Столетняя война (ЛП)

Городской сержант в серо-красной форме Кастийон-д'Арбизона увидел монаха, когда тот поднимался по склону, и обратил внимание, что тот одет в поношенную рясу с заплатами, сам же молод и крепок. Сержант поспешил к одному из городских консулов, каковое официальное лицо, нахлобучив на седые волосы отороченную мехом шапку, приказало сержанту привести еще двух стражников, а сам позвал отца Медоуза и велел ему захватить с собой одну из двух его церковных книг. Едва эта группа подошла к церкви, как вокруг стали собираться зеваки, и консулу пришлось повысить голос, приказывая им разойтись.

– Нечего тут глазеть! – сказал он начальственным голосом.

Как бы не так! Посмотреть было на что, ведь в Кастийон-д'Арбизон явился чужак, а все пришлецы вызывали подозрение. Поэтому зеваки остались и наблюдали за тем, как консул набросил обозначавшую его сан серо-красную, отороченную заячьим мехом мантию и приказал трем сержантам отворить церковную дверь.

Трудно сказать, чего ожидали люди: что из церкви Святого Сардоса выскочит сам дьявол? Воображали себе изрыгающее дым рогатое чудовище с черными крыльями и раздвоенным хвостом? Однако увидели всего лишь, как по кивку священника в храм вошел консул в сопровождении двух стражников, оставив у дверей старшего сержанта, с церемониальным жезлом, увенчанным эмблемой Кастийон-д'Арбизона – изображением ястреба, несущего сноп ржи. Толпа замерла в ожидании. Женщина, выскочившая из церкви, сказала, что монах молится.

– Только лицо у него злое, – добавила она. – Как хотите, а есть в нем что-то дьявольское.

После этих слов женщина торопливо осенила себя крестным знамением.

Когда священник, консул и два стражника зашли в церковь, монах по-прежнему лежал ниц перед алтарем, раскинув руки крестом. Громкого топота подбитых железом сапог по каменным плитам нельзя было не расслышать, но он не шелохнулся и не заговорил.

– Paire? – тревожно окликнул лежащего священник Кастийон-д'Арбизона.

Он говорил на окситанском, и монах не ответил.

– Святой отец? – повторил местный клирик по-французски.

– Ты доминиканец? – вмешался консул, не дожидаясь, когда незнакомец ответит на робкое обращение отца Медоу-за. – Отвечай же!

Он спрашивал тоже по-французски, и строгим тоном, как подобало видному горожанину Кастийон-д'Арбизона.

– Ты доминиканец?

Закончив молиться, монах в следующую секунду сложил над головой вытянутые руки, помедлил еще мгновение и, встав наконец с пола, обернулся к представителям городка.

– Я проделал долгий путь, – властно произнес он, – и мне требуется постель, пища и вино.

Консул повторил свой вопрос:

– Ты доминиканец?

– Я следую путем благословенного святого Доминика, – подтвердил брат. – Вино не обязательно должно быть хорошим, пища подойдет та, какую едят у вас последние бедняки, а для постели достаточно простой соломы.

Консул в нерешительности помолчал. Монах был рослый, судя по всему, сильный – поневоле оробеешь, однако консул, человек богатый, влиятельный и всеми уважаемый, взял себя в руки и заговорил свысока.

– Очень уж ты молод для монаха, – попытался он уличить пришельца.

– Годы не помеха тому, чтобы славить Господа, – ответствовал доминиканец, – и Ему угодно, чтобы иные люди с юных лет предпочитали крест мечу. Я могу заночевать в конюшне.

– Твое имя? – требовательно спросил консул.

– Томас.

– Английское имя!

В голосе консула прозвучала тревога, и двое сержантов подняли на изготовку свои длинные жезлы.

– Фома, если тебе так удобнее, – промолвил монах, которого, похоже, городские стражники с их палками ничуть не испугали. – Так меня нарекли при крещении. Если ты помнишь, так звали беднягу-апостола, усомнившегося в чудесном воскрешении нашего Спасителя. Если ты, в отличие от него, чужд сомнения, то я завидую тебе и молю Господа, чтобы он и мне даровал такую уверенность.

– Ты француз? – спросил консул.

