Музыка души

Однако Веру Васильевну ничто не смущало: она часто с удовольствием приходила поболтать с ним и, воображая свое будущее, они сходились на том, что хотели бы провести старость в отдаленном хуторке, вдали от шумных городов. Неизвестно, что имела при этом в виду Вера Васильевна, а Петр Ильич мечтал когда-нибудь поселиться рядом с сестрой. Жениться, становиться во главе семейства, нести ответственность за жену и детей казалось ему слишком утомительным, слишком много времени отнимающим от музыки. А с другой стороны, хотелось порой жить в семье. И в этом отношении дом сестры представлялся идеальным вариантом. 

Глава 8. Желанная

Только в сентябре Петр Ильич смог приняться за второй акт оперы. Одновременно он занялся благоустройством своей комнаты, чтобы иметь возможность с удовольствием сидеть дома и прилежно работать. Однако вскоре Островский надолго уехал в Петербург, и дело снова застопорилось. Помучившись в ожидании, Петр Ильич, никогда не отличавшийся терпением и не любивший сидеть без дела, охладел к сюжету и бросил работу.

Модест начал сильно его беспокоить: целиком отдаваясь светским удовольствиям, совершенно забывая об учебе, он стал легкомыслен и расточителен не по средствам. Иногда Петру Ильичу казалось, что это его вина: он сам избаловал близнецов готовностью всегда дать денег, купить чего те ни попросят, вот они и привыкли жить беззаботно, не задумываясь о будущем. Пытаясь образумить брата, Петр Ильич буквально умолял его в письмах: «Ради Бога, подумай о себе и о своей будущности».

Забыть о заброшенной опере Петру Ильичу не дали. В начале ноября к нему обратилась артистка Большого театра Меньшикова с просьбой предоставить ей новую оперу для бенефиса. Пришлось скрепя сердце вернуться к «Воеводе», и, чтобы не дожидаться Островского, сотрудничество с которым не складывалось, он взялся писать либретто сам.

Еще до завершения оперы в декабре были исполнены «Танцы сенных девушек» из нее. Ничего хорошего от этого исполнения Петр Ильич не ожидал, и тем большими были его удивление и восторг при виде огромного успеха. Юргенсон даже решил напечатать их.

В эти дни Петру Ильичу впервые посчастливилось встретиться с прославленным композитором: в Москву приезжал Берлиоз. Он дирижировал своими произведениями два раза, и в его честь в консерватории устроили обед. Старый, больной человек – согнувшаяся фигура, полузакрытые глаза, болезненное выражение лица – вызывал у Петра Ильича острую жалость. И хотя ему не особенно понравилась музыка Берлиоза, к человеку он отнесся с большой симпатией и даже произнес на обеде тронувшую всех речь.

***

Все более популярным становился Петр Ильич в музыкальной среде Москвы. Бальзамом на сердце автора стало исполнение в феврале симфонии, столь сурово принятой в прошлом году в Петербурге. Бурные аплодисменты, многочисленные вызовы превзошли все его ожидания. Публика была в восторге. Стесняясь, он неловко и неизящно выходил на поклоны, нервно теребя в руках шапку. Как ни рад он был успеху тяжело давшейся ему симфонии, от поклонов Петр Ильич с удовольствием отказался бы: выходить на сцену всегда было для него пыткой. Однако долг благодарности публике требовал пересилить себя. Его артистическое самолюбие было удовлетворено, и Москва окончательно заняла в его сердце главное место, потеснив холодный Петербург.

Окрыленный успехом, Петр Ильич решился на повторение дирижерского опыта, к которому со времен петербургской консерватории не возвращался. На самом деле, он предпочел бы не возвращаться и сейчас, но его очень просили, и отказаться никак было нельзя. Дирижировать предстояло «Танцами сенных девушек» на концерте в пользу голодающих.

