Каторжник император. Беньовский

Письмо воеводы было чётким, лаконичным, написанным отменным писарским почерком. Воевода советовал начальнику борта ссыльных на Камчатку не отправлять, а задержать в Охотске до дальнейшего распоряжения Сената, куда он, воевода, направит донесение обо всём случившемся.

   — Господин Софронов, — обратился Беньовский к бывшему секретарю Сената, — у вас хороший почерк?

   — С плохим почерком не держали бы в секретарях.

   — Отлично. Попросите у начальника станции перо, чернила и лист бумаги.

   — Зачем? Что я ему скажу?

   — Скажите что угодно. Стихи, мол, писать захотелось.

   — Я не пишу стихи.

   — Тогда скажите, что собираетесь заранее написать прошение на имя начальника Охотского порта. Нуждаюсь, мол, в лечении. И помните, вы все согласились повиноваться мне.

Софронов выпросил у станционного начальника медную чернильницу, гусиное перо и чистый лист бумаги. Облюбовали укромное местечко и приспособили саквояж Беньовского в качестве письменного стола.

   — А теперь пишите, — приказал Морис. — Старательно и красиво пишите.

Так было составлено подмётное письмо от имени воеводы к начальнику Охотского порта Плениснеру. Воевода извещал, что в Охотск следуют шестеро ссыльных. По его наблюдениям, эти люди за время пребывания в Якутске ни в чём предосудительном замечены не были. Более того, они вели себя как достойные люди, жалоб не высказывали и, казалось, были одержимы чувством раскаяния. По мнению воеводы, несчастные заслуживают снисходительного к себе отношения и облегчения участи.

Беньовский диктовал, а бывший секретарь писал, внося редакционные коррективы по правилам русского языка и придавая письму необходимый бюрократический колорит. Когда подмётное письмо было готово, Морис уложил его в пакет и упрятал в перемётную суму. Подлинное же письмо он скомкал и бросил в костёр. А казак, проспавшись, отправился дальше, обгоняя ссыльных.

Нелёгким был переход по кручам перевалов хребта Джугджур. Каменные осыпи уходили из-под ног лошадей в пропасть и, казалось, готовы были увлечь за собой весь караван. Кони испуганно прижимались к отвесной скале, неуверенно нащупывая ногами дорогу. Но вот кончились перевалы, и караван вышел в долину реки Охоты, окаймлённой зарослями тальника и ольхи. Наконец на горизонте открылось море, Охотское, или Ламское, как называли его местные аборигены-эвены, или ламуты. Море штормило. Высокие пенистые гребни волн накатывались на каменистый берег. На берегу чернели два-три десятка строений, среди них возвышалась церковь. Порт был открытым, неудобным для стоянки судов. На рейде виднелись два стоявших на якорях корабля.

Беньовский и его спутники приближались к Охотску не без чувства опасения. Казак-гонец прибыл в порт, вероятно, дня два тому назад. Как воспринял начальник порта Плениснер подмётное письмо? Признал ли его подмётность? Насколько сам казак был осведомлён о содержании сожжённых писем? Хотя вряд ли. Казак-гонец — мелкая сошка, не посвящённая в дела воеводы.

Начальник порта действительно прочитал доставленное казаком письмо с чувством некоторого недоумения. Он знал якутского воеводу как человека властного, прямолинейного и грубого. И вдруг такое письмо с налётом сентиментальности и даже с проявлением заботы о ссыльных. Впрочем, неожиданный характер письма начальник порта объяснил переменчивым характером воеводы и поэтому не придал ему особого значения. Беньовского и его спутников он приказал расконвоировать — из Охотска не убегут — и предоставить самим себе. Ссыльные расселились по обывательским избам, ожидая отплытия на Камчатку.

   — Кажется, Плениснер принял подмётное письмо за истинное, — сказал Беньовский спутникам, когда они собрались, чтобы обсудить положение.

   — Не забывайте, что воевода посылает донесение в Сенат, раскрывая ваши планы, — возразил Степанов.

   — Пока, дорогой мой капитан, письмо воеводы дойдёт до столицы, пока в него вчитаются сенатские чиновники и пока придёт в Якутск решение Сената, пройдёт не менее полутора лет. Российские просторы наш союзник. Мы тем временем, да поможет нам Бог, будем далеко от России.

