Золотой век

— Я, ваше превосходительство, живот свой готов за вас положить.

— Знаю, Жгут, знаю. Поэтому и говорю: выручай, старайся.

— Душою рад, только, ваше превосходительство, прикажите как выручать-то?

— Известно как, верни Зорича и предоставь его, каналью, в мою канцелярию.

— Трудно, ваше превосходительство.

— Что трудно?

— А вернуть поляка.

— Врешь, не трудно. Возьми тройку, мало — две, и лети по следам поляка; верни его во что бы то ни стало.

— Не вернешь, ваше превосходительство, — настойчиво проговорил хитрый сыщик.

— Я… я приказываю тебе!

— Можно, ваше превосходительство, и поляка Зорича не вернуть, а от беды и ответственности перед графом Румянцевым-Задунайским избавиться, — как бы что придумав, живо проговорил Мишка Жгут.

— Но как, как?

— Подложного Зорича предоставить к его сиятельству графу.

— Подложного? Как же это так?

— А вот как-с: ведь его сиятельство, граф поляка Зорича не знает, он ни разу его не видывал!.. Так ли?

— Так, так. Дальше!

— А дальше, ваше превосходительство, будет, что я предоставлю графу другого поляка, который будет называться Зоричем, и он при допросе ответит графу Румянцеву-Задунайскому все то, чему мы научим его говорить.

— Мишка, а ты гений! — весело воскликнул начальник полиции, радуясь находчивости и «смекалке» своего доверенного сыщика.

— Как вы изволили сказать? — не понимая, переспросил Мишка Жгут.

— Говорю, ты гений. Впрочем, слово тебе это неизвестно, объяснять нечего. А ты лучше скажи, у тебя на примете есть человек, который будет изображать перед вельможей графом поляка Зорича, если мы настоящего не поймаем?

— Есть, ваше превосходительство.

— Молодчина ты, Жгут! Право молодчина!

— Только, ваше превосходительство, надо денег дать подложному Зоричу, чтобы он выдавал себя за настоящего.

— Известно. Разве кто даром согласится принять на себя чужое имя.

— Это бы еще куда ни шло. А то ведь тому человеку придется в остроге посидеть, а может и пытку попробовать. Ведь вы сами изволили сказать, ваше превосходительство, что граф Румянцев-Задунайский шутить не любит.

— Верно, Жгут, верно! Кто попадет к нему в руки, тот натерпится муки.

— Вот видите, ваше превосходительство, стало быть без денег нельзя.

— За деньгами дело не постоит.

В тот же день, вечером, перед графом Румянцевым-Задунайским стоял какой-то сомнительной наружности человек, со связанными назад руками. С лица и по своему выговору он походил на поляка или скорее на цыгана, о чем говорил смуглый цвет его лица и черные, кудрявые волосы на голове и длинные такие же усы; ввел его в графский кабинет полицейский комиссар.

— Ты поляк? — пристально посматривая на стоявшего перед собою человека, спросил у него граф Петр Александрович.

— Так точно, ясновельможный пан, сиятельный граф.

— Сказывай свое прозвище.

— Зорич, по имени Иван, — не моргнув глазом, ответил вымышленный Зорич, подкупленный сыщиком Мишкой Жгутом, он был никто иной, как по роду занятий шулер, промышлявший, подобно Зоричу, темными делами. Зорич и Ветринский были друзьями издавна; Ветринский находился почти всегда у Зорича на его постоялом дворе; он так же, как и его приятель, был в сильном подозрении у московской полиции.

Мишке Жгуту не составило большого труда уговориться с Ветринским, чтобы он на время принял имя своего бежавшего приятеля Зорича.

Мишка-сыщик дал ему за это денег и предупредил, чтобы он не боялся, если на несколько дней посадят в острог, и научил, что ему отвечать, когда граф Румянцев-Задунайский будет ему делать «строгий» допрос.

— Допроса я не испугаюсь и к острогу мне не привыкать; у меня там место насиженное. Только денег дай мне побольше. Ради золота я готов предать себя хоть дьяволу! — такими словами ответил поляк Ветринский сыщику.

— С полицией я хочу жить в ладу и потому готов ей помогать, — добавил он.

Денежный торг был заключен, и вот поляк Ветринский преобразился в поляка Зорича.

— Тебя где изловили? — после обычных допросов спросил граф Петр Александрович у мнимого Зорича.

