Гнев. История одной жизни. Книга вторая

— Ты здешний? — спрашиваю я паренька.

— Нет. Я из Ахмедабада.

— Это недалеко от Катана? — Фархад подливает гостю чай.

— Нет. Есть другой Ахмедабад. По другую сторону пустыни Деште-Кевир. Недалеко от Кермана.

— А как же ты оказался в этих дебрях? — меня заинтересовала судьба пугливого паренька...

— Голод и нищета заставили меня исколесить весь Иран. И только здесь улыбнулось счастье: господин Манучехр дал работу, приютил... Да и жена его уважает меня.

— И много он тебе платит?

— Три тумана в месяц. Столько мне нигде еще не платили. Добрые у меня хозяева.

— Слишком толстый у твоего хозяина зад, — говорит Фархад, — чтобы он был частным человеком.

Ширзаде покраснел, его смутила грубоватая прямота друга.

— Нет, они хорошие...— вяло промямлил Ширзаде.

А через неделю после нашего разговора весь Калат узнал, сколько стоит «честность» и «порядочность» Ману-чехров. Фархад неожиданно сообщил мне:

— Господин ождан, я пятый день не вижу Ширзаде...

— Странно. Он обещал прийти на заставу.

— Нет его...

— Сходи-ка, Фархад, к нему. Пригласи на охоту. Он знает хорошие места.

Возвратился Фархад на заставу мрачнее грозовой тучи.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Фархад молча машет рукой и уходит в казарму. Я — за ним.

— Где Ширзаде?

— Ширзаде арестован. — И это правда?

— Да. Уже три дня в тюрьме...

— За что?

— Ай!— отмахивается Фархад. — Оказался мерзавцем, а я дружил с ним...

— Расскажи толком, что случилось?

— Позорное дело, господин ождан. Грязное... Он надругался над своей хозяйкой. Подлец... Эти люди приютили его... Он ел их хлеб-соль...

— И что с ним теперь будет?

— Наказание.

— А когда будут судить его?

— Говорят, в субботу...

Я почему-то в глубине души не верю, что стеснительный и робкий как девушка Ширзаде оказался способным посягнуть на верность красавицы хозяйки. Впрочем, в тихом омуте черти как раз и водятся. Как на грех, в последнее время Ширзаде частенько бывал на заставе и многие знали об этом. Стоит ли мне появляться на суде? Неприятно будет слушать горькую правду о мерзком поступке человека, к которому я почему-то с первого дня нашего знакомства проникся уважением. «Нет, — решил я потом, — на суд нужно пойти. Не исключено, что здесь произошло какое-то недоразумение. Возможна и подлость со стороны смазливой красотки, умеющей показать свои редкие женские прелести. Суд все выяснит».

Я отложил охоту, которую намечал на субботу, и мы с Фархадом отправились в суд.

— Граждане заседатели! — голос судьи Сейд-Мир-Ка-зима, самодовольного, тучного мужчины с обвислыми плечами, писклявый, неприятный. — Правоверные мусульмане-шииты! Вам предстоит сегодня разобрать дело гнусного преступника Ширзаде. Он нарушил священный закон шариата, гнусно и коварно обесчестил многоуважаемую Ха-лиду-ханым, оскорбил мусульманина Манучехра!.. Все вы знаете, что это такое... какое страшное преступление совершил этот человек... Госпожа с трудом пережила это надругательство... и телесное, а еще больше духовное! Прости аллах!

— Манучехра обидел? — выкрикнул кто-то из зала. — Знаем! И жену и самого толстяка!

Раздался смех, собравшиеся зашушукались, зашевелились. Сейд-Мир-Казим смутился было, умолк, но быстро нашелся.

— Я говорю сейчас о преступнике Ширзаде и прошу слушать меня! А тех, кто будет мешать суду, я удалю из зала. Граждане заседатели, я обращаюсь к вам: есть ли у кого вопросы по существу... по вопросу надругательства над женой... Ну вы знаете!

— Есть! — поднялся по левую руку судьи плешивый остроносый старикашка. — Я не вижу в зале суда пострадавшую госпожу...

— Халиды-ханым здесь нет, — поторопился с ответом судья. — Но по шариату при разборе подобных дел присутствие женщины не обязательно.

— Я понимаю,— согласно кивнул старикашка. — Но хотелось бы... Пострадала бедняжка!..

— Какие будут мнения о мере наказания?.. Разбуженным ульем загудел зал. На лицах у присутствующих гнев и негодование.

— Я предлагаю,— говорит седой, крупный в кости старик лет семидесяти,— сжечь его поганое тело на костре!