К собственному удивлению, ожидая за кулисами начала концерта, Петр Ильич не испытывал ни малейшего страха. О чем и сообщил Кашкину, зашедшему его проведать и справиться о самочувствии. Они немного поболтали, весело и непринужденно, после чего Николай Дмитриевич ушел на свое место в партер. Тут-то и началось все самое страшное. Стоило выйти на сцену, как Петра Ильича охватил такой ужас, что ему хотелось сделаться невидимкой, и он инстинктивно пригибался, идя к капельмейстерскому месту. Понимал, что со стороны это выглядит глупо и некрасиво, но ничего не мог с собой поделать. А уж когда он открыл партитуру, его затрясло, перед глазами поплыло, он не видел нот, не помнил собственного сочинения и подавал знаки вступления совершенно не там, где надо. К нему вернулась прежняя фобия: будто у него падает голова, и все силы уходили на то, чтобы удержать ее.

К счастью, музыканты произведение знали прекрасно и не обращали внимания на несчастного дирижера, только слегка посмеивались. Концерт прошел благополучно, публика ничего не заметила и несколько раз вызывала автора.

– Больше никогда в жизни не возьму в руки дирижерской палочки! – убежденно заявил Петр Ильич Кашкину, как только пришел в себя после этого кошмарного выступления.

Отдышавшись, он даже смог получить удовольствие от остальной части концерта, на которой присутствовал уже как зритель. Особенно очаровала его «Сербская фантазия» Римского-Корсакова, заставив пересмотреть мнение о представителях Могучей кучки. К тому же незадолго до этого он получил письмо от Балакирева, лестно отозвавшегося о его «Танцах», что тоже рассеяло былое предубеждение.

Зато московская критика встретила Римского-Корсакова враждебно. «Сербскую фантазию» назвали бесцветной. Петр Ильич с пылом бросился защищать без сомнения замечательное произведение. Его статья в «Современной летописи» вызвала восхищение московских журналистов и горячую благодарность представителей Могучей кучки, расположив их к прежде не слишком любимому музыканту. И, когда на Пасху Петр Ильич приезжал в Петербург в гости к отцу, они встретили его с восторгом. Балакирев пригласил его на квартиру Даргомыжского, которого  они считали своим учителем и примером для подражания, чтобы познакомиться с остальными членами кружка. В то время Даргомыжский был прикован к постели смертельной болезнью, и они часто собирались у него, чтобы прослушать то, что он успел написать (он работал над «Каменным гостем»), и показать ему свои сочинения.

Вопреки тяжелой болезни Даргомыжский оставался бодр, весел, доброжелателен со своими молодыми почитателями. К Петру Ильичу он отнесся с той же теплотой, что не могло не завоевать симпатии последнего. Он по-прежнему не одобрял многих мнений и методов кучкистов и, признавая их таланты, отказывался видеть шедевры во всяких любительских экстравагантностях. Петербуржцы продолжали презирать его консерваторское образование, восхищаясь отдельными произведениями. И все же между ними завязались дружеские отношения.

***

В мае в Москву с гастролями приехала итальянская труппа. Петр Ильич, с детства любивший итальянскую оперу, пошел посмотреть спектакль, но был глубоко разочарован.  Пели ужасно, играли и того хуже. Единственным исключением являлась прима – Дезире Арто. Зато каким исключением! Певицу нельзя было назвать красивой, скорее наоборот – слегка полноватая, с неправильными чертами лица. Но какой у нее был голос! Сопрано с прекрасным низким регистром, дававшим возможность исполнять многие меццосопранные партии – сильный, драматический голос. Она ослепляла фейерверком трелей и гамм. Тембр ее дышал невыразимой прелестью, звучал негой и страстью. Но не только талант певицы завораживал в Арто – не менее талантливой она была актрисой: она полностью сживалась со сценой, обладая редкой пластикой и грацией движений.

Забыв обо всем, на протяжении спектакля Петр Ильич сидел, как завороженный, не отрывая восхищенного взгляда от Арто. Как же удивительно подходило ей ее имя! [15]

Он стал ходить на каждый спектакль, в котором Дезире участвовала, и с каждым разом открывал все больше прелестей в ее пении и игре. Страшно хотелось с певицей познакомиться, но он не решался из-за своей вечной стеснительности. Лишь однажды посчастливилось увидеть ее вблизи – на ужине после ее бенефиса. Однако подойти он так и не осмелился. А вскоре Дезире уехала вместе со своей труппой. И Петр Ильич с нетерпением ждал их возвращения осенью.