Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Тётка Анна с Еленой Ольгердовной ввели в государев покой великую княгиню, ещё не оправившуюся от родов. Больной лежал высоко на подушках, крупный телом, широкоплечий, но выглядел он не мощно, а грузно. Большой живот то вздымался, то опадал. Чёрные волосы и борода увлажнились, дивный взор потерял яркость.

   - Дети мои, - обратился великий князь к подошедшим старшим сыновьям Василию, Юрию, Андрею и к подведённым младшим Петру, Ивану, - живите дружно, а матери своей слушайте во всём. Молодшие братья чтите брата старшего, своего отца в моё место. Пусть сын мой, князь Василий, держит своего брата, князя Юрья, и всех молодших в братстве, без обиды. - Замолчал. Потом, сделав продолжительные усилия, Дмитрий Иванович с трудом молвил: - Подойдите, бояре.

Сыновья с матерью отступили. Самый младший Иван побелел и зашатался. Юрий подхватил брата, стал в сторонке с ним на руках. Услышал обращение отца к ближним людям, что делили с ним и войну и мир:

   - Вы знаете, каков мой обычай, нрав. Родился пред вами, вырос при вас, с вами царствовал. Вместе воевали многие страны... Врагам был страшен. Поганых низложил, противников покорил. Великое княжение укрепил. Мир и тишину дал земле. Отчину с вами сохранил. Вам честь и любовь оказывал. Города под вами держал и большие волости. Детей ваших любил. Никому зла не делал. Не отнял ничего силою. Не досадил, не укорил. Не ограбил. Не обесчестил. Всех любил. В чести держал. Веселился с вами. И скорбел. Вы не назывались у меня боярами, во князьями земли моей.

Он вновь надолго замолчал. Подошёл лекарь Сиферт, взял за руку.

   - Василий! - тихо произнёс государь. Наследник подступил ближе. - Бояр люби. Честь воздавай службе их. Без воли их ничего не делай.

Не успел распрямиться Василий, склонившийся к самым устам отца, как послышалось повеление умирающего:

   - Выйдите все. Богомольцы мои и Евдокия останьтесь.

Вышедшие долго ждали в теремном переходе. Потом появились государевы богомольцы: старец Сергий и великокняжеский духовник, игумен Симонова монастыря, Феодор, следом - епископы Даниил Смоленский и Савва Сарский. Последний сказал боярину Ивану Родионовичу Квашне:

   - Отказался посхимиться.

Иван Фёдорович Кошка спросил:

   - А иноческий чин? С каким именем принял постриг?

Епископ Савва повторил:

   - Отказался постричься.

Юрий задался вопросом: почему? Отцов дед Иван Данилович уходил из жизни схимником Ананией, дядя Симеон Иванович ^— в иночестве Созонт. Юрьев дед Иоанн Иоаннович тоже умер монахом. Хотел поделиться недоумением со старшим братом Василием, но помешал выход матуньки. Лик её стал от горя неузнаваем. Готова была упасть, едва тётка Анна и Елена Серпуховская успели подхватить под руки.

   - Зашёл свет очей моих! Погибло сокровище моей жизни! - воскликнула великая княгиня.

Лекарь Сиферт поспешил с успокаивающим снадобьем. Ближние боярыни повели неутешную на женскую половину.

Иван Кошка доискивался у епископа Саввы:

   - Почему государь не стал следовать обыкновению предков, всегда умиравших иноками?

Владыка доверительно объяснил:

   - Дмитрий Иванович изрёк: «Малое время монашества пред кончиною не спасёт души. Правителю же пристойнее умереть на троне, нежели в келье».

Маленького больного Ивана унесли мамки. Юрий слонялся по златоверхому терему в ожидании зова для последнего прощанья с отцом. Старший брат, с коим хотелось быть рядом в семейном горе, тотчас же удалился с боярами в ту самую комнату, где великий князь, уединясь, размышлял о важных делах. О Юрии позабыли. Даже дядька Борис исчез по своим особенным надобностям: быть вездесущим, всеведущим.

