Человек из Вавилона

— Отраду и удовлетворение мне должен дарить Господь, а не поддержка княжича-пьяницы, — парировал Габаон и, открыв дверь, переступил было через порог, но остановился, — как посмеялась над нами судьба, как глупо мы ведем себя! Иноземцы душили нас — то арабы, то турки-сельджуки, а то и византийцы, являвшиеся нам ангелами смерти. Мы считали источником наших бед своих врагов, иноземцев, жаждущих поработить нас, отнять у нас нашу землю. Мы роптали, стенали, сетовали, даже в песнях сокрушались — со слезами на глазах и мечом в руках мечтали о свободе. И вот она пришла, желанная свобода. Еще вчера стонущие под чужим игом, как поступаем мы сегодня с собственной царицей?! Пока мы не признаемся себе, что причиной всех наших несчастий являемся мы сами, наша ненасытность, пренебрежение законами, ничего в нашей жизни не изменится.

Габаон неслышно прикрыл за собой дверь. Парнавазисдзе и Джорджикисдзе сидели, задумавшись, уставившись в пол. И вдруг тишину разорвал смех Абуласана. Парнавазисдзе поднял голову и удивленно посмотрел на него. То же сделал и Джорджикисдзе.

— Ты в порядке, амир? — спросил его Парнавазисдзе.

Абуласан, похоже, смеялся от души.

— Абуласан! В чем дело?

Абуласан наконец справился с собой.

— Я в порядке, в порядке! — с придыханием произнес он. — Я представил себе, что ежели, прибыв в Грузию, княжич возьмет себя в руки, преодолеет свой недуг и ловко примется за дела, как это расстроит Габаона! А наше торжество еще более растревожит ему душу!

Лица Джорджикисдзе и Парнавазисдзе расплылись в улыбке.

— Абуласан, мы должны знать, о каком торжестве ты толкуешь? — спросил Джорджикисдзе.

— А вот о каком: Господь еще не создавал идеального человека, у которого не было бы недостатков. Скольких властителей сожрал опий, сколькие стали жертвой страсти к охоте. Даже царь Давид, сочинявший псалмы, не был свободен от греха. Это дело не должно расстроиться из-за какого-то там пьянства. Пусть княжич приедет, познакомится со страной, станет супругом царицы, а там, глядишь, изменится в лучшую сторону. И мы, со своей стороны, подскажем, в Грузии, де, такое не пройдет, а коли мы откажемся от своего решения и станем притчей во языцех у меньшинства, все для нас пойдет прахом. Это же совершенно очевидно. Я уже не хочу говорить, как будет признателен нам супруг царицы.

— Ежели мы не уважим свой выбор, другие непременно поднимут нас на смех, — добавил Парнавазисдзе.

— Но чтобы не было такого: один ходишь в победителях, а мы… — предупреждающим тоном произнес Джорджикисдзе, выразительно глядя на Абуласана.

— Я уже сказал: мы все будем торжествовать, все вкусим отраду и удовлетворение.

— Да, ты это сказал, но отрада отраде рознь! Ты будешь развлекаться на пиру, а нас позовешь на остатки, так не пойдет! — Каждое слово Джорджикисдзе выговаривал по слогам.

— Габаон ушел, закрыл за собой двери, не пожелал участвовать в этом деле. Последуй мы за ним, и всем твоим хитросплетениям — конец, — говоря это, Парнавазисдзе улыбался, — поэтому забыть о чем-либо — значит испортить дело.

— Это моя забота, я дела не испорчу, я предпочитаю, чтобы мы были вместе.

— Согласен, будем вместе, я тоже не желаю, чтобы Иванэ Палаванди и Саурмаг Павнели проезжались на мой счет, но не хочу и того, чтобы ты предстал перед Боголюбским единственным его благодетелем, а мы, так сказать, сбоку припека, — сказал Джорджикисдзе.

— Я дал тебе повод говорить это?

— В том-то и дело, что дал! Восстание мы начинали вместе, рядом с Кутлу-Арсланом тоже стояли вместе, но ты один стал и амиром Картли, и правителем Тбилиси…

— Но я же вас не забыл!

— Я предпочитаю, чтобы сейчас же было оговорено, кто что получит, — упрямился Джорджикисдзе.

— Я же сказал, мы будем вместе!

— Ты-то сказал, Абуласан, ну а я вот что скажу: для меня что княжич росов, что византийский царевич — все едино, я выбрал Боголюбского не для того, чтобы ты почувствовал себя наверху блаженства.

