Золотой цветок - одолень

Ермошка встал, взял аркан, подошел тихонько к спящему атаману. Сидит Илья Коровин и блаженствует во сне. За поясом пистоль, пищаль обнимает. Щекой к железу ласкается. На боку ятаган, гаман с порохом и свинцом. Под ногами в костерке угли тлеют. Недавно уснул, значит. А мне спину сокрушил березовой дубиной за опущение век. Не за сон, а именно за легкую дремотку на миг! Вот и пришло к тебе возмездие, атаман!

Повыркивал боровом могутный Илья. А двадцать семь петель приторочили его к березе. И на каждой петле мертвый узел. Крепок аркан Тимофея Смеющева, можно трех жеребцов удержать. Андийский слон не порвет. Если и проснется Илья, не смогет высвободиться. Надобно будет призывать казаков на помощь, принимать позор! Опутаны руки с пищалью и тулово восьмипудовое.

Улыбнулся довольно Ермошка. Забрался снова под тулуп. Бориска зубами скрипнул. Надобно показать его знахарке. Прокоп Телегин не шевелился, спал мертвецки. У него лодка с кривиной. Парусом и веслом весь день ворочает. А вообще — хорошо жить! Из Олеськи жена раскрасивая выйдет. Жениться охота. Дом без бабы запустел. Ушел вот в поход, а Глашку Дарья Меркульева взяла на кормление. Доброе слово у татар — хозя! Без хозяйки нету дыма! Не будет блинов! Давно не ел блинов Ермошка. В последнюю добрую масленицу мать напекла кучу. Ермошка лежал тогда на полатях, смотрел молча на стол, слюнки текли. Мамка натопила коровьего масла в чаше.

— Иди, ешь на здоровье!

Ермошка слетел с полатей за миг, схватил блин, обмакнул в масло, проглотил.

— Вымой пакли! — осердилась мать, увидев его грязные руки.

Господи! Для чего люди умываются? Сполоснуть образину раз в месяц для освежения, мож, надобно. После смерти матери Ермошка вообще с полгода не умывался. И никто этого не заметил! И Овсей тож никогда не умывается, а живет, носит крест протопопа. Гришка Злыдень и Михай Балда не любят полоскать хари рукомойниками. Нечай и другие храбрые казаки не почитают баню. Вот купаться в речке приятственно всегда! А Илья Коровин не позволяет в походе булькаться. Не зазря ему наказание выпало. Проснется, поймет, что привязан, озвереет!

Закрыл Ермошка глаза, в сон потянуло. От Бориски жаром веет, тепло с ним. А у Олеськи, вспомнилось, руки холодные. Не девка, а лягушка длинноногая с белой косой. С ней, поди, околеешь... Совсем уж было сон одолел... Но послышалось вдруг тревожное ржание коня.

«Чалый медведя чует, должно?» — подумал Ермошка.

Он выглянул из-под тулупа. Медведей здесь — тьма! И ясно: есть в борах ягоды, мед, косули и сохатые. Потому и медведей навалом жирных. Стал присматриваться. На воде у челнов чернелась тень. Боже, спаси! Мохнатое чудище зашевелилось. Волосатый призрак шел к украйной лодке. Но привидение имело плоть, потому как слышались отчетливо тихие всплески воды. Ермошка чуть штаны не обмокрил:

— Медведь крадется на задних лапах к челну! Сейчас схватит казака, разорвет! Кто ж там спит? Егорка Зойкин! Ай-ай! Мамочка!

Вскочил Ермошка, заметался. Пытался он выхватить пищаль у Ильи Коровина, но она была привязана прочно к березе. Нащупал за поясом атамана пистоль, с трудом вытащил... Взвел курки. Закричал блажно:

— Эй, медведь! Руки вверх! Стреляю!

Подбежал Ермошка к причалу, прицелился молниеносно и выстрелил. Медведь бросился в воду, поплыл вразмашку к другому берегу. От страху с медведя шкура слетела, ушла по течению. Вскоре скрылся зверь в сумерках ночи. Есаулы прыгнули к пищалям, оголили сабли, но не могли ничего понять спросонья и похмелья. Илья Коровин рычал, рвал вервь. Разорвал с трудом все петли. Пищаль в гневе погнул и сломал. Березу выдернул из земли с корнем. Но и кожу на себе покровавил до мяса.

Василь Скворцов костер распалил. Тимофей Смеющев дозоры в разные стороны направил. Вернулись вскоре есаулы и мальчишки. Тишина. Ночь. Нет никого. Ермошка рассказывал:

— Вначале я летал с вороной знахаркиной. А медведь хотел съесть Егорку Зойкина. Я выстрелил. Велел руки поднять. Зверь непонятный бросился в воду. Шкура с него слезла от перепугу. Но уплыл он к тому берегу вразмашку.

