Дочь солнца. Хатшепсут

С поднятой головой, лёгкой высокомерной улыбкой на губах, полуприкрытыми божественными глазами дочь Солнца, покачиваясь, проплывала между двумя рядами огромных каменных баранов.

К полудню носилки и колесницы вернулись в храм Амона, тяжёлые ворота захлопнулись и закрыли от народа таинства Хеб-Седа. Но они лишь начинались. В следующие три дня фараон всё время перемещался по храму, оживляя Великий двор пёстрыми одеяниями и шумом шагов свиты. Происходили сложные обряды Просьб о Защите Двух Земель. Под сияющим голубым небом развевались страусовые плюмажи, сверкали золотые штандарты. Белый дым поднимался из сотен медных кадильниц и смешивался с пылью от тысяч идущих ног. Голоса, сопровождаемые позвякиванием систр, то заполняли весь храм, то стихали до чуть слышного шёпота, произнося слова обряда: «Царь приносит в жертву... Примите, примите, примите, примите...» Приходили и удалялись вереницы в белом убранстве. Жрецы в огненных накидках из леопардовых шкур собирались вокруг богов с головами чудовищ. Певцы вопили дрожащими фальцетами, колотя себя в коричневые потные груди. Сам воздух был насыщен волшебством, а его источником был фараон с пылающими глазами, одетый в странную жёсткую мантию. Каждое его движение было символом, исполненным важнейшего значения. Обряд шёл своим чередом, фараон исправлял ослабшую основу благосостояния Египта и произносил заклинания, помогавшие процветанию земли.

ГЛАВА 8

На четвёртый вечер праздничных торжеств Главный пророк Монту Сенмут, высокий и приметный в своей сияющей накидке, появился из тростникового святилища божества, которому служил, и через двор, заполненный озабоченными людьми, направился к храмовым кладовым.

Утренний визит Монту к Двойному трону был очень кратким. Главный пророк успел лишь вручить Доброму Богу мешок драгоценного зелёного нефрита, бросить благоговейный, но внимательный взгляд на твёрдое, несмотря на усталость, лицо под Белой короной [66], и вместе со своим птицеголовым божеством и жречеством покинул Большой праздничный зал.

Получилось, что Сенмут сыграл свою роль прежде, чем праздник успел начаться в полную силу. Если не считать службы в святилище Монту и присмотра за жрецами, привычно выполнявшими свои повседневные обязанности, он был свободен и мог заняться куда более неотложными вещами — устройством своей карьеры. Именно этим деликатным делом он занимался последние три дня.

Сенмуту не хватало терпения дождаться окончания добровольной ссылки в Гермонтис. Он стремился вернуться в Фивы, желательно на одну из вожделенных должностей в храме Амона. Одного взгляда на внутреннее убранство храма (во время беспризорного детства ему никогда не удавалось заглянуть дальше крайнего наружного двора) хватило, чтобы его амбиции выросли до крайних пределов. В дни Хеб-Седа приезжие жрецы осмеливались бродить по обширным коридорам, залам, приделам и кладовым Дома Амона. Их даже незаметно поощряли к этому, чтобы они возвратились домой восхищенные и подавленные его великолепием. Сенмут смотрел, восхищался, но подавленности не испытывал — напротив, всё сильнее утверждался в мысли о том, что Верховный пророк Монту вскоре станет слугой этого бесконечно более могущественного божества и уже сам окажется в состоянии унижать других жрецов. Какой смысл достигать верхов в этом мире, если за ним лежит другой мир, несравненно больший, в котором для тебя нет никакого причала? Сенмут не видел предела своим стремлениям. Фивы были центром вселенной, храм Амона был центром Фив, а позади храма мерцал дворец. Несомненно, он зря терял время в Гермонтисе у этого ничтожного Монту.

Когда это мнение твёрдо укоренилось, он начал понимать, что нужно делать, чтобы достичь вожделенной цели. Осторожные расспросы, искусно подстроенные совпадения, приятные реплики в жреческом зале во время вечерней трапезы снабдили его некоторыми полезными сведениями и многообещающим знакомством с неким Хапусенебом [67], сем [68]-жрецом первого ранга из храма Амона. И в четвёртый вечер праздника Сенмут приступил к осуществлению своего плана. Рассекая широкими плечами толпу в Великом дворе, он шёл, чтобы закрепить это знакомство и узнать, насколько достоверна свежая сплетня насчёт того, что Акхем, Высший жрец Амона, не пользуется любовью большинства своих подчинённых.

