Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Княжич с сомнением посмотрел на дворского: вроде бы дельный человек. Однако тут же заметил, что старик Тимофей Вельяминов не удивился. Напротив, закивал одобрительно:

   - Кириллу-Козьме помогают силы Небесные. Из верных рук весть имею: им воскрешён мёртвый инок Долмат.

За разговорами и общим шумом Юрий не уловил минуты, когда к пожарищу подошёл молодой монах, - круглая борода, детский, несколько удивлённый взор, светлый венец волос на челе, лоб изборождён глубокой серповидной морщиной.

   - Ах ты, Господи! - произнёс подошедший.

Сунул руку на грудь, под рясу, извлёк крупный тёмного дерева крест, поднял над собой и трижды осенил пожар знамением.

   - Козьма... Виноват, прости... Отче Кирилл! - бросился к нему Вельяминов.

Инок кивнул и молча пошёл от пожара. Княжич, как бы подхваченный неведомой силой, устремился за ним. Не соображая, что и зачем делает, стал просить:

   - Хочу встретиться с тобой, преподобный! Как? Где мы встретимся?

Кирилл, - чего нельзя было ожидать, - задержался, оборотил бесстрастное лицо:

   - Мы не встретимся, князь Юрий. Но, когда Богу будет угодно, мы свяжемся.

Сказал просто, как добрый старый знакомый, и пошёл дальше своей дорогой.

Юрий, возвратясь на пожар, не видел огня, - только дым. Дворский говорил Тимофею Васильевичу:

   - Афанасьевскую церковь придётся отстраивать заново. Твои же хоромы, господин, почти целы: крыльцо починить да стену поправить.

Вельяминов, кряхтя, припомнил:

   - Лет пятнадцать назад вот так же у ворот занялось. Едва уняли через десять часов. Одних церквей каменных опалилось одиннадцать да дюжина деревянных сгорели в пепел.

Морозов потянул княжича к златоверхому терему. Коней пришлось вести в поводу из-за сильного многолюдства.

Дошли внутренней улицей до Фроловских ворот, а многолюдство не прекращалось. По лицам можно было понять: это не связано с недавним пожаром. Люди смотрели весело, стремились в противоположную сторону. Семён Фёдорович проталкивался впереди. Не доходя Спасской улицы, княжич поравнялся с ним и услышал:

   - В нынешнем дне менее часов, чем событий. О пожаре позабудь. Сейчас Москва встречает наследного князя Василия Дмитриевича!

Юрий вспомнил:

   - Братцу время вот-вот прибыть. Стало быть, он...

Боярин весело подхватил:

   - Прибыл!

Спасская улица - сплошное столпотворение. Пропылённые продолжительным путём кмети [24] на татарских запалённых конях, взмахивая нагайками, оттесняли народ:

   - Осади, ос-с-сади с пути!

Людской натиск отделил Юрия от Морозова. Едва удалось сесть на конь. С седла увидел приближающиеся хоругви, услышал пение, возгласы духовенства. Далее развевался чёрный с изображением Спасителя стяг - знамя великокняжеское! За ним - пламенно-красные еловцы [25] на шлемах московских воинов. Через дальние места пронесены они, через полуденные, невообразимые страны. Княжич сообразил: большая часть войска уже отпущена по домам. Это московский полк, личная дружина Василия. Вот он, на белом аргамаке, в золотом плаще.

Юрий конской грудью раздвинул заслоняющие путь спины и оказался рядом с братом.

   - Василий!..

С детства знакомый лик едва можно было узнать. Борода не отцовская, смоляная, а - пшеничная. Кудри из-под шлема - тоже. Плечи узки. Во взоре запавших глаз - матунькины задорные искорки.

   - Гюргий? Как же ты здесь? Ну вылитый татунька!

   - А ты... - подыскивал слова Юрий. Он был искренне рад видеть старшего брата здоровым и невредимым. - Ты... как архистратиг Михаил!

Василий дотянулся до его руки:

   - Горазд, Гюргий, на высокие речи! Скажи лучше, до конца ли преодолел свой недуг?

   - Телом давно здоров, - похвалился княжич. - Только душой недужил, сокрушаясь о твоих испытаниях. Как там, вдали, деспот наш Тохтамыш живёт-может?