— Прелюбопытно! Медведь поплыл вразмашку!

— Не плавают медведи вразмашку, дурень!

— А я говорю: медведь удирал вразмашку! Клянусь! Сам видел... вот так — мах, мах, мах!

— Ас вороной, как летал? Вот так — крах, крах, крах!

— С вороной я летал во сне...

— А Илью кто привязал к дереву? Ворона или медведь?

— Я привязал, для смеху... винюсь!

Коровин шагнул к Ермошке, поддал ему кулаком по уху без размаха и силы. Но мальчишка перевернулся и шлепнулся в воду. И никто к нему жалеючи не подошел, кроме Бориски. В походе атаман вправе убить любого, кто приносит разлад или вред. Отроки из этого урок извлекли: пистоли и клинки в лодках не оставляли, не расставались с оружием после этого даже на миг. И дурь веселую, игру в походах не затевали. Насмешки не устраивали друг другу. Любой поход равен войне. Явление серьезности состоялось солоно.

А с рассветом кузнец Кузьма, Илья Коровин, Василь Скворцов и Тимофей Смеющев побывали на противоположном берегу. Ермошку послали конно вниз — по течению. Бориска с ним ездил. Вдвоем на одном коне. Привезли мальчишки с лукоречья мокрую вывернутую шубу. Кузнец сразу обнаружил следы на другом берегу. Один след в суглинке вырезали цельным, показали всем. Каблук из двух набоек, соединенных наискось. Знакомый отпечаток. В погребе у Меркульева такой же был. С ума можно сойти! Кто мог угнаться за челнами? Хорунжий отстал с полком. Ворог же поспевает. А может, это кто-нибудь предательствует из его сопроводительного войска? Рядом они. Там в сотнях завсегда может затаиться чужак. И в казаках много людишек подлых и черных, кровоядцев и уродов.

Илья Коровин повелел ждать полк. Посоветоваться надобно с Хорунжим. И безопаснее так. Остановке были в общем-то все рады. У челнов поставили добрую охрану с пищалями. Остальные кинулись на охоту. Тимофей Смеющев двух лосей завалил. Одного сохатого Василь Скворцов уложил. Кузьма медведя на рогатину взял. Прокопка Телегин кабана застрелил. Демид Скоблов косулю приволок. Охрим двух глухарей взял сетью. Бориска и Ермошка огромадную щуку добыли острогой. Вот это щука! Длиной — с лодку, толщиной — с борова!

Хорунжий подошел с полком к полудню. Есаулы ели отрыжно и совещались в стороне. Порешили они осмотреть подошвы сапог у всех казаков. Гыгыкали казаки, но подходили по очереди. Задирали ноги. Шуточками непотребными потешались. Мол, атаман скоро будет нам в похабницу заглядывать! Терпели есаулы соленое — казацкое остроумие. Оглядывали каблуки. А вот и сдвоенная набойка, наискосок!

— Хватай его! — загремел Илья Коровин. Схватили казаки Фильку Лапшу, руки ему заломили.

Хорунжий уже начал зипун рвать на нем. Илья раскровянил ему кулаком лицо.

— Отпустите! Не тот отпечаток! У Фильки сдвоена набойка на правом сапоге. А у вражины — на левом! Да и скос не в ту сторону! — оттолкнул Кузьма Хорунжего.

— Ай, правда! Зазря мы тебя, Филька, казним! Иди с богом! Живи!

— Зверюги! — отплевывал кровь Лапша.

— Винюсь, винюсь! — примирительно похлопал его но плечу Хорунжий.

— Ставьте вина кувшин за обиды!

У всех казаков сапоги проверили тщательно. И не нашли больше ничего похожего. Поистине — сила нечистая! Значит, один идет враг, конно или на паруснике.

— Конно не могет! На лодке скользит по ночам!

— Скорей всего на челне.

— И коня не так уж трудно добыть. Я видел башкирский табунок за рекой.

— И от сгоревшей орды табуны остались, бродят по степу.

— На коне он не успевал бы! — постукивал рукоятью шестопера по камню Хорунжий.

— Ежли враг на челне, мы бы его засекли! — спорил Илья.

— Пожалуй, засекли б!

— А ежли дозорщик обошел нас однажды ночью и впереди идет? — вмешался Ермошка.

Есаулы замолчали, засопели. Как же это им не пришла в голову такая простейшая мысль? Конечно же, вражина крадется на челне впереди.

— Пшел вон отсюда! — пытался отогнать Хорунжий Ермошку.