На поле славы

Если бы волки уже вступили в борьбу со стадом, они были бы совершенно поглощены ею, и карета могла бы проехать незатронутой; но раз этого еще не было, то оставалось опасение, что они откажутся от этой атаки и попробуют другую.

Действительно, вскоре некоторые из волков начали отделяться от стаи и направляться к карете. За ними последовали и другие. Но вид вооруженных людей испугал их.

Одни из них начали собираться позади процессии, другие отступали на несколько шагов, тогда как третьи с бешеной быстротой обегали вокруг кареты, точно желая таким образом разжечь самих себя.

Челядь хотела уже стрелять, но пан Понговский запретил им, опасаясь, чтобы выстрелы не привлекли всю стаю.

Между тем, хотя и привыкшие к волкам, лошади начали тереться друг о друга и, громко храпя, поворачивать набок головы, а затем произошел еще более неприятный случай, который во сто крат увеличил опасность.

Дело в том, что молодая лошаденка, на которой сидел передовой с кафарком, внезапно взвилась на дыбы, а потом метнулась в сторону.

Работник, понимая, что если он упадет, то будет сейчас же разорван волками, ухватился поспешно за седло, но в тот же момент выронил из рук шест с кафарком, который и погрузился глубоко в снег.

Лучина заискрилась, потом погасла, и только лунный свет заливал теперь поляну.

Возница, родом русин из-под поморянского замка, начал молиться, работники-мазуры — проклинать.

Ободренные темнотой, волки начали наступать смелее, а со стороны первой схватки прибегали все новые. Некоторые подступали совсем близко, щелкая зубами и ощетинившись. Зрачки их сверкали кровавым и зеленым светом.

Наступил страшный момент.

— Стрелять? — спросил один из работников.

— Пугать криком! — отвечал пан Понговский.

Сейчас же раздались пронзительные: «Ату его! Ату!» Лошади приободрились, а волки, на которых человеческий голос производит большое впечатление, отступили на несколько шагов.

Но тут произошло нечто еще более поразительное.

Лесное эхо повторило вдруг позади кареты крики челяди, но еще громче и сильнее; при этом послышались как бы взрывы дикого хохота, а еще через минуту по обеим сторонам кареты зачернела группа всадников и во всю лошадиную прыть подскочила к стаду кабанов и окружающим их волкам.

В одно мгновение как те, так и другие покинули поле битвы и, словно разогнанные вихрем, рассеялись по всей поляне. Раздались выстрелы, крики и опять те же странные взрывы смеха. Работники пана Понговского тоже помчались за всадниками, так что возле кареты остались возница и форейтор, сидевший на пристяжной.

Сидевшие в карете были так сильно изумлены, что некоторое время ни один из них не смел открыть рта.

— И слово превратилось в дело! — воскликнула, наконец, пани Винницкая. — Это, видно, с неба пришла к нам помощь.

— Слава богу, откуда бы она ни была, — отвечал пан Понговский. — А наше дело было совсем плохо.

А панна Сенинская, желая тоже вставить свое словечко, добавила:

— Бог послал нам этих молодых рыцарей.

Из чего она могла заключить, что это были рыцари, да к тому же еще и молодые, трудно было угадать, так как всадники, словно вихрь, промчались мимо саней. Но никто не спросил ее об этом, так как старшие были слишком потрясены случившимся.

Между тем на поляне еще некоторое время раздавались отголоски погони, а недалеко от кареты сидел на задних лапах волк и выл таким страшным голосом, что у всех мурашки пробегали по коже: у него был, по-видимому, переломлен хребет ударом кистеня.

Форейтор спрыгнул на землю и пошел добить его, потому что лошади начали так бросаться, что надломили дышло.

Но вскоре группа всадников снова зачернела на снежной поляне.

Они ехали в беспорядке в каком-то тумане. Хотя ночь была ясная и светлая, но усталые лошади дымились на морозе, словно трубы каминов.

Всадники приближались со смехом и песнями, а когда они были уже близко, один из них подскочил к карете и спросил звучным веселым голосом:

— Кто едет?