— Ты рассуждаешь неверно, — обратился к Джорджикисдзе Парнавазисдзе, — что может сказать тебе сейчас амир? Сегодня главное не дать меньшинству царского дарбази взять верх над большинством — не допустить, чтобы византийский царевич стал супругом царицы. Надо немедля привезти Боголюбского и сыграть свадьбу. Это и будет нашей большой победой. А победа принесет отрадные сердцу плоды.

— Стало быть, ты, амир Картли, правитель Тбилиси, даешь слово, что не предстанешь перед Боголюбским единственным его благодетелем и результаты наших общих усилий мы разделим поровну?!

— Я уже сказал — все познают отраду и утешение! — Абуласан осенил себя крестом.

— Тогда по рукам! — И Джорджикисдзе, улыбаясь, протянул Абуласану правую руку. Абуласан ударил своей правой ладонью о его ладонь. — А ты? — повернулся Джорджикисдзе к Парнавазисдзе.

— Я, естественно, с вами, братья! — ответил тот, накрывая своей медвежьей лапой руки Абуласана и Джорджикисдзе.

— Вот так!

— Да благословит Господь наше решение!

— Так и будет, но Занкану надо дать знать, чтобы не тянул с этим делом. Царский дарбази так уважил его! Он должен выполнить данное ему поручение, — сказал Джорджикисдзе.

— Сейчас же отправим гонца назад, пошлем ему письмо, чтобы не тянул с этим делом. — У Парнавазисдзе загорелись глаза.

— Письмо? — Абуласан хлопнул в ладоши. Тут же возник Тимотэ.

— Гонца! — приказал Абуласан. Тимотэ вышел. — Теперь письмо! — Абуласам взял письмо от Занкана, поднес к свече и сжег его — не было никакого послания.

— Ты прав, он не должен был его присылать, не для того мы отправили его в половецкую землю, чтобы он нам слал оттуда письма! Ему поручили привезти княжича, больше ничего! — подал голос Джорджикисдзе.

Тимотэ ввел в зал Эуду.

— Стало быть, ты гонец Занкана? — спросил Абуласан.

— Я, ваша милость!

— Как поживает твой хозяин? Что делает?

— Кажись, неплохо, раз каждый день по гостям ходит. А больше ничего не знаю.

— Немедленно отправляйся назад, до темноты успеешь пройти порядочное расстояние.

— Я готов, ваша милость.

— Дело не терпит отлагательств, — Абуласан сделал паузу, чтобы придать большую выразительность своим словам, — ты понял, дело очень спешное!

— Мне было сказано, что вы пошлете со мной письмо.

— Я не люблю ни читать письма, ни писать их.

— Так и передам, ваша милость.

— Слушай меня, — Абуласан подошел к Эуде вплотную, — передавай своему хозяину, что хочешь, главное запомни пять слов, вместо письма пять слов. Понял?

— Но вы их не сказали, батоно, как я могу их запомнить?

— Не тяни с делом, Занкан! Хорошо запомни эти пять слов. Не тяни с делом, Занкан! Ну-ка повтори!

— Что же, я до хозяина пяти слов не донесу?

— Ты мне нравишься, гонец! Тимотэ, новые чувяки и архалук гонцу! — Абуласан повернулся к Эуде. — Торопись! У тебя впереди долгий путь. Тебе надо идти днем и ночью!

— Передай своему господину привет от меня. Скажи, член царского дарбази Вамех Джорджикисдзе с уважением вспоминает его!

— Так и скажу, батоно!

— Но главное — те пять слов, — сказал Абуласан, — а ну повтори их.

— Не тяни с делом, Занкан!

— Кто здесь говорил, что этот гонец не достоин новых чувяков и архалука?

— Достоин, достоин! — со смехом произнес Парнавазисдзе.

Абуласан повернулся к Тимотэ:

— Выбери для него в конюшне самого резвого коня и пошли с ним двух здоровых парней, пусть нигде не останавливаются! А мы перейдем в другую комнату и перекусим. Это письмо выбило меня из колеи, весь день маковой росинки во рту не было. — Абуласан проводил гостей в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол на четыре персоны. — Пожалуйте, господа, благословим друг друга. Этот четвертый стул предназначался для Габаона, но… он сделал свой выбор, ничего не поделаешь, — говорил Абуласан, разливая вино по пиалам.

— Какой замечательный аромат у хлеба! — воскликнул Парнавазисдзе.

— А вино, вино как благоухает! — в тон ему произнес Джорджикисдзе. — Ох, ох! Не захочешь, оно само заставит тебя выпить!