Старший брат царя. Книга 1

На реке Упе против устья Тулицы лежит лесистый остров. Невелик, с версту длиной и саженей сто в поперечнике. Рядом, на правом берегу Упы, проклятый Муравский шлях, по которому нередко нежданно-негаданно приходит беда. Зараньше узнал о ней, уйдешь в леса, а вдруг наскочит орда - единственное спасение тикать вплавь через рукав Упы. Не нагнала вражеская стрела считай, повезло. Упа тут сжата островом, в рукавах вода кипятком бурлит, не всякий татарский конь в нее пойдет. Да если и переплывет татарин протоку, по острову конному не проехать кругом бурелом, коряги, а пеший татарин, всем известно, боец никудышный.

Никто не скажет, кем и когда был насыпан земляной вал на северо-западе островка, огражденный заостренным частоколом. Острог назывался Устуля, а то и просто Туля. Теперь тут притулились уже несколько семей, потом выросла часовенка Воскресения Христова, о чем и свидетельствовала летопись начала XII века. В XIV веке, говорят, Тула привлекла внимание хана Чинабека, и он подарил острог своей жене, царице Тайдуле. Потом Гула перешла в Рязанское княжество, а в начале шестнадцатого века оказалась в Московском.

Теперь город разросся, люди селились главным образом против острова на левом берегу реки, хотя правый возвышеннее, удобнее для жилья: отпугивала близость Муравского шляха. Началась рубиться Тульская засека, появились вой с воеводами. При великом князе Московском Василии III Иоанновиче возвели крепости по городам Тула, Епифань, Венев, Чернь. Так, в Туле к 1509 году возник огромный Дубовый острог — три версты бревенчатых стен на земляной насыпи с боевыми башнями, глухими и воротными. Внутри острога к 1521 году возвысился невиданной красоты детинец — каменный кремль, и не раз о его могучие стены разбивались набеги крымцев и астраханцев... И вот еще один...

...Воевода тульский, князь Григорий Иванович Темкин-Ростовский, в эти тяжелые для города дни захворал старческой болезнью — суставы ломило, спину корежило, разогнуться не мог, хотя и было ему от роду всего пятьдесят лет. Пользовала его знахарка, старуха с хищным носом и длинноволосой родинкой на щеке; поила горькими отварами, обложила мешочками с горячим песком. Воевода полусидел в кровати, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Однако облегчение не приходило, боль и тяжелые мысли не давали покоя. С начала лета стали приходить тревожные слухи — крымцы зашевелились. Три дня тому узнал: на Тулу идет царевич Магмет, а хан — на Переяславль Рязанский с большим полком. Царю гонца послал, а тут вдруг определилось: Магмет передовой отряд ведет, за ним сам Девлет-Гирей с многими тьмами!.. Погнал новых гонцов, а уж опоздал — крымцы перед засекой!

И еще беда: как указано, все тульское воинство ушло в Рязань-город, а засеку должно охранять ополчение из Пронска и Михайлова. Дни бегут, а ополчение не показывается. Держать засеку пришлось своими силами. Если бы не бабы, и детинец оборонять некому было бы...

...Короткая летняя ночь годом тянулась. Перед глазами киот. Огонек лампады отражается бегущими искрами на золоченых окладах икон. Темнеет окно... Уж скорее бы рассвело, может, легче станет... А там в ночи на стенах Дубового острога, на детинце вои не спят ли? Зорко ли несут службу? Он, воевода, не в силах проверить их! А на засеке... Погиб князь Слепнев, засечный воевода, Царство ему Небесное! Вчерась похоронили. Теперь засеку его сын Федор бережет. Молод, конечно, но с отцом все время был, дело знает...

Возникла знахарка, ввалившимся ртом то ли молитву шепчет, то ли наговор:

— ...отведи от раба Твоего Григория напасти и лихости, изгони из него болести. Дай ему силу Самсонову, вложи в руцы его разящий меч против супостатов и ворогов! Ежели не так что делаю, накажи меня, рабу Твою многогрешную!

Подошла, плотнее уложила мешочки с песком. Те, в которых песок остыл, понесла менять в соседнюю горницу. Вернулась и прошамкала:

— Княжич Федор там

...Воевода обрадовался:

— Вот и ладно! Зови.