— Понговский из Белчончки. Кому я обязан своим спасением?

— Циприанович из Едлинки.

— Букоемские.

— От души благодарю вас! Вовремя послал вас Господь! Благодарю вас!

— Благодарю вас! — повторил молодой женский голосок.

— Слава Богу, что вовремя! — отвечал Циприанович, приподнимая меховую шапку.

— Откуда же вы узнали о нас?

— Нам никто не говорил о вас, но так как волки сбились в кучу, мы и поехали спасать людей, между которыми оказался такой знаменитый человек, как вы. Тем сильнее наша радость и тем больше заслуга наша перед Богом! — вежливо отвечал Циприанович.

А один из панов Букоемских прибавил:

— Не считая шкур.

— Истинно рыцарское это дело, — отвечал пан Гедеон, — и прекрасный поступок, за который дай Бог поскорее отблагодарить вас. Я думаю, что теперь у волков отпала охота на человеческое мясо, и мы благополучно доедем до дому.

— Ну, этого нельзя сказать наверняка. Волки могут снова собраться и напасть.

— С этим уже ничего не поделаешь. Авось не поддадимся!

— Почему же ничего не поделаешь, ведь мы можем проводить вас до дому. Может быть, нам удастся и еще кого-нибудь спасти по дороге.

— Я не смел просить вас об этом, но если уж вы так любезны, то пусть будет по-вашему. Мои дамы тоже будут меньше бояться.

— Я и так не боюсь, но от всей души благодарна вам! — отозвалась панна Сенинская.

Пан Понговский дал приказ, и все двинулись в путь. Но едва они проехали несколько шагов, как треснувшее дышло окончательно сломалось, и карета остановилась.

Появилась новая задержка.

У работников, правда, оказались веревки, и они немедленно начали связывать поломанное место, но при такой торопливой работе дышло могло снова сломаться после нескольких верст езды.

Молодой Циприанович задумался, потом, приподняв шапку, произнес:

— До Едлинки вдвое ближе, чем до Белчончки. Окажите же честь нашему дому и заезжайте переночевать к нам. Не знаю, что еще может встретить нас на большой дороге. Как бы не оказалось всех нас слишком мало против этих зверей, которые наверняка сбегутся на дорогу изо всей пуши. Карету мы уж как-нибудь дотащим, а чем будет ближе, тем легче. Откровенно говоря, честь будет нам не по заслугам, но так как это будет dura necessitat [1], то мы ничего не возомним о себе…

Пан Понговский не сразу ответил на эти слова, ибо он почувствовал в них упрек.

Он вспомнил, что когда старый Циприанович два года тому назад приехал к нему в Белчончку с визитом, он принял его, правда, вежливо, но не без гордости, и визита ему совсем не отдал, по той причине, что это был homo novus [2] — из недавнего дворянского рода, второго поколения, — и по происхождению армянин, дед которого еще торговал в Каменце шелковыми товарами.

Сын этого шелковшика, Яков, служил уже под знаменем великого Ходкевича в артиллерии и под Хотином оказал такие услуги, что по протекции Станислава Любомирского был награжден дворянством и пожизненным владением королевским имением, Едлинкой. Это пожизненное владение перешло затем в залог его наследнику, Серафиму, за одолжение, сделанное после шведской интервенции казне Речи Посполитой.

Молодой человек, оказавший такую важную помощь путешественникам, был именно сыном Серафима.

Пан Понговский почувствовал упрек тем сильнее, что молодой Циприанович произнес слова: «Ничего не возомним о себе», несколько гордо и с умышленным ударением.

Но именно эта манера понравилась старому шляхтичу, а так как ему было трудно отказать своему спасителю, а до Белчончки дорога была действительно далека и опасна, то он, не колеблясь уже больше, сказал:

— Если бы не вы, волки, быть может, давно уже грызлись бы теперь из-за наших костей. Так позвольте уж мне отплатить вам по доброй воле… Едемте!

Циприанович приказал перевязать карету.