Он нашёл Хапусенеба, как и предполагал, в конторе западных кладовых, где тот занимался подготовкой завтрашних приношений богу. Жрец не слишком любезно кивнул ему и продолжал объяснять полудюжине служек их завтрашние обязанности. Закончив наставление, он обратился к Сенмуту:

   — Радуйся, пророк Монту, — произнёс он, выпустив из титула Сенмута слово «Главный». Сделал он это по небрежности или намеренно, Сенмут не понял.

   — И почтение Первому сем-жрецу великого Амона, — ответил Сенмут, именуя собеседника полным титулом.

   — Почтение? Это награда для богов, а не для мужчин, — парировал жрец. Его умные и проницательные глаза изучали гостя.

«Постараемся понять друг друга, — говорило их выражение. — Как и всякому человеку, мне нравится, когда моему высокому рангу выражают уважение, да ещё таким почтительным тоном. Но лестью ты ничего не добьёшься. Я достаточно ловок, чтобы не попасться на эту удочку».

Сенмут поклонился, довольный тем, что его собственная оценка этого человека оправдалась, и ответил на прозвучавшие вслух слова:

   — Конечно, почёт — это дар богов. Но житейские почести люди и боги принимают одинаково, если, конечно, человек достаточно смел, чтобы их получить.

   — Может быть, выпьешь со мной чашу вина? — сказал Хапусенеб после короткой паузы, понадобившейся ему, чтобы обдумать услышанное.

Мужчины вышли из комнаты и не спеша двинулись по длинному залу мимо кладовых. Некоторые двери были открыты; Сенмут видел за ними длинные узкие комнаты, в которых многочисленными ярусами поднимались полки и ящики с полотнами, ладаном, вином, золотом, пчелиным воском, содой, драгоценными камнями, пищей и бесчисленными роскошными нарядами бога. Писцы озабоченно подсчитывали новые подношения или переписывали старые, жрецы в облачениях проверяли запасы, низшие прислужники подметали утрамбованные глиняные полы.

   — Присматривать за всем этим — карьера, оправдывающая всю человеческую набожность, — негромко сказал Сенмут, указывая рукой на бесконечный ряд дверей.

   — Тебя привлекает управление? — спросил Хапусенеб, когда они повернули к жилым помещениям. — Я думал, что ты жрец.

   — Да, я жрец, — ответил Сенмут. — Но став Главным пророком, я обнаружил, что больше всего мне нравится управлять храмом.

Хапусенеб взял со стола серебряный кувшин и разлил финиковое вино в кубки, по форме напоминавшие колокола.

   — Значит, ты достиг вершины на выбранном пути? Счастливец!

   — Наоборот, почтенный. Я лишь начат свой путь.

   — Но в храме Монту нет поста выше Главного пророка. Ты исчерпал свои возможности.

   — Да — в храме Монту. Но в храме Амона возможности неограниченны.

Сенмут улыбнулся, поднёс кубок к губам и поставил на стол уже пустым. Жрец, благожелательно наблюдавший за гостем, снова наполнил его и указал на стул:

   — Садись.

Сенмут окинул комнату оценивающим взглядом и последовал приглашению.

   — Вы, жрецы Великого, хорошо заботитесь о себе, — резко сказал он.

   — Бог ценит наши заботы. Однако... — Хапусенеб умолк.

   — Однако его благодарность могла бы быть и больше, если бы большая часть его благосклонности не утекала по некоему руслу, оставляя для других лишь тонкий ручеёк. Ты говоришь об этом?

   — Кажется, ты хорошо осведомлен, — проворчал Хапусенеб. Сенмут пожал плечами и осушил свой кубок.

   — Об этом скандале уже знают все. Верховный жрец Акхем забирает изрядную долю благосклонности Амона себе и делится ею со своими любимчиками, в то время как вы, все остальные... Я частенько удивлялся, как вы это терпите.