На краю света. Подписаренок

— По-старинному обходились, Павел Костентинович. На барке старшого выбирали из артели, вроде вахтура в хлебозапасном мангазине. Он и вел всему учет. К примеру, привез я на барку сто пудов зерна, он сразу засекает их на свою планку, а мне выдает рубеж. Привез я еще сто пудов — он дает мне новый рубеж. И так с каждым артельщиком. Барка общая, работа на барке тоже общая, а счет зерну каждого хозяина отдельный. С овечьими табунами тоже так делаем. Тут счет овцам ведет уж подрядчик. Он засекает каждого хозяина на свою планку и выдает ему на принятую животину рубеж. Исстари так делаем.

— Вы что же, цифры заносите на эти планки?

— Какие там цифры, Павел Костентинович. Куды нам… запросто делаем по-мужицки. Десяток — ставишь два колышка крест-накрест, пяток — два колышка вилкой вниз, одна овца — просто колышек. Так и обходимся. А цифер мы никаких не знаем. Куды нам. Мы люди неграмотные.

— Спасибо вам большое, Евтифей Матвеич. Вы сегодня мне, можно сказать, на многое глаза открыли. Теперь мне очень хочется посмотреть на эти самые планки с засечками и на эти рубежи. Не можете ли вы как-нибудь в свободное время зайти и показать мне все эти штуки? Заходите сюда в школу. Только, пожалуйста, к концу занятий. А еще лучше на квартиру к Федоту Меркульевичу. Рад буду вас видеть.

— Можно в школу, а можно и на фатеру, — сказал, вставая, Евтифей. — Сейчас все расчеты с пастухом закончены и нам эти планки и рубежи уж не нужны. Не обессудьте старика, Павел Костентинович. Ну, пойдемте, молодцы удалые! — обратился он к Кешке и Лешке. — Надо баню топить да отмывать вас. В школу завтра.

Кешка и Лешка дружно заголосили.

— Что? Испужались… Ужо начнет учить вас уму-разуму Павел Костентинович. Ну, пошли, пошли! Мать-то ждет не дождется!

Евтифей вытолкнул Кешку и Лешку в сени и сам вышел за ними.

Пока Павел Константинович разговаривал с Евтифеем, я хорошо его рассмотрел. Штаны на нем были какие-то длинные, навыпуску, вместо сапог — ботинки со скрипом. Одет он был в какую-то черную тужурку со множеством пуговиц, которые почему-то ничего не застегивали. Но удивительнее всего мне показалась его борода. У нас в деревне мужики все бородатые. Бреются только солдаты, которые вернулись домой. Но бреются только первое время. А потом у них, как у всех, вырастает ядреная, густая борода. А у Павла Константиновича вместо бороды был какой-то клок ниже рта. Как у козла. Но этот клок он считал, видать, за настоящую бороду, так как в разговоре с Евтифеем все время осторожно его приглаживал.

— Интересный старик, — обратился Павел Константинович к отцу после ухода Евтифея. — Он что, пастухов у вас рядит?

— Да, лет двадцать уж рядит. Хороший подрядчик. Ничего не скажешь.

— И точный учет ведет?

— А как же. По планке своей следит. По рубежам проверяет. И память у него на овец хорошая. Каждую овцу в своем табуне помнит.

— Очень интересно.

— И пастухи пасут у него как-то лучше. И падежа меньше. Говорят, знает он что-то по этой части. От отца, видать, да от деда перенял. Те, говорят, тоже всю жизнь пастухов рядили.

— А что он мог перенять от них? — заинтересовался Павел Константинович.

— Мало ли что старики-то знали раньше. Слово мог перенять какое от падежа али от зверя. А может, и другое что.

— Да… Интересный, очень интересный старичок. Надо будет с ним поближе познакомиться. Может, он мне что-нибудь по этой части расскажет. Как вы думаете, Гаврило Трофимович?

— Познакомьтесь, познакомьтесь. Только вряд ли он будет вам что-нибудь рассказывать…

— Почему?

— Не любят наши старики без дела говорить об этом. Если бы, к примеру, вы скота пасли или пастуха рядили, ну тогда он, может, и рассказал бы вам что-нибудь. А так, для антиресу, вряд ли.

— Ну, посмотрим. Там видно будет. А теперь за дело, Гаврило Трофимович. Вы Конона отправляете нынче в школу?

— А как же, — ответил отец. — Завтра пойдет вместе со всеми.

