Эпикур

   — Зря мы послушались Демосфена, — рассуждал один из писцов. — Чем дольше будем ждать, тем глубже увязнем. Сперва царь заставит нас признать себя богом, потом впустить изгнанников, а на закуску объявит одного из них сатрапом Аттики и введёт македонский гарнизон...

Застольному оратору возражали. Эпикур не особенно прислушивался к беседе. Он размышлял о словах Ксенократа.

Занятия кончились не поздно, и Эпикур решил поискать Софана. Где-то около Итонийских ворот должен был жить его дед, и Софан, уезжая, сказал, что поселится там. Эпикур долго ходил по переулкам, спрашивал встречных, заходил в лавки, стучался в двери множества домов, но никто не знал о Софане, сыне Мирона. Наконец в храме Асклепия ему повезло, старик ходил туда лечиться, и жрец знал, где он живёт.

Старый Софан ютился в лачуге, пристроенной к стене большого дома. Её единственная комната была и жильём и мастерской. За грубым столом, заваленным мотками проволоки и инструментами, работали двое. Эпикур узнал в лице одного из них, высохшего старичка со впалыми щеками, черты Софана, второй, с типично фракийской внешностью, был, вероятно, раб. Едва Эпикур вошёл, старик вскочил, взял с полки какую-то плоскую коробку и поднёс юноше:

   — Сам Посейдон привёл тебя ко мне! — воскликнул он. — Теперь тебя ждёт удача. Если рыба видит изделия Филона, она бросается прочь от отвращения. А на мой крючок плывёт и глотает его с наслаждением самая крупная, самая вкусная, самая редкая рыба, и учти — даже без наживки! — Старик щепотью захватил из коробки несколько сцепившихся рыболовных крючков, покачал перед носом Эпикура и уронил обратно. — Притом дёшево — обол штука, а на драхму я дам семь или даже восемь!

Эпикур поблагодарил старика и объяснил цель своего прихода. Тот разочарованно покачал головой, поставил коробку на стол и сказал, что действительно в позапрошлом году к нему заявился самосский родственник и прожил несколько дней, но потом нашёл другое пристанище и с тех пор не появлялся. И это со стороны молодого человека очень похвально, потому что Филон устроил мастерскую на пятнадцать рабов, завалил рынок своими негодными крючками по две штуки за обол и совершенно его разорил...

   — А ты кем приходишься Софану? — вдруг спросил он.

   — Мы дружили на Самосе. Я тоже оттуда.

   — И ты его близкий знакомый?

   — Да, — согласился Эпикур.

   — Тогда вот что. Софан взял у меня драхму в долг и не отдал, наверно, некогда было. Заплати его долг, а у него возьмёшь, когда встретишь.

Увидев, что Эпикур полез за пазуху, чтобы достать кошелёк, старик просиял:

   — Да, да, он обязательно тебе вернёт! Значит, драхму и четыре обола.

Эпикур высыпал монеты на ладонь, хозяин и раб горящими глазами следили за его движениями.

   — И ещё, если можно, драхму взаймы! — взмолился Софан-старший.

Эпикур отдал ему всё, что было, — четыре с половиной драхмы.

Старик чуть не плакал от радости.

   — Нет, — твердил он, — судьба не забывает дошедших до крайности! Я всегда говорил, нельзя отчаиваться, и тогда в последнюю минуту боги вспомнят о тебе, и войдёт их посланник, приносящий счастье!

Смущённый Эпикур распрощался со стариком и вышел. Он предвидел недовольство Миса по поводу непредвиденной траты, но в конце концов для старого Софана эти деньги значили намного больше, чем для посетителя Академии и его слуги.

Праздник

Через два дня начались Малые Элевсинии, и занятия в Академии прервались. Праздник, посвящённый Деметре, Персефоне, которую называли просто девой — Корой, и Дионису, считавшемуся её сыном, начался с поста. У храмов богинь урожая собирались толпы верующих, проходили торжественные службы.

