Форпост в степи

15

Вдоль стен тюремной камеры громоздились двухъярусные нары, сколоченные из крепких досок, застланные поверх слоя соломы тяжелыми грубошерстными одеялами. Надзиратель показал Ковшову на нижние нары слева.

— Над тобой будет спать Кирпичников, а Злобин тут, напротив, с Матвеем Беспаловым, оба они сейчас на допросе.

Вытянутый в длину прямоугольник, запах влажной земли и затхлости — склеп на десять гробов; вслух надзиратель этого, конечно же, не сказал.

— А кто, скажи на милость, здесь до меня томился?

— Того уже нет. Его уже в солдаты забрили. Так что устраивайся: я тебе скажу — такие удобства ты ни в одной другой тюрьме не найдешь. Погляди вот, даже подушка имеется. Правда, одна только. Но ничего, будете спать на ней по очереди!

— А кто здесь томился? — спросил Кирпичников, указав на отведенные ему нары.

— Тебе–то какая разница? Тоже, поди, уже на войне турецкой в окопе головушку сложил.

Надзиратель ушел, закрыв за собой дверь.

— Поди, и клопов здесь тьма тьмущая, — озадаченно почесал бороду Ковшов.

— А ты думал, муха навозная! — Кирпичников похлопал по спине Ковшова. — Тюрьма без клопов и крыс — не тюрьма! Я вот еще не поленюсь и своих всех клопов тебе зараз подкину, чтоб язык твой болтливый до корня отгрызли.

— Дык испужался я, — заморгал удрученный Иван Ковшов. — Он же от жизни отрешить зараз грозился.

— А ты и в портки наложил. А еще казаком себя называешь, ишак вислоухий.

— Как мыслишь, что с нами будет? — поспешил переменить тему Ковшов.

— Спасибо** яси <zr~ кажут и наградят тебя за то, что своих оговорил.

— За что?

— За то, что -^угг -д—ютив воли государевой рыпнуться посмели.

— Как ты 4?

— За то, что бунг-т учинили, бестолочь.

— Так то бу^т &-ыл? — глаза туповатого казака поползли из орбит: — А я‑то , I. ¦ ил, что пошумели мы малость, и все тут.

Едва ли Kojpnn-™^ ников смог бы объяснить Ковшову, почему их за то, что -7ти». не «отшлепали» по–отечески, а усадили на

тюремные Нар^д. Отн предпочел придвинуть один из стоящих у окна табуретов. Но не ^^спел сесть, как от двери послышался грозный окрик надзирр–дгел5ас г

— Всем сгонять рыла каторжанские! Кто шелохнется, покуда

я дверь OTBopsj^o, <5*ашку отверчу!

«Еще гОрег*{ллк ""привели». — первое, что пришло Кирпичникову в голову при |Ч, иде арестанта, вводимого в камеру, его бледного, как известь, лнцрт со сведенными судорогой губами, открывающих короткие -кые от табака зубы. Кирпичников не сдержал

язвительной у^пы&~*си:

— Еще одного героя» привели. Чую, всем нам здесь скучно зараз не будет.

— Наверное^, епдье много народу приведут, — вздохнул располагав–шийся на Наралс Т<~«—»типов.

— А ты не JlaxioM Жарков? — воскликнул Кирпичников, узнав

казака из Яиц^а.. Тебя–то чего ради воли лишили? Ты ж и без того

блаженным ду–рнедм всегда был?

— Не знаку — г»_хныкал Жарков, размазывая слезы по лицу грязными куликам:, и — Схватили, в зубы двинули — и в телегу.

Кирпичнц^ов ^задумался. Красноречивые картины прошедших событий вдру.*- ВСт~ sunn перед ним: припомнились эпизоды боя, кровь, вопли и о~т~чаяния крики разгоряченных битвой казаков.

— Эх. зазр. з* мы «гее затеяли, — вздохнул он. — А ведь все по–людски зараз справите» хо—г елось.

— А что Геятер Е*» С нами будет, господи? — поскуливал на нарах

Ковшов. — ж знать–то мог, что бунт это.

— Да буц^ теб«жилы–то драть, христарадник. — Кирпичников, сжав кулак, оттоЕипыренным большим пальцем указал в землю. —

В могиле все равны будем! Что барин, что казак, что полковник столичный!

— Неужто казнят, господи? — продолжал стенать Ковшов.

