Дочь солнца. Хатшепсут

   — Хатшепсут? Входи, дитя моё.

Она закрыла ворота и торопливо уселась на каменную скамью рядом с фараоном.

   — Господин мой отец — я хотела бы поговорить с вами кое о чём.

   — Что же случилось? — Он недовольно нахмурился. Она помешала, очень помешала ему. Царевна нервно стискивала руками колено и смотрела в сторону, её лицо, белое в тусклом полумраке, казалось напряжённым.

«Отправь её прочь, — подсказал фараону внутренний голос. — Нынче вечером ты не справишься с лишними заботами...»

Но Тутмос уже собрался с силами, чтобы принять на себя её тяготы, какими бы они ни были.

   — Что случилось, маленькая? Послушай, я сейчас прикажу принести факелы.

   — Нет, не надо, пожалуйста! Я... я люблю лунный свет.

«Она не хочет, чтобы я мог видеть её лицо, — подумал фараон. — Она даже не хочет сказать, зачем пришла. Вернее, хочет, но не знает, как начать...»

Он перестал приглядываться к дочери, переборол собственное волнение и начал спокойно говорить о начале праздника, восходящей луне, новой сласти, которую подали к обеду.

   — ...Финики залили мёдом. Получилось очень вкусно, хотя старый Ахмет, который делал сласти, когда ты была совсем маленькой, сделал бы лучше. Да, он был настоящим фараоном среди кондитеров, этот старый Ахмет...

   — Отец... — неожиданно сказала Хатшепсут.

   — Говори, моя дорогая. — Голос его был спокоен. Фараон сидел, лениво покачивая ногой.

   — Провозгласите наследником меня — вместо Пенни.

Качавшаяся нога замерла. Фараон глядел на дочь, застыв от изумления. Она быстро продолжила:

   — Это разрешит все трудности! Я сильная и здоровая. Во мне царская кровь, поэтому за кого бы я ни вышла замуж, он станет богом, а дети будут настоящими царевичами. Я моту выйти за какого-нибудь вельможу...

— Хатшепсут! Ты просишь невозможного, — сурово произнёс он.

   — Почему же, почему невозможного? — страстно проговорила Хатшепсут, обернувшись к отцу. — Ведь вы не были царём по рождению. Вы женились на моей матери, стали Добрым Богом, и не было более могучего воина и более великого фараона...

   — Но наследником был провозглашён я, а не твоя мать! А меня выбрали, потому что не было ни одного царевича.

   — Сейчас их тоже нет! — выкрикнула она. — Только безвольное существо, вечно больное, мрачное, краше в гроб кладут! Разве из меня не выйдет царевич куда лучше, чем из него? Выйдет! Он боится короны, он бы с радостью отказался от неё. Клянусь бородой Птаха! А какого фараона он породит, его же ветром качает...

   — Замолчи, — задыхаясь, проговорил Тутмос.

   — Нет, выслушайте меня! Разве вы не выбрали бы меня без всяких сомнений, если бы я была не царевной, а царевичем? Вы знаете, что было бы именно так! Отец, забудьте о моём женском теле, пусть я стану вашим сыном, Аменмосом для вас и всего Египта, царевичем, царём, который когда-нибудь унаследует ваш трон...

   — Тихо! — крикнул фараон, не понимая, что говорит. — Замолчи! Замолчи! Замолчи! — Он поднялся и пошёл, не видя дороги, лишь бы подальше от этих слов. Знакомое удушье остановило его на третьем шаге. Он пошарил рукой вокруг в поисках опоры и в отчаянии повернул назад. В один миг дочь оказалась рядом, глаза её были полны тревогой.

   — Отец! О, Амон, смилуйся над нами! Садитесь, вот скамейка, я сейчас позову рабов, лекарей...

Она рванулась было прочь, но фараон схватил её за руку и удержал, беззвучно пытаясь выговорить:

   — Подожди.

Мгновение она стояла, дрожа, готовая сорваться с места, и испуганно вглядывалась в его лицо; наконец опустилась на скамейку, взяла его руку, поднесла к губам, прижалась к ней лицом и тихо заплакала.

   — Завтра, — шептала она, — осталась только одна ночь. Хеб-Сед... Боги вернут вам здоровье. Молодой и сильный... навсегда...

Хатшепсут не верила в это. Это было ясно из слов, которые она только что произнесла, из той безжалостности, с которой она сообщила ему страшную истину.