   — Всё же не резон засиживаться в Охотске. Чем дальше от якутского воеводы, тем на душе спокойнее, — сказал Батурин.

   — Да и к освобождению ближе, — добавил Панов.

   — Вы правы, — согласился с ними Беньовский. — Пойду-ка я к Плениснеру упрашивать его, чтоб поскорее отправил нас на Камчатку.

Начальник порта встретил Мориса дружелюбно, пригласил его присесть в кресло, расспросил о дороге и даже угостил табаком. Он был рад свежему человеку, вносившему разнообразие в монотонный уклад охотской жизни.

   — Надеюсь, вы и ваши спутники не в обиде на меня за то, что я не спешу с вашей отправкой? — сказал Плениснер. — Впереди жестокие осенние шторма. Почему бы вам не переждать зиму в Охотске? Наша тихоокеанская столица — это всё же не Богом забытый Большерецк.

   — Я пришёл просить вас об обратном. Императрица повелела определить местом нашей ссылки Камчатку. Просим вас незамедлительно отправить нас в Большерецк, как это было угодно государыне. Пусть скорее решится наша судьба. Мы же готовы безропотно нести свой крест.

   — Смирение похвально. Но я вам говорил уже, в это время года Охотское море встречает мореплавателей жестокими штормами. И случается, что корабли гибнут.

   — На всё воля Божья. Не нам ей перечить.

   — Если вы так настаиваете... На днях выходит к устью Большой реки галиот [29] с припасами для Камчатки.

Охотское море встретило путников неласково: едва слилась с линией горизонта зубчатая кромка берега, как галиот подхватило, как пушинку, водоворотом. Шальные водяные валы с гулом налетали один на другой. Острые брызги заливали палубу. Жалобно скрипели мачты. Стремительные порывы ветра трепали паруса. Судно кренилось и, казалось, вот-вот готово было нырнуть в пучину волн. А сверху моросил холодный мелкий дождь. Свинцовые тучи заволакивали небо, не оставляя просвета.

Первым свалился от морской болезни Софронов, за ним последовал Панов. В каюте было душно и жутко. Корпус корабля содрогался от ударов и скрипел. Лучше других держались Беньовский и Батурин, хотя и они не рисковали выходить на верхнюю палубу.

   — Если бы среди нас оказался опытный моряк... — задумчиво произнёс Морис.

   — А если бы нас было не шестеро, а два десятка, и все вооружённые... — подхватил в том же тоне Батурин.

   — Но среди нас нет опытного моряка. И нас только шестеро, и мы безоружны, — с грустью подытожил Беньовский. — А жаль. Момент для захвата судна самый подходящий. Команда деморализована штормом. Половина её страдает морской болезнью. Захватив галиот, мы изменили бы курс и направились в испанские владения.

Несколько дней шторм неистово трепал небольшое судно. Матросы усердно молились Николаю Чудотворцу, покровителю моряков. Опытный штурман уверенно вёл галиот наперерез водяным валам к западному берегу Камчатки. Шторм стал несколько стихать, когда на горизонте показалась тёмная полоска камчатской земли.

Морис Август Беньовский и пятеро других ссыльных высадились в устье реки Большой 2 декабря 1770 года.

Глава седьмая

Тогдашний Большерецк, по описанию, сделанному в 1773 году капитаном Тимофеем Шмалевым, был небольшим поселением, расположенным на реке Большой, в тридцати вёрстах от её устья. В нём находились церковь Успения Богородицы и другие деревянные строения, в том числе большерецкая канцелярия с помещением для воинской команды, казённый командирский дом, 4 амбара, 23 купеческие лавки и 41 обывательский дом. Большерецк служил административным центром всей Камчатки, делившейся на четыре участка. Участковая власть была представлена исправником, располагавшим небольшой воинской командой. Кроме Большерецка гарнизоны находились в Тигильской крепости на северо-западе полуострова и в Нижне- и Верхнекамчатском острогах по реке Камчатке. Администрация всей Камчатки находилась в подчинении начальника Охотского порта.