Эпикур

«Тот самый оратор, предлагавший вчера захватить Гарпала», — понял Эпикур.

   — Согласен, — с улыбкой ответил Стратокл, — но учти, что эти причуды крепче городских стен. Зачем же ты лезешь на стену, вместо того чтобы её обойти? Учишь следовать природе, а сам только и делаешь, что идёшь ей наперекор!

   — Думаешь, если ты лопнешь от обжорства, то станешь к ней ближе, трижды человек?

   — Почему трижды?

   — Потому что оратор — значит трижды несчастный. А слова «человек» и «несчастный» я считаю синонимами.

Диоген пожевал какой-то плод, поморщился и плюнул, едва не попав в расшитый гиматий Стратокла. Но тот не обратил на это внимания и, сладко улыбаясь, возразил:

   — Напротив, мой дорогой, не несчастный, а счастливый, потому что только оратор в Афинах и может быть счастлив, если, конечно, обладает умом. Я жил кое-как, пока не начал давать советы народу, а теперь ни в чём не знаю нужды.

   — Эй, афиняне! — закричал Диоген. — Тащите Стратокла в суд, он признался, что берёт взятки и грабит казну!

Слушатели засмеялись. Стратокл, нисколько не смутившись, обернулся к ним:

   — Сперва, мои милые, подкопайтесь под Демада! А ты, Диоген, учти, что нашей природе противно страдание, а страдание — это отсутствие наслаждений. Человек создан для удовольствий, он должен ценить их, разнообразить и искать всё новые, конечно, как учит Аристипп, соблюдая меру.

   — Меру? Тогда удели мне половину своего брюха, — предложил Диоген, — себя облегчишь и меня насытишь.

   — Как-нибудь в другой раз, — ответил Стратокл и помахал кому-то в толпе.

   — Значит, ты счастлив? — спросил Диоген.

   — Конечно!

   — А как же те две старухи, которые ходят за вами, гедонистами, по пятам и истязают день за днём?

   — Ты о чём? — не понял Стратокл. — Смотри, какая за мной ходит красавица! — Он показал на хрупкую молоденькую женщину, которая подошла к нему вместе со служанкой, тащившей корзину.

   — Первая старуха — привычка, — усмехнулся философ, — вторая — боязнь потерять, что имеешь.

   — Чепуха, — отмахнулся Стратокл и повернулся к женщине: — Ну, Филоктимона, что купила на ужин?

   — Бараньи мозги и головы.

Стратокл пришёл в восторг.

   — Да ведь это, — расхохотался он, — те самые мячики, которыми мы играем в Совете!

Продолжая смеяться, он удалился вместе с женщинами. Разошлись и слушавшие спор горожане. Менандр с Эпикуром подошли к старику.

   — Радуйся, Диоген! — сказал Менандр. — Познакомься, это мой новый друг Эпикур.

   — Чему радоваться, — отозвался философ. — Что ты продолжаешь показывать меня каждому новому приятелю?

   — Нет, это особый случай. Эпикур приехал с Самоса, можно сказать, специально, чтобы задать тебе вопрос о смысле жизни.

Эпикура бросило в жар, он хотел стукнуть Менандра по шее, но тут Диоген отложил недоеденную смокву и, задрав голову, пристально посмотрел на него. Эпикура поразил взгляд философа, высокомерный, значительный, твёрдый, наполненный какой-то звериной силой. В глазах этого нищего старца читалось абсолютное бесстрашие, позволявшее ему, сидя около своей бочки, как бы стоять над миром и судить его.

   — Почему ты не отвёл глаз? — спросил Диоген добродушно. — Мало кто выдерживает мой взгляд.

   — Любовался твоим лицом, — ответил Эпикур. Его волнение только усилилось, но смущение исчезло. Он понял, что отныне между ним и Диогеном не существует никаких условностей.

   — Что касается твоего вопроса, то цель и смысл жизни состоит в достижении полной свободы. — Диоген поднялся, оставив на земле свой ужин, и двинулся через площадь. Друзья последовали за ним.

   — Знаешь, — обратился к философу Менандр, — сегодня утром в Одеоне Демосфен отделал Архия не хуже, чем ты Стратокла.