— Верстах в сорока от Москвы, — ответил спокойным тоном Ветринский.

— Зачем бежал?

— Ответственности испугался. Думал меня засудят, вот и сбежал.

— Если правду будешь сказывать, то бояться тебе нечего.

— Извольте спрашивать, ясновельможный сиятельный пан.

— Только, поляк, смотри, по правде, по совести говори… Не заставляй меня прибегать к помощи заплечных мастеров.

— И без них, пан граф, обойдемся.

— То-то, мол, смотри!.. Будешь упираться или неправду говорить, кнут у меня попробуешь.

— Изволь спрашивать, сиятельный граф.

— Офицера Серебрякова знаешь ли?

— Как же мне не знать пана офицера; он всегда у меня останавливается, когда в Москву приезжает.

— Говорят, ты ему свидание устроил с княжною Полянской, правда ли? — пристально посматривая на проходимца, спросил у него граф Румянцев-Задунайский, принимая его за Зорича, содержателя постоялого двора.

— Таиться не стану, то было мое дело.

— Так… Расскажи, как же ты устроил сие дело?

Поляк Ветринский рассказал графу все то, чему его учил сыщик Мишка Жгут.

Надо заметить, что полиция недолюбливала сурового и необщительного князя Платона Алексеевича Полянского.

Особенно же недоволен был князем начальник полиции того времени.

Обер-полицеймейстер несколько раз приезжал с визитом к князю Полянскому и ни разу не был принят.

И, желая, как говорится, «насолить» князю, полиция научила, чтобы поляк Ветринский, давая показание графу Румянцеву-Задунайскому, старался в исчезновении гвардейского офицера Сергея Серебрякова обвинить старого князя Полянского.

Проходимцу Ветринскому это было все равно, и вот он показал на князя Полянского как на виновника. По его словам выходило, что офицер Серебряков наверное посажен куда-нибудь князем Полянским.

— Ну, это ты, поляк, брось! Не моги про то говорить, чего сам не знаешь, — крикнул на Ветринского граф Петр Александрович.

— Простите, ясновельможный граф, я говорю то, что знаю, — с низким поклоном промолвил Ветринский.

— А что ты знаешь, что?

— Пан офицер отправился в дом князя на свидание с его коханной княжной.

— Ну, и что же?

— И больше пан офицер ко мне не возвращался на постоялый двор.

— А разве офицер Серебряков не мог попасть в другое какое место, а не в княжеский дом? — сердито возразил поляку Ветринскому граф Петр Александрович.

— Зачем, ваша ясновельможность, пойдет пан офицер в другое место, когда он пошел в княжеский дом на свидание?

— Молчать!.. Довольно!.. Уведите его, — приказал граф Румянцев-Задунайский полицейскому комиссару, показывая на пройдоху Ветринского.

— Куда меня увести, ясновельможный пан? Неужели в острог?

— А то куда же? Там твое настоящее место…

— Помилуйте, ваше ясновельможность, за что же?

— Уведите же его, — голосом не допускающим возражения, проговорил граф Петр Александрович комиссару.

Ветринский был уведен.

Граф Румянцев-Задунайский, недовольный тем, что впутал себя в историю об исчезновении Серебрякова, стал придумывать, как бы ему прикончить это дело и выгородить князя Платона Алексеевича Полянского, которого он и после размолвки считал за своего приятеля.

«Как ни как, а надо вступиться за старого приятеля и не доводить его до ответственности. Спесив, упрям князь Платон, не в меру горяч бывает, а все же в обиду его не дам и зажму рты тем, кто князя Платона обвиняет в том, что будто он упрятал Серебрякова. Может это и правда… я сам уверен, что князь Платон где-нибудь в неволе держит Серебрякова… Даже может его давно и в живых нет… А все же дело это надо прекратить и князя выгородить… Поляка пускай недели две-три в остроге подержат, покуда молва утихнет, а там прикажу его выпустить… Дня через два-три в Питер поеду с донесением государыне… А к князю Платону я больше не поеду, обидел он меня. Бог ему судья… Я за него, а он думает, что я иду против… А не хочется мне ехать в Питер, не узнав и не решив дело… Да нет, поеду… Мне страшно все это надоело, — так думал граф Румянцев-Задунайский и стал готовиться к отъезду в Петербург.