— Вот и хорошо. А я, признаться, думал, что вы уж решили взять его от меня. Знаете, как у нас — отдадут мальчика учиться, а потом начинают жалеть об этом да гонять его по хозяйству… А Конон у вас мальчик старательный, — продолжал Павел Константинович. — Ему надо обязательно кончить школу. Это очень пригодится в жизни. Очень хорошо, что вы посылаете его нынче учиться. Спасибо вам большое за это.

Тут Павел Константинович встал со стула, прошелся по комнате и вдруг пристально посмотрел на меня. Я сразу съежился и на всякий случай спрятался за спину отца.

— Это что же, младший у вас? — спросил он.

— Младший, младший! — ответил отец. — Тоже в школу просится. Пристал как банный лист. Веди и веди, тятенька, к Павлу Костентиновичу. Хочу, говорит, учиться.

Павел Константинович опять внимательно посмотрел на меня. А отец продолжал:

— Растет парень! Боронит уж, слава богу. В сенокос копны возит. Всю осень с ребятишками телят пас.

— Да он молодец у вас. И пастух, и борноволок, и копны уж возит… А как этого борноволока зовут? — неожиданно обратился ко мне Павел Константинович.

Тут у меня сразу отнялся язык. Я смотрел на него и молчал.

— Скажи Павлу Костентиновичу, как тебя зовут, — подтолкнул меня отец.

Павел Константинович вопросительно смотрел на меня и ждал ответа.

— Кенко… — ответил я каким-то чужим голосом.

— Как, как? Я что-то не расслышал? — переспросил Павел Константинович.

— Акентием его зовут, — ответил за меня отец.

— А сколько ему лет? — спросил Павел Константинович.

— Да семь перед рождеством будет.

— Значит, шесть пока. Седьмой неполный. Знаете, Гаврило Трофимович, — сказал, подумав, Павел Константинович и погладил свою козлиную бороду, — не стоит нынче отдавать его. Мал еще. Пусть подрастет годик. Так лучше будет. А с будущего года и пойдет по-настоящему учиться…

— С будущего так с будущего, — сразу согласился отец и стал прощаться.

Глава 6 В ШКОЛЕ

С этого дня я уже не просился в школу, не приставал к брату, когда он готовил уроки, и не ходил смотреть, как ученики собираются к Бедристовым учиться. Все свое внимание я перенес теперь на строящуюся школу. С осени, пока стояла хорошая погода, мы со Спирькой и Гришкой каждый день ходили смотреть ее. Дедушки Никанора там уже не было. И теперь какие-то сердитые дяди вставляли в школьные окна рамы, приколачивали наличники, навешивали ставни. А другие дяди возводили кругом школы высокий тесовый забор.

Что делалось внутри школы, мы наблюдать уже не могли. Но знали, что там будут красить окна и двери, ставить и белить печи.

Все это не мешало нам каждый день говорить о том, как мы в будущем году будем вместе ходить в школу, сидеть за одной партой и учиться у Павла Константиновича.

А зимой у Спирьки и Гришки случилась беда. Их отца задавило в тайге большой лесиной, и он недели через две умер. Так что Спирька и Гришка осиротели. Их мать продала в Кульчеке свою избенку и уехала с ними на жительство в Безкиш к своим родным.

С отъездом Спирьки и Гришки я тоже вроде осиротел. Мои сродные братья — Ларион Ермиловых и Матвей Гарасимовых — пошли нынче в школу, завели там себе новых дружков и стали смотреть на меня свысока. А других подходящих мне по летам ребят у нас в околотке не было. Конону тоже было не до меня. Он или учил уроки, или помогал отцу по хозяйству. А в праздник уходил играть со своими дружками. Так что мне оставалось безвылазно сидеть около бабушки.

А потом пришла весна, и я боронил. И у себя, и у дяди Ильи, и у Ларионовых. Во время сенокоса возил копны, в страду таскал снопы в суслоны, осенью пас телят и не заметил, как подошло время уж по-настоящему отправляться в школу. В назначенный день меня одели утром в новую рубаху и в новые штаны. Потом я натянул на ноги свои новые сагыры, напялил на голову новую шапку, хоть в шапке ходить было вроде еще и рано. В общем, собрался в школу как настоящий ученик.

Отец по такому случаю тоже немного принарядился и даже причесал гребнем голову, что он делал только по большим праздникам. Потом мы надели свои шабуры, подпоясались как следует; присели ненадолго на лавку и, перекрестясь, отправились в нашу новую школу.