Чёрным ходом Юрий вышел на огород. Занимался рассвет пасмурного дня. Где всходит солнце, можно было лишь знать, но не видеть: места восхода и заката были одинаково серы. Крупный ворон да дорожке выглядел мокрой курицей. С листьев свисали капли. Княжич остановился, устремив взор вверх. Прежде, бывало, глядючи в девственную лазурь, представлял райские кущи в незримом лучшем из миров. Сейчас татунька ушёл в этот мир. Однако за серой набухшей пеленой ничего не увидеть и не представить. Юрий ощутил себя одиноким под мокрым небом, на мокрой земле, среди мокрых теремных брёвен и тынных досок. С детства усвоилась неприятная мысль: матунька больше любит старшего братца Васеньку. Захотелось хоть словом перемолвиться с дядюшкой Владимиром Храбрым. Он, затворясь, соборует с лучшими девятью боярами и восемнадцатилетним князем, ещё не венчанным, но уже великим. Юрий успел-таки глянуть на Владимира Андреича в переходе. Лик донского героя был хмур, как нынешний день. Показалось, не только от смерти брата, но и от короткого на ходу разговора с воцаряющимся племянником. Василий в сонме бояр шёл несколько впереди Владимира, когда все они удалялись для тайной беседы.

«Судьба моя! Куда деться? Живому могилы нет! - беззвучно шевелились уста княжича. Он вновь посмотрел на небо. - Отец, помолись обо мне в раю!»

Невольно вспомнился рассказ дядюшки в счастливое время серпуховских гостин. Ещё в детстве, будучи с отцом в Новгороде, Владимир знавал тамошнего архиепископа Василия, весьма любимого горожанами за внимание, как к душам своих «овец», так и к житейским их благам. Владыка строил не только храмы, но и мосты, собственными руками заложил новую городскую стену, возводил в малых городах сторожевые башни со стрельницами. Он погиб, помогая псковитянам бороться с чёрной болезнью, завезённой к ним немцами. Владимиру же Андреичу архиепископ запомнился своими беседами в хоромах великокняжеского наместника на Ярославовом дворище. Самое любопытное его утверждение было то, что рай и ад существуют не где-либо в незримых местах, а на земле, как было изначально. Он доказывал это священными хартиями, где сказано, что Святой Макарий жил от рая в двадцати поприщах, Святой Ефросин сорвал там яблоко, а ангел принёс оттуда ветвь Богоматери. И Иоанн Златоуст утверждает, что рай - на Востоке, а ад - на Западе. В ответ на неверие Юрия дядюшка приводил удивительные свидетельства новгородского владыки: «Много тому видоков, детей моих, прихожан. Ушкуйник Иаков блудил на трёх лодиях по Белому морю. Две потонули, а третью прибило к светлой горе. Солнца не было, свет исходил от вершины. Оттуда слышались сладостно поющие голоса. Кто из мореплавателей на гору всходил, - исчезал, а кто возвращался, дабы поведать увиденное, падал мёртвым. Иаков же, не увидя, а лишь услыша рай, воротился вживе, осемьянился, вырастил детей и до сих пор помнит горнее сладкогласие».

Теперь Юрий мысленно повторил эту повесть, как нечто не басенное, а реальное, ибо к ней присовокупились слова Семёна Морозова, его спутника в Серпухове. Тогда Юрий пропустил их мимо ушей, а ныне задумался. Учитель Семён Фёдорович сказал: моряки из Норвегии тоже видели в Белом море светосиянный остров и оставили о том памятки. Они именуют виденное не раем, а, согласно своей вере, чистилищем.

   - Юрий Дмитрич, пойдём, - нашёл княжича лёгкий на помин Морозов.

Они вошли в Набережные сени, где стоял гроб, обитый чёрным бархатом с золочёными кружевами. Потрескивали свечи. Серебрились боярские непокрытые головы. Запах ладана воспринимался не праздничным фимиамом, а запахом горя. Священники с клиром не могли начать службу, смущаясь прерывать плач великой княгини. Она на коленях, приникнув к изголовью челом, взывала к усопшему, как к живому:

   - О государь-супруг мой! О, день скорби и туги, мрака и бедствия! Звезда сияющая исчезла! Где ум высокий, сердце смиренное, взор красный? Царь мой милый, где честь твоя и слава? Володетель земли Русской, ныне мёртв и ничем не владеешь! Победитель народов побеждён смертью! Все плачут, а ты недвижен! С какой войны пришёл, отчего столь устал? Жизнь моя, как же повеселюсь с тобой? Немного довелось нам порадоваться, за весельем явились и плач, и слёзы! Услышь, господин, бедные словеса и сетования мои! Не умилят ли они тебя? Не примет ли в горний путь благодетельная душа твоя мою душу горькую?