В дни Каракаллы

рывал мне свои затаенные мысли:

— Я много размышлял в эти дни… Ты знаешь… Больше всего меня занимали судьбы человеческой души. Я слушал Аммония Саккаса, надеясь найти у него ответ на мучающие меня вопросы. Изучал диалоги Платона. Был посвящен в мистерии Цереры. Хотя это великая тайна и ее нельзя открывать даже близким… Но теперь я вижу, что все эти знания тают при первом же сомнении, как дым. Ты счастливее меня. Твой ритор научил тебя трезво смотреть на жизнь. Ты постиг учение Демокрита…

Я вспомнил, как Аполлодор, иногда сорвав с себя личину напыщенного философа, попросту беседовал со мной об учении этого замечательного мыслителя. Его бюст я не раз видел в таблинуме у Юлии Маммеи. Благородная голова на сильной шее. Гордые глаза и плотно сжатые губы. Отмеченный мудростью лоб. Короткая борода…

Вергилиан дружески похлопал меня по щеке.

— Приходится удивляться, что, невзирая на свою молодость, ты уже успел прочитать такие трудные книги.

Не желая извращать истинное положение вещей, мне оставалось только ответить, что это не моя заслуга:

— Я не читал книг Демокрита, а слышал о его учении из уст Аполлодора. Как бы мне хотелось, чтобы ты узнал его!

— Да, ты мне говорил о своем учителе.

— Но жив ли он?

— Будем надеяться, что жив и ждет тебя на берегах Понта. Передай ему привет от поэта Вергилиана Это достойный уважения человек, судя по твоим словам. — Поэт вздохнул. — Ты скоро покинешь нас. Что ты увезешь в свои Томы из нашей жизни? Я легко могу представить себе твои чувства. Будешь там рассказывать сарматам…

— Какие у нас сарматы! — перебил я друга.

— Или своим почтенным согражданам…

— Что я буду рассказывать?

— Что римляне — лицемеры, целыми днями говорят о добродетели, а погрязли в пороках. Да, мы уже не вызываем большого уважения у чужеземцев… Странно даже, что среди этой мерзости еще мерцает свет Эллады…

Он ударил несколько раз в ладоши.

Явился Теофраст и уставился преданными глазами на Вергилиана.

— Вот я, господин!

— Принеси свитки!

Мы молча сидели некоторое время, и каждый думал о своем. Я — о предстоящей встрече с родными, Вергилиан — может быть, о судьбах Рима. Очевидно, Теофраст знал, о каких свитках шла речь, и тотчас принес книги. Они оказались списком поэмы Лукреция «о природе вещей». Вергилиан протянул их мне с улыбкой.

— Прими это как один из моих скромных подарков…

Справедливость требует заметить, что подарки поэта вовсе не были скромными: кожаный мешочек, полный серебряных денариев, золотой перстень, который по молодости лет я не посмел надеть на палец, ларец из слоновой кости для хранения писем, прекрасный шерстяной плащ, необходимый для каждого путешественника, две туники из такой же фракийской шерсти, одна синего цвета, как василек, другая — цвета яичного желтка. Теперь в моих руках очутились шесть свитков поэмы Тита Лукреция Кара.

Вергилиан заметил мою радость и грустно улыбался, а я не мог утерпеть и развернул первый свиток. Поэма была прекрасно переписана, и не чернилами,