– Я норманн, – ответил монах, потом кивнул: – Да, конечно француз. – Он посмотрел на священника. – Ты говоришь по-французски?

– Да, – нервно отозвался священник. – Немного. Чуть-чуть.

– Тогда будет ли мне позволено нынче вечером вкусить хлеб в твоем доме, отец?

Консул вмешался и, не дав отцу Медоузу ответить, велел священнику дать монаху книгу. Книга была старинная, источенная червями, завернутая в мягкую черную кожу.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил доминиканец.

– Прочти-ка что-нибудь из этой книги.

Консул приметил, что руки брата в шрамах, а пальцы слегка скрючены, и подумал, что такое увечье более естественно для солдата, нежели для клирика.

– Читай вслух, – настаивал он.

– А сам не можешь? – с насмешкой спросил монах.

– Могу я читать или нет, – проворчал консул, – это не твое дело. Зато наше дело – проверить, знаешь ли ты грамоту. Коли ты не монах, то ничего не прочтешь. Так что давай читай!

Доминиканец пожал плечами, открыл наугад страницу и помолчал. Его молчание усилило подозрения консула, уже поднявшего руку, чтобы дать знак сержантам, но тут монах начал читать. У него оказался приятный голос, уверенный и сильный, и латинские слова полились мелодично, отдаваясь эхом от расписанных стен церкви. В следующий миг консул поднял руку, чтобы брат замолчал, и вопросительно посмотрел на отца Медоуза.

– Ну?

– Он читает хорошо, – робко пробормотал отец Медоуз.

Собственная латынь священника была далека от совершенства, и ему не хотелось признаваться в том, что он в гулких звуках не совсем разобрал слова, хотя, вне всякого сомнения, убедился в том, что доминиканец и вправду грамотей.

– Ты знаешь, что это за книга? – спросил консул.

– Я полагаю, – сказал монах, – это житие святого Григория. Этот отрывок, как ты несомненно понял, – заметил он с ноткой сарказма, – описывает мор, каковой падет на тех, кто дерзает нарушить Господни заветы.

Он обернул мягкую черную обложку вокруг книги и протянул ее священнику.

– Ты, очевидно, знаешь, что эта книга называется «Flo-res Sanctorum».

– Как не знать!

Священник взял книгу и кивнул консулу.

Но консула все еще одолевали сомнения.

– У тебя все руки искалечены и нос перебит, – заметил он. – Где это тебя угораздило?

– Это в детстве, – ответил монах, вытянув руки. – Мне приходилось спать вместе со скотиной, и меня потоптал бык. А нос мне сломала матушка, когда учила уму-разуму сковородкой.

Такое обыденное объяснение консулу показалось правдоподобным, и он несколько успокоился.

– Сам понимаешь, святой отец, – сказал он монаху, – нынче такое время, что с людьми пришлыми надобно держать ухо востро.

– Даже со служителями Господа? – язвительно уточнил монах.

– Всегда надо убедиться наверняка, – пояснил консул. – Из Оша к нам недавно прислали сообщение, где говорится о появившемся в окрестностях отряде англичан. Никто не знает, куда они поскакали.

– Нынче ведь перемирие, – заметил доминиканец.

– Когда это англичане соблюдали перемирие?

– Если это вообще англичане, – презрительно скривился монах. – В последнее время любую шайку разбойников с большой дороги принимают за англичан. У вас тут есть стража. – Он указал на сержантов, которые не знали французского и не понимали ни слова. – Есть церкви и священники, так что же вам бояться каких-то там бандитов?

– Это банда англичан, – упорствовал консул. – У них были боевые луки.

– Однако, как бы там ни было, для меня это ничего не меняет. Повторяю: я проделал долгий путь, устал, проголодался и истомился от жажды.

– Отец Медоуз позаботится о тебе, – сказал консул.

Он подал знак своим сержантам и, сопровождаемый ими, вышел из церкви на маленькую площадь.

– Беспокоиться не о чем! – объявил консул толпе. – Наш гость – монах. Божий человек.

Маленькая толпа разошлась. Сумерки окутали церковную колокольню и сомкнулись вокруг крепостных стен замка. В Кастийон-д'Арбизон пришел божий человек, и городок мог спокойно спать.