровождении Геннадия обошел отведенную ему часть трехэтажного дома, распределил комнаты, выбрав для себя на втором этаже кабинет с библиотекой и спальню. Началась переноска сундуков, огромных связок книг, кожаных мешков и прочего добра, проехавшего земли нескольких стран и народов, чтобы служить резиденту на месте новой и трудной для него жизни. Желая доставить удовольствие священнику, Кантемир говорил с ним по-гречески и рад был убедиться, что не забыл языка своего детства.

Вечером в комнате Геннадия резидент сел писать свою первую служебную бумагу. Необходимо доложить государыне, что он прибыл в Лондон, намерен требовать аудиенции у короля, а тем временем постарается прилежно известиться о здешних обычаях при дворе и о поведениях на церемониале, то есть о порядке представления королю и передаче верительной грамоты.