— Повесить мерзавца вниз головой на самой высокой из калатских чинар, — предлагает женщина с грудным ребенком на руках. — Пусть видят все, что ждет насильников, тех, кто забыл святое писание и законы наших предков.

От материнского крика проснулся и заплакал ребенок. Женщина торопливо сунула ему в рот длинную дряблую полупустую грудь, опутанную толстыми синими венами, и, не закончив речи, ушла в конец зала, поближе к двери.

— Рубить негодяя на куски! Медленно и тупым топором рубить!..— Глаза мужчины средних лет горят гневом, он сжимает кулаки, и я знаю: дай ему сейчас волю, он и в самом деле изрубит на куски несчастного Ширзаде.

— Убить поганца!..

— Пусть каждый житель Калата бросит в негодяя камень!

Толпа неистовствовала. Люди негодовали.

— Господа! Правоверные! — пищит судья стараясь перекрыть нарастающий рокот зала. — Согласно святому писанию... Тише! Согласно святому писанию, прежде чем вынести приговор, мы должны выслушать и обвиняемого...

— Что может сказать потерявшая честь и совесть скотина?

— Казнить!

— Казнить!

— Нет! Мы нарушим шариат!— Сейд-Мир-Казиму все же удалось перекричать всех негодующих, и в зале мало-помалу утихли.

Поднялся бледный, с посиневшими, как у мертвеца, губами, Ширзаде. Трясущимися руками он держится за перила, ограждающие позорную скамью. Я смотрю на его тонкие, хрупкие, как у девушки, пальцы, и мне становится жаль Ширзаде. Но вместе с тем понимаю, что за изнасилование беззащитной красотки он должен понести заслуженную кару.

Зал притих. Установилась страшная, предгрозовая тишина, от которой стыло сердце и бегали по спине вдоль позвоночника мурашки.

— Мусульмане, — голос несчастного дрожит. — У меня в Ахмедабаде мать. Старая она, одинокая...

— Вспомнил о матери, кобель!

— Знала бы она, что ты говоришь!..

— Тихо, мусульмане!— обозленным комаром зудит Сейд-Мир-Казим.

— Я прошу... — по лицу Ширзаде катятся и падают на пол крупные и светлые, как вызревший, виноград, слезы. Я хочу передать маме... Я прошу суд выделить для выяснения дела несколько женщин... Только женщинам я могу все рассказать и больше никому...

Ну и задал же нам друг Ширзаде всем загадку. По залу пролетел весенним шаловливым ветерком язвительный шепоток. Судья, посоветовавшись с заседателями, пригласил из зала десять пожилых женщин и указал им на дверь в соседнюю с судебным залом комнату. Туда же прошел и обвиняемый. Страсти в зале еще больше накалились. Что же в самом деле происходило? Что задумал бледнолицый «насильник»?

Несколько минут зал молчал, ждал. Молчали и там, за дверью... И вдруг — взрыв изумления.

— Ви-ий!..

— Вах-эй!..

Одна за другой из комнаты в зал вбегали женщины и, схватившись за головы, пробивались к выходу. Судья и заседатели в недоумении встречали и провожали их растерянными взглядами.

— Что такое?!

— Что такое придумал этот негодяй, захотевший обладать честной женщиной?

— А где же он сам?..

— Скажите толком, в чем дело? Вопросам не было конца.

— Это девушка! — внесла ясность одна из делегаток. — Переодетая девушка!.. Прелестная, с нежными телесами.

— Как так?!

— А вот так! Сама видела...

Теперь за голову схватился Сейд-Мир-Казим:

— Тьфу! И как же я поверил этой тегеранской потаскухе!.. Красавица... вертихвостка!

Зал клокочет кипящим котлом.

— Вот это фокусы!

Чей-то суровый голос покрыл все выкрики:

— Зачем дурачат нас?..

— Успокойтесь! — судья вытирает с мясистого лба обильный пот. — Сейчас она все объяснит... Девушка... значит, вы эту красавицу не трогали?..

От изумления мой Фархад разинул рот. Вот так штука, — столько дней и ночей бродили мы с Ширзаде по горам, охотились и не знали, с кем имеем дело.

— Я дочь известного в Радкане Теймур-бека. Зовут меня Гульпари, — голос бедняжки дрожит, и сама она трепещет как одинокое деревцо на буйном осеннем ветру. — Отец хотел выдать меня замуж за старика, который богаче отца. Я плакала... умоляла родителей, но ничего не вышло. И я переоделась в мужское, ушла подальше от родных мест...