Но Федора Слепнева звать не понадобилось, он уже здесь. В прихожей доспехи сбросил, сапоги снял. Вышитая рубаха латами натерта, рыжие пятна от воды или от пота на ней, на шелковых портах тоже. Вошел, поклонился низко. Воевода позвал:

— Подойди поближе, садись на скамейку, чтобы видел я. Вот так.

Смотрит Темкин: лицо Федора не по годам строгое, тугие желваки на скулах перекатываются. Понял, что ничего хорошего не скажет княжич.

— Ждал тебя, Федя. Слава богу, что жив... Говори все без утайки.

— Прямо к тебе я с засеки. Видать, обошел Девлет купца Романа. На нашу засаду татар с тысячу навалилось, многих побили. Потом на Криволуцкий проезд с двух сторон ударили. Наших там сотни не оставалось, биться невмоготу стало, пришлось отступать.

Воевода усомнился:

— А может, предал купчишка?

— Нет, Роману верю. Был бы он заодно с татарами, нас и на засеке, и у Криволуцкого всех бы положили. При нем я объяснял, откуда станем ударять, как в трудную минуту отходить будем... А отступили мы, как ты учил, через Осиную гору, супостатов там не было... Как вышли на всполье, наткнулись на разъезды татарские, благо нас малый воевода Климентий выручил, он провожал, говорит, трех гонцов со словом твоим к государю.

— Да, Федя, теперь вся надежда на этих ребят. Намедни я промашку дал, не поверил, как надо, и государя известил, что идет царевич Магмет с малыми силами. А на деле сам Девлет- Гирей пожаловал! Не дай Бог, вышлет Иоанн Васильевич один полк... Быть беде неминучей!.. Ну, ладно, зелье пушкарям выдали?

— Выдают. Всего по две бочки на стену приходится. Пять бочек в погребе осталось... Котлы, вар, воду, дрова к стенам поднесли. Бревнами и камнем ворота заваливают, только лазы оставляют.

— Как там на дубовых стенах, люди все знают, как уходить в детинец?

— Климентий всем десятникам приказал засветло пройти по завалам от стены до лаза. А Ивановские ворота кремля открытыми держим, над ними на помосте гору камня насыпали. Когда надо будет, завалим ворота вместе с ворогами прорвавшимися. А пока открыли для вылазки. Охотников сыщем...

— Ой нет, Федя! Беречься будем. Дай Бог стены кремля оборонить. Люди ведают о силе вражеской? Боятся?

— Известное дело, боятся. Всем ведома лютость татарская и жизнь в неволе. Биться насмерть будут и вои и мужики, и бабы с ребятишками от них не отстанут. Как ты распорядился, отпустили мы татей и воров разных. Владыка Кассиан их к крестоцелованию привел. Так вот старый тать Крушина сказал: «Крест мы целовать станем, но и без этого не до татьбы, когда смертный час от врага наступает!» Дал я им оружие, с моими ребятами на стены стали.

— Ладно, Федя, ладно. Хорошо, что веришь в людей. А все ж остерегаться надо... А благочестивый владыка Кассиан большое укрепление в вере совершил, дай Бог ему здоровья. Ведь мог бы загодя вернуться в Рязань, а он с нами остался, свое пастырское благословение всем дает, татям даже... Ты сейчас отдыхай... А на стены пойдешь, сам проверь, во всех ли десятках копья есть, много ли ухватов да рогачей собрали. Каждый ли десяток доброхотов опытного воина десятником имеет, при плохом десятнике зря головы положат. Чтобы малых детей и немощных под стены и в башни отвели. Обязательно скот из подклетей выгнать — пожары будут. Воды заготовить больше нужно... Ой, сколько дел-то, а я колодой лежу...

После ранней заутрени из собора под колокольный звон вышел весь церковный клир с иконами и хоругвями, за ними молящиеся, большинство женщины и старики. Крестный ход направился к Пятницким воротам. У подворья Темкина остановились. Епископ рязанский Кассиан и второй воевода Климент Высоков вошли к воеводе во двор.

Федор Слепнев наблюдал со стены, как они уходили с подворья, и крестный ход двинулся дальше вдоль стены к Никитской башне. Повременив немного, Федор направился к воеводе, чтобы рассказать, как татары готовятся к приступу. Вошел в ворота подворья и диву дался: сгорбленный воевода в одном летнике спускался с крыльца, два холопа поддерживали его. Позади стрелец нес меч, кольчугу и шлем. Дородная жена князя гусыней переваливалась за ними, да две девки несли шубу и скамейку. Шествие замыкала, громко причитая, знахарка.