Ответом был не по-юношески густой, взрослый смех:

   - Ещё живёт, но уже не может. Теперь на Востоке зреет другая туча - Темир-Аксак! [26] О нём надо повествовать обстоятельно. Вот вечор соберёмся, сядем все вокруг татуньки...

Оба остановились на Великокняжеской площади. Юрий залюбовался: дружина замерла, сверкая оружием, воеводы окружили Василия, на высоком крыльце - бояре и великая княгиня, жаждущая облобызать сына, - самого государя великого князя не разглядел, - а вокруг на плечах друг у друга, на кровлях домов - тьма народу.

Княжич-наследник привстал в седле, прощался с боевыми товарищами:

   - Братья мои, московские воины от мала и до велика! Мы прошли рука об руку леса дикие, степи голодные, пустыни песчаные. Враг понудил нас биться с его врагами. Этим мы спасли семьи, дома, жизнь. Кто на далёкой чужбине пал костью [27], тому вечная память! Возблагодарим Господа, что мы живы. Обнимем жён, приголубим детей, успокоим старость родителей. Отец мой, наш государь, будет и далее в меру сил печься о спокойствии земли Русской. Свой заботы и думы я тоже посвящу вам. Братья по перенесённым лишениям, братья по оружию, братья по крови, да будут со всеми вами заслуженный мир и Божье благоволение!

   - Слава! Слава! Слава! - трижды прогремело в ответ.

Юрий всходил на гульбище плечо к плечу с братом. Следом шли бояре, служные люди. Кое-кто, старый, приседал на малое время на откидных рундуках. Первое, что бросилось в глаза наверху, - слёзный лик матери. Однако это не были слёзы радости.

   - Васенька! - тяжко воскликнула Евдокия Дмитриевна. - Государь наш любезный внезапно оказался - и помыслить такое страх! - при последнем часе.

   - Что с ним, матунька? - не поверил старший сын.

   - Пошёл встречь тебе, - захлюпала великая княгиня неожиданным горем, - и вдруг прискорбным стал, потом легче было ему, потом впал в великую боль и стенание, сердце начало колоть, душа приблизилась к смерти.

Старший сын с тёткой Анной под руки повели княгиню в Набережные сени. Юрий видел, как из батюшкиного покоя вышел лекарь-немец Сиферт. Туда вошли следом за великой княгиней и наследником Дмитрий Михайлович Волынский-Боброк, Тимофей Васильевич Вельяминов, Иван Родионович Квашня, Иван Фёдорович Кошка (стало быть, не поехал с родителем в Тверь, ждал возвращения Василия), Иван Фёдорович Уда из князей Фоминских-Смоленских. Свибла с братом Челядней не было.

Юрия у порога взяла за руку тётка Анна:

   - Не ходи туда, голубь. Отдохни у себя. Будешь призван в урочный час.

Уходя, княжич оглянулся. Монахи подвели к отцовой двери постаревшего, иссушенного подвигами старца Сергия и его племянника, великокняжеского духовника, Феодора, игумена Симонова монастыря.

Невмоготу показалось остаться одному в своей комнате. Мысленно повторилось обещание тётки Анны: «Будешь призван в урочный час». Тут же родилось обидное возражение: «Не призван, значит, не нужен». Одиноко помыкался по теремным переходам. Несусветно странным выглядело в собственных глазах его положение: с отцом худо, а сын - в стороне!

Навстречу торопился дядька Борис. Поравнялся с Юрием, спросил на ходу:

   - Прибыл, господин? Как там, в Серпухове?

Княжич попробовал его задержать:

   - Куда ты?

Дядька повёл залихватским усом в сторону великокняжеского покоя:

   - Ближе к событиям. Государь управление чинит о своей душе.

   - Что? - невдомёк было Юрию.

Галицкий через силу вернулся, подошёл - лицо к лицу - прошептал:

   - Пишет завещание. - И пообещал: - Скоро ворочусь. Жди.

Юрий отправился не к себе, а в домашнее книгохранилище. Мнил уйти от нахлынувших горьких дум в душеспасительные речи святых отцов или в созвучные нынешним временам повествования летописцев.

Там встали из-за стола и склонились перед ним два монаха. По его разумению - те самые иноки, что ввели в государев покой старца Сергия.