   — Снова ты со сплетнями, — проворчал Диоген. — Ты же знаешь, как я люблю политиков.

Они подошли к водоразборному бассейну. Там философ умылся, вытерся полой плаща и напился из горсти.

   — А за что Демосфен придрался к бедному Архию? — неожиданно спросил он.

   — За бездарную игру.

   — Зря он это делал, — покачал головой Диоген.

   — Почему? — изумился Менандр. — Ведь Архий и правда бездарь!

   — Верно, — согласился Диоген. — Но учти, при своих данных он мог бы с успехом заниматься разбоем, а так — довольствуется сценой.

Философ подмигнул Менандру, улыбнулся сквозь бороду собственной шутке и скрылся в толпе.

   — А теперь мы пойдём ко мне в Мелиту обедать, — предложил Менандр и добавил: — Ну как тебе Диоген?

Эпикур не смог ответить, впечатление от встречи было слишком сильным.

Академия

На другое утро Эпикур через Дипилонские ворота и почётное кладбище Керамика вышел на Элевсинскую дорогу. Он шагал по обочине навстречу крестьянским повозкам, мимо распаханных полей и редких домиков.

Юноша старался думать о том, что ждало его в Академии, но мысли всё время возвращались к вчерашней встрече на Агоре. Он вспоминал беседу Диогена и Стратокла, антиподов, каждый из которых утверждал, что нашёл путь к счастью, живя согласно природе. Понять Стратокла, считавшего счастьем купание в роскоши, Эпикур мог, но счастье отказа от всех жизненных благ вызывало в нём смутное чувство протеста, хотя он и ощущал, что Диоген по-своему счастлив.

Перейдя по деревянному мосту через бежавший по каменистому ложу Кефис, Эпикур миновал прозрачную оливковую рощу и оказался перед Гермией — селением, примостившимся у подножия Эгалей. Здесь, левее дороги, стоял жертвенник Прометею, как понял Эпикур, тот самый, от которого в праздники начинается бег с факелами. Выше и в стороне на заросшей травой опушке поднималась стройная круглая башенка, облицованная черно-синим камнем, на фоне которого выделялись белые мраморные полуколонны. Это был построенный Хариклом памятник подруге Гарпала, о котором говорили на корабле. Эпикур подошёл и прочёл эпитафию:

Он поднялся выше, повернул по деревенской улочке налево, доверясь собственному чутью и описаниям Памфила. Действительно, вскоре впереди возникла крытая черепицей стена, и он остановился у двери в рамке из желтоватых известковых плит, над которыми темнела магическая надпись, поставленная Платоном: «Не геометр, да не войдёт».

Эпикур не имел особого пристрастия к геометрии и искусству счёта, которые платоники считали необходимыми для развития ума. Памфил обучил его началам математических наук, но было ещё неизвестно, признает ли Ксенократ его знания достаточными. Приготовив рекомендательное письмо Памфила, он постучал.

Перед Эпикуром открылся широкий двор, в середине которого стояло небольшое круглое святилище Муз, окружённое изящными статуями. От святилища лучами расходились выложенные камнем дорожки, другие кольцами охватывали храм. По краям двора виднелись какие-то постройки и навесы. Между дорожками в разных местах поднимались огромные платаны, в их ветках чернели птичьи гнёзда.

Около святилища на согретой солнцем площадке на складных табуретах сидели люди и слушали крупного полного старца, развалившегося в кресле. Судя по описаниям Памфила, это и был Ксенократ. Он что-то говорил, медленно и твёрдо, иногда заглядывая в свиток. Ученики делали заметки в табличках, все они были немолоды и серьёзны. Эпикур осторожно подошёл, его заметили, но никто не обратился к нему. Юноша увидел свободный табурет, сел позади других учеников и стал слушать Ксенократа.

Он сразу понял, что речь шла о диалоге «Тимей». Ксенократ рассказывал о поздних пифагорейцах: о Филолае из Кротона, Архите Тарентском и герое платоновского диалога, Темее из Локр, в основном об их взглядах на строение мира.