— Тебя — нет! — зло пошутил Кирпичников. — Казнят завсегда только казаков! А таких, как ты, пустобрехов и вралей, только выпорют камчой примерно и домой без портков отпустят.

К концу дня камера была переполнена до отказа, а грозный надзиратель все приводил и приводил арестантов, которым в камере уже стоять становилось тесно.

Ночь узникам показалась вечностью, а наступающее утро пугало неизвестностью. И все же оно наступило…

* * *

Утром председатель Следственной комиссии полковник Неронов проснулся раньше обычного. На полдень был назначен отчет комиссии перед губернатором с последующим оглашением решения комиссии относительно взбунтовавшихся яицких казаков. Неронов тер озабоченно лоб, размышляя, как ему не переборщить с выбором наказания.

Громыхала Русско–турецкая война. Ко всем бедам, с нею связанным, прибавилась еще и смута в собственном доме. Придется затратить немало сил, чтобы бунт не повторился. Слишком мягким быть нельзя: казаки не должны почувствовать допускаемую в отношении них вынужденную слабину и получить по заслугам.

Вдруг полковник вздрогнул и оторвался от своих мыслей — у дверей его комнаты зазвенели шпоры, и на пороге появился Александр Васильевич Барков, адъютант губернатора.

— Господин полковник, — официальным тоном начал офицер, — доброе утро! Меня послал его высокопревосходительство губернатор!

— Что желает Иван Андреевич? — спокойно спросил Неронов.

— Его высокопревосходительство велел передать, что не может присутствовать лично на заслушивании отчета комиссии. Но он дозволяет поступить с казаками так, как велит закон!

— Но присутствие губернатора обязательно, — нахмурился Неронов.

— Его высокопревосходительство так не считает. Он пришлет на площадь своего представителя. Честь имею! — капитан развернулся и ушел.

— Что ж, представитель так представитель, — недоуменно пожал плечами полковник и закончил свою мысль подвернувшейся на язык пословицей: — Кума с возу — кобыле легче.

* * *

Ближе к полудню оренбургские зеваки и завсегдатаи всяческих зрелищ стекались со всех городских улиц на площадь у Гостиного двора.

Люди переговаривались между собой, делясь догадками и обмениваясь слухами: кого из яицких казаков сегодня будут сечь или казнить, кого пожалеют и отпустят, или кого забреют в солдаты. Эти праздные люди, собравшиеся у Гостиного двора, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год чувствовали себя как бы участниками тех великих исторических событий, которые происходили в городе по «велению» губернатора.

Полковник Неронов сидел за столом, накрытым красным сукном, вместе с другими членами комиссии. Ему хорошо были видны угрюмые лица казаков, приведенных для заслушивания выводов комиссии, а заодно получить то, что причиталось за бунт.

В первом ряду — казак Кирпичников, и с ним рядом те, кто больше всех «отличился» во время бунта. Кирпичников смотрел в землю, взгляд же стоявшего справа от него Ковшова метался по толпе зевак. Неронову не жалко было этих людей. Они виноваты, их руки в крови солдат и офицеров Российского государства. И напрасно зачинщик Кирпичников держится спокойно, напрасно надеется на снисходительность комиссии. Теперь ему придется вынести многое, и будет ясно, настолько ли он крепок физически, как его «несгибаемая воля».

Покается ли бунтарь Кирпичников? Исправим ли он?

Вожак мятежников выглядел, как и на следствии, вызывающе дерзко. Умирать приготовился. Вот Ковшова немного жаль. Прозрел бестолковый казак, да поздно! Рядом с ним Коровин. Поджал тонкие губы, глядит в одну точку перед собой. А вот и Матвей Гордеев, тот самый, который подбивал казаков на бунт, предпочитая «не высовываться» самому. Он не избивал генерала Траубенберга и капитана Дурнова, но высказывал такие речи, от которых кровь закипала в казачьих жилах. По нему видно, что Гордеев удивлен, что стоит здесь, на площади, что не увильнул, прозевал подходящий для того случай. И никак не может себе этого простить.

Из–за плеча выглядывал казак Чумаков. Он как–то сморщился, померк, грустно смотрел на членов комиссии. Интересно, о чем думает этот бунтарь? Оплакивает былую жизнь или со злобой жалеет о том, что не имеет возможности разрубить головы сидящих за столом людей, готовящихся объявить ему и всем остальным казакам заслуженный приговор?