Рентген строгого режима

Любили мы, интеллигенты, после работы или в воскресные дни прогуливаться по лагерным мосткам, по нашей главной, самой широкой «улице», на которой стояли по ниточке большие лагерные уборные, и улица поэтому получила наименование «Сортирстрит», в отличие от двух других «улиц», параллельных ей, одна из которых именовалась «Проспектом Сталина», а вторая – «Проспектом Свободы». Других улиц в лагере не было. Вне барака можно было поговорить на самые сокровенные темы, не боясь ушей разного рода стукачей. Сокровенные темы всегда носили направленный характер – что слышали вольные по вражеским радиостанциям. «Заглушки» хотя и действовали в Воркуте, но из-за близости магнитного полюса работали неэффективно. Врачи получали свежую информацию от вольных сестер, а мы, инженеры, – от «вольноотпущенников», то есть от бывших зыков. Во время прогулки мы сверяли добытую информацию и рассматривали ее с разных точек зрения. Среди нас неизменным успехом пользовался анекдот о том, что на празднике 1 Мая на трибуне Мавзолея не было товарища Сталина, так вот оптимисты утверждали, что товарищ Сталин тяжело заболел, а пессимисты утверждали, что товарищ Сталин уехал отдыхать на свой любимый Кавказ...

Гулять можно было сколько угодно, летом в Воркуте солнце не заходит круглые сутки, что для меня было дополнительным мучением, так как мог спать только в темноте, тишине и раздетым. Но в бараке было все наоборот – окна не занавешивали, форточек просто не было, работягам такие интеллигентские выкрутасы были просто ни к чему, голым тоже спать было неудобно. Работяги, наломавшись в шахте или в котловане и набив пузо кашей или макаронами до упора, спали как убитые, храпели с обоих концов со страшной силой...

Мои друзья из санчасти – Григорий Соломонович Блауштейн, Наум Ильич Спектор – терапевт из Тбилиси, Эдуард Казимирович Пилецкий – хирург из Ленинграда, Ваня Форович с Западной Украины, медлительный и очень добродушный, зубной врач Эрнст Пайн, единственный немец, чистый ариец и фашист по убеждению, которому и лагерь, и Воркута были нипочем, – всегда встречали меня приветливо, угощали чаем и махоркой и, если имелось у них какое-либо чтиво, что особенно было ценно, – снабжали им и меня.

Прекрасно держался в лагере Эрнст Пайн, высокий, голубоглазый и очень веселый, его, конечно, очень выручало знание русского языка, я уверен, что Пайн и после лагеря живет припеваючи где-нибудь в Западной Германии и, наверное, уже написал мемуары и не забыл рассказать обо мне. Все эти люди были абсолютно разными, совершенно не похожими. Общим было только одно – лагерная веревка... И мне с каждым из них было интересно поговорить «о времени и о себе», обменяться новостями местного и мирового значения... Врачи и фельдшера всегда знали больше всех в лагере, они ежедневно контактировали со многими вольными, а те, естественно, делились с ними всеми новостями, несмотря на строжайшее запрещение оперуполномоченных вступать с зыками в какие-либо разговоры, не связанные с работой.

В один из летних дней со мной произошел эпизод, незначительный на первый взгляд, но которому было суждено сыграть в моей жизни чуть ли не решающую роль. Меня попросили зайти в санчасть и устроили небольшой удививший меня допрос. Интересовались, знаком ли я с медицинской рентгенотехникой и мог бы я работать в лагере рентгенотехником. Все мои ответы записывались в какую-то карточку. К тому времени я хорошо усвоил лагерные порядки и на все выгодные предложения твердо отвечал – да, знаю, да, умею. Хотя я никогда медицинским рентгенотехником не работал, рентгеновские аппараты знал вполне прилично, и поэтому на вопрос, знаю ли я рентгеновские аппараты, совершенно честно ответил, что да, знаю, и назвал несколько марок аппаратов, а на вопрос, работал ли я рентгенотехником, совершенно бесчестно ответил, что да, работал. Мне поверили, и вся моя правда-вранье была записана. Вскоре я совершенно забыл об этом случае, но бумага не забыла меня.