Эпикур вместе с Мисом стоял в толпе горожан, запрудивших улицу Шествий, перед храмом Деметры. Жрецы в длинных одеждах ходили по каменному помосту вокруг алтаря, принося бескровные жертвы. Потом старший могучим голосом затянул молитву, и Эпикур, как и все вокруг, подхватил знакомый с детства мотив:

Дальше жрец-солист пел о горе богини, потерявшей дочь, о её страданиях, о поисках сочувствия у людей, когда она в образе нищенки оказалась около дома царя

Келея. И всё это происходило хотя и в давние времена, но совсем рядом, за грядой Эгалей в Элевсине, куда можно дойти за полдня...

Эпикур подхватывал строки припева, но замолкал на словах «нам ниспошлите». Ему казалось нескромным, славя божество, утомлять его своими просьбами.

В конце дня у Дипилонских ворот собрались участники шествия, посвящённые в таинства элевсинских мистерий. Там Эпикур встретил Памфила. Старик был взволнован и сосредоточен, он обрадовался ученику, но даже не спросил его о жизни. Наконец хор затянул первую молитву, и процессия двинулась. В ней могли участвовать только мисты и готовые к посвящению. Эпикур вместе со слугой Памфила и сотнями любопытных шёл сбоку, беспокоясь за учителя. Но Памфил шагал твёрдо, стуча гнутым посохом и не сводя глаз со священной колесницы, ехавшей впереди. На колеснице, понурясь, стояла жрица в венке из колосьев, изображавшая горюющую Деметру. У её ног суетились две девушки, игравшие дочерей Келея, а вокруг колесницы бегал одетый женщиной актёр, выбранный на роль служанки Ямбы. Стараясь развеселить Деметру, он пронзительным голосом выкрикивал далеко не всегда пристойные шутки. Процессию возглавляли дадух-факелоносец и глава культа — иерофант Евримедонт, Провожавшие шествие подхватывали скорбные гимны или от души хохотали над удачными шутками Ямбы.

Эпикур прошёл с процессией через город и ещё немного по дороге, ведущей в селение Агру, где стоял старинный храм Деметры и Диониса — место тайных весенних мистерий.

Утром ставили «Антигону». Эпикур зашёл к Менандру, и они вместе с его ликейским приятелем Тимократом из Лампсака, вооружившись подушками и входными жетонами, отправились в театр Диониса.

Постановка удалась. Хор пел слаженно. В его исполнении немного архаичная музыка Софокла звучала страстно и торжественно. Зрители начали аплодировать, едва были были сняты занавеси с грандиозных декораций, изображавших дворец Креонта, поражали и пышные одежды и мастерски сделанные маски. Актёры играли захватывающе. Известная всем до мелочей трагедия снова оживала перед тысячами афинян. Казалось, её исход не предрешён и Антигона с лицом Афины-Ники, роль которой исполнял знаменитый Неоптолем, ещё может повременить с самоубийством и будет спасена Гемоном для счастья. Между прочим, по зычному голосу и мощной фигуре Эпикур узнал в стражнике Архия, который, как видно, проиграл спор с Демосфеном.

Трагедия о гибели юной принцессы была созвучна началу праздника, посвящённому горю Деметры. Но афиняне видели в постановке и другое. Умело расставив акценты, Демосфен усилил в ней осуждение тирании, а маска Креонта позволяла догадываться, кого именно оратор имел в виду. Часто публика взрывалась аплодисментами, находя политические намёки там, где Эпикур их не замечал.

После спектакля пошли к Менандру. Он привёл приятелей в свою комнату и попросил, чтобы принесли обед на троих. Вскоре слуга по очереди внёс трапезы — низкие столики с кушаньями. Молодые люди сдвинули обеденные ложа и устроились на них, закусывая и обсуждая постановку. Эпикур с интересом приглядывался к Тимократу, лицо которого делали заметным тёмные волосы и яркие полные губы. Он носил необычную причёску, закрывавшую лоб и придававшую его глазам оттенок подозрительности. Правда, в ходе беседы это впечатление быстро рассеялось.