Тутмос сидел неподвижно, пережидая разыгравшуюся в груди бурю и пытаясь успокоиться.

Конечно, всё, что сказала дочь, было верно, а вот вывод — неверный. Это была чистая правда, хотя и тяжёлая, но она лишь укрепила его решение — единственно правильное и не подлежащее изменению. Не было никаких помех его осуществлению, поскольку он верил в тайну Хеб-Седа. Он должен верить.

Удары, сотрясавшие ребра, превратились в лёгкое сердцебиение. «Всё вроде бы в порядке, на этот раз стрела не пробила ему ключицу. Всё это от её неожиданных слов, — твёрдо решил фараон. — Я должен говорить спокойно, словно речь идёт о каком-нибудь пустяке. Нужно объяснить ей».

   — Дочь моя... — начал он.

   — Я знаю, что вы скажете, — прошептала она. — Женщина не может стать фараоном, такого никогда не было и никогда не будет. Я ваша дочь, а не сын. Я царевна и не могу стать царевичем.

   — Мне кажется, что ты могла бы им стать, моя Шесу, — тихо сказал он, нежно погладив её склонённую голову. Она быстро подняла глаза, и фараон кивнул. — Да, ты права. Всё, что ты сказала, — правда. Но ты должна перестать плакать о несбыточном. Если ты хочешь снять тяжесть с моего сердца...

   — Я выйду замуж за Ненни, выношу сыновей во славу Египта и нашего рода и буду женщиной, которой была рождена. Я знаю. Я сделаю всё, что вы скажете. Простите меня, господин отец мой. Я не хотела причинить вам боль... Я сделаю всё, что нужно.

   — Да, да. — Он со вздохом устроился поудобнее на скамейке.

   — Вам лучше?

Он кивнул. Некоторое время они сидели в молчании, затем Тутмос повернулся и с печалью всмотрелся в лицо дочери.

   — Теперь, моя маленькая, поговорим, почему ты пришла ко мне с этим разговором именно сегодня.

Она испуганно взглянула на фараона:

   — Я... я не знаю, я уже давно об этом думаю.

   — Нет. Эти мысли появились у тебя лишь минувшим вечером. И откуда же они взялись?

   — Ниоткуда, говорю вам. — Хатшепсут вскочила и нервно прошлась вдоль края бассейна. — Я просто думала о вас, и моё Ка взволновалось из-за того, что вам нужен сын. Ай, может быть, Амон проклял меня и потому я не родилась мужчиной?!

   — Тебе не следует так говорить!

   — Нет, я буду! — Она резко обернулась. — Из-за вот этого женского тела — все трудности, ваши и мои! Я ненавижу, ненавижу его! — Она сердито провела руками по грудям, как будто снимала одежду. — На самом деле оно вовсе не моё и не принесёт мне радости. Я должна выйти замуж лишь для того, чтобы рожать царских сыновей, сочетаться браком с собственным братом... боги, у меня нет иного пути. Никогда ни одного царевича не влекла к своей сестре настоящая страсть вроде той, какую он мог бы испытывать к какой-нибудь другой девушке. Меня учили, что это возможно, но это неправда, так не бывает! Мы женимся бесстрастно, по велению долга, и не знаем радостей любви, известных всем другим...

   — Дитя моё, у царских детей хватает других забот, прервал её фараон. — Ты знаешь не хуже меня, что царский сын должен жениться на царевне прямой линии, в чьих жилах течёт кровь Солнца [55]. Иначе их сыновья...

   — Я знаю, знаю! — Она раздражённо отвернулась. — Ну а что вы скажете о царевне, лишённой того, чем может свободно наслаждаться последняя рабыня? Ни одно прикосновение брата не сможет породить этот трепет, эту слабость...

Она умолкла. Фараон, насупив брови, с подозрением глядел на её профиль.

   — Ты противоречишь сама себе, — проворчал он. — Очень странно! Только что ты стремилась стать царевичем, а в следующий миг начала мечтать о женской любви. Слабость, трепет — что ты можешь знать об этом, ты, не знающая прикосновения мужчины? Да, пора выдавать тебя замуж, — продолжал он, обращаясь скорее к себе, чем к дочери. Хатшепсут протестующе отвернулась, и он хохотнул. — Да, теперь понятно, что заботит тебя — не я и не то, что я нуждаюсь в сыне, не престолонаследие в Египте, а брак с Ненни. Придётся тебе признать это.