В это время в лагере у меня появился еще один приятель, фигура колоритная и запоминающаяся – инженер-электрик Александр Исаевич Эйсурович из Москвы, он получил срок за дела, о которых не любил распространяться, наверно, просто «дел» не было. В Речлаг Саша попал из мелких шахт № 9 – 10, расположенных рядом с городом, но их лагерь не вошел в Речлаг. На этих шахтах был рентгеновский кабинет, и в нем работал Эйсурович и жил там, надо думать, отлично. Каким-то образом Саша сумел сохранить военный китель, в котором и щеголял как заправский тонняга, курил махорку в удивительной трубке в виде головы Мефистофеля и был всегда весел, страшно хохмил, знал уйму анекдотов и любил повторять, что его, «придурка голубой крови», в шахту загнать уже не смогут. Работать рентгенотехником в санчасти было заветной мечтой каждого электрика, но для этого надо было не только знать рентгеновские аппараты, но и разбираться в медицине, хотя бы немного. Эйсурович всю эту премудрость хорошо знал, но по режимным соображениям его перевели в Речлаг, и ему пришлось распрощаться с рентгеном надолго... Конечно, для него это был тяжелый удар, даже очень тяжелый, но он не унывал, быстро сориентировался на новом месте и устроился на должность главного говночиста лагеря. Новая должность Саши была не только важной, но и очень высокой по лагерной иерархии. В самом деле, в нашем лагере содержалось около четырех тысяч человек, лагерь – система замкнутая, и куда прикажете девать продукты жизнедеятельности человеческого организма? Канализации в ОЛПе, естественно, не было, и фекалии приходилась вывозить в бочках за зону, то есть в тундру. В лагере было несколько больших уборных, кроме того, в некоторых новых бараках имелись собственные туалеты, в общем, вывозить было что. А иначе что же делать?

Ко всем своим достоинствам, Саша Эйсурович умел выписывать из санчасти хлорную известь по-латыни, что весьма возвысило его в глазах безграмотного лагерного начальства. Я любил наблюдать, как по летнему лагерю не спеша и торжественно движется от барака к бараку небольшая процессия. Впереди в военном кителе, с неизменной трубкой в зубах, ладный и голубоглазый, шагает Саша Эйсурович, за ним огромный верзила – бывший полковник немецкой армии, с внушительным черпаком на плече, это «заряжающий», за ним бычок везет большую бочку с фекалиями, шествие замыкает четверка рядовых говночистов, они по военному чину ниже полковника. Саша довольно сносно болтал по-немецки и, видимо, специально подобрал себе арийскую бригаду за исключительную дисциплинированность и послушание. За чистку барачных клозетов Саша с помпобытов брал на лапу хлебом или махоркой и честно делил добычу с бригадой. Мы всегда с глубокой завистью смотрели на шествие Сашиной бригады и с восхищением – на бригадира. Между собой мы не без ехидства называли бригадира «Сашей Писуровичем», но это только так – из чистой белой зависти... Мужик Саша был отличный, и мы с ним быстро нашли общий язык, а вскоре лагерная судьба свела нас совсем близко и надолго...

В это жe лето с очередным этапом в лагерь доставили из пересылки еще одного интеллигента и очень интересного человека – Георгия Львовича Грина, по-лагерному Жоржа. Грин был настоящим американцем, родился и все детство провел в Штатах. Жорж был хорошо воспитан, никаких вопросов никому не задавал, но и о себе ничего не рассказывал. Его историю рассказал мне Саша Эйсурович, который знал Грина еще в Москве, они учились вместе в институте. Отец Жоржа, видный американский профсоюзный деятель, решил воспитать своих детей – сына и дочь – в духе марксизма-ленинизма и отправил их учиться в Советский Союз. Оба американских ребятенка оказались очень способными к учебе, быстро освоили русский язык, окончили среднюю школу, а потом и институт. К тому времени окончилась и Великая Отечественная. Жорж с сестрой решили, что социализм не для них, и подали соответствующие бумаги в соответствующие органы с просьбой разрешить им вернуться в США. Ответ не заставил себя ждать – Жорж получил двадцать пять лет лагерей строгого режима, а сестра всего десять.