Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

«Предполагая, что там пожар, я вышел из дому и услышал шум схватки, в связи с чем велел своим людям занять позиции вдоль стены, дабы оградить наше именье. Тут из–за стены донеслись голоса — говорившие представились как вассалы князя Асано Такуминоками, Гэнгоэмон Катаока, Соэмон Хара и Дзюнай Онодэра. Они объявили, что исполнили свой обет, расправились с врагом своего господина Кодзукэноскэ Кирой, что мы и приняли к сведению. Ближе к рассвету мы видели, как из задних ворот соседней усадьбы как будто бы вышел отряд численностью человек пятьдесят–шестьдесят. Однако было еще довольно темно, и рассмотреть их подробно не было возможности. Видно было только, что на них костюмы пожарных».

Задним числом можно было только гадать, почему личный вассал сёгуна хатамото Цутия не попытался задержать злодеев, которые ему были уже известны, некоторые даже поименно… Во всяком случае, вероятно, в своих показаниях Цутия старался выражаться сдержанно, сознавая явную двусмысленность ситуации и предвидя нарекания в свой адрес.

Сикибу Абэ и Годзаэмон Сугита со своим эскортом вернулись в замок сёгуна и доложили о результатах расследования. Пока члены Совета Старейшин выслушивали инспекторов и просматривали протоколы следствия, начальник Охранного ведомства Сэнгоку, который, вернувшись домой, внимательно изучил объяснительную записку, принесенную посланцами ронинов Ёсидой и Томиномори, снова поспешил в замок и представил инцидент в интерпретации самих ронинов. Принесли также «Заявление» ронинов, оставленное в усадьбе Киры, и все члены Совета Старейшин прочли эту бумагу, передавая из рук в руки.

При том, что нарушение закона было налицо, на всех произвело глубокое впечатление, как тщательно ронины подготовились к операции, как четко действовали при наступлении и при отступлении, как всячески старались соблюдать порядок, воздерживаясь от любых бесчинств.

Все члены Совета Старейшин испытывали, должно быть, одно чувство, которое укладывалось в краткое слово: «Молодцы!»

Давний доброжелатель ронинов Инаба Тангоноками втайне переживал, тревожась о том, какое же наказание теперь постигнет крамольников. Однако дело затягивалось. Совет счел инцидент делом чрезвычайной важности, и никто из старейшин так и не решился выступить по данному вопросу. Инаба озабоченно взглянул на Цутию. Тот, как всегда, сохраняя полнейшую невозмутимость, ответил ему ободряющей улыбкой, которая, вероятно, должна была означать: «Все будет в порядке. Род Кира повел себя сейчас бестолково, а ронинам в общем, все сочувствуют». Тем не менее беспокойство Инабы не утихало — теперь он с тревогой следил за поведением главы Совета, Абэ Бунгоноками.

Его светлость Абэ приходился отцом смотрителю храмов и святилищ Масатаке Абэ. Он делал вид, что поглощен своими мыслями, и ни на кого не глядел, но при этом отлично понимал тревогу Инабы, тая под суровой внешностью в глубине души сочувственную улыбку. Когда нынче утром сын, смотритель храмов и святилищ, пришел к нему и рассказал о донесении настоятеля храма Сэнгаку–дзи, он почувствовал в тоне этого повествования такую же, как и у Инабы, непроизвольную симпатию к ронинам, которая явно не имела прямого отношения к делам службы, так что впору было рассказчика по–отечески пожурить. Его светлость Абэ считал весьма отрадным явлением то, что младшее поколение прониклось таким уважением к вассальной верности ронинов клана Ако. Благотворно было уже то, что их поступок внес очистительную свежую струю в застойную атмосферу этого слишком уж мирного времени.

Взоры всех присутствующих были обращены к главе Совета старейшин, который должен был высказать свое начальственное мнение. Наконец Абэ негромко промолвил:

— Счастлив князь Асано, что у него такие вассалы. Верность их следовало бы превознести как достойную похвал. Что скажете?

Все радостно кивнули.

— Разумеется, по должном размышлении, посовещавшись, следует вынести им и примерное наказание. Однако же, докладывая его высочеству об этом деле, я намерен присовокупить свое особое мнение. А вы что думаете, милостивые государи? Я хочу представить дело в таком свете, что ронинов следует поручить заботам нескольких князей–даймё. К этому делу не следует относиться слишком легко — нам потребуется время для раздумий, дабы второпях принятые меры не оказали сильного отрицательного воздействия на общество.

Члены совета, слушая главу Совета старейшин, вспоминали, как разгневан был Цунаёси в день злополучного инцидента в Сосновой галерее, когда было оглашено решение сёгуна, осуждавшее князя Асано на сэппуку… Вслед за тем Инабе и Цутии пришло на ум новое опасение: какие скрытые силы могут быть приведены в движение всесильным верховным советником и фаворитом Янагисавой?… Хотя сейчас, непосредственно после инцидента, всеобщие симпатии как будто бы на стороне ронинов, наверняка среди царедворцев найдутся такие, что готовы будут изменить свое мнение в угоду Янагисаве.

Потому–то предложение высказаться за суровое наказание виновным не встретило ни у кого возражений, но с определением меры наказания торопиться не следовало — над этим надо было хорошенько поразмыслить.

Инаба и Цутия заявили о своем согласии с предложением главы Совета. Вслед за тем все члены Совета отправились на аудиенцию к сёгуну.

Ёсиясу Янагисаве доложили о происшествии рано утром. Прикормленный осведомитель из сыскных, прежде чем доложить по инстанции, первым делом явился с новостями в усадьбу к самому Янагисаве. Делопроизводитель передал о случившемся господину.

Янагисава был ошеломлен. Придя в себя и никак не комментируя события, он только бросил «Ладно» и с тем отпустил самурая.

Такой поворот дел Янагисаве определенно не нравился. Как–никак сейчас не прежние года. Не то время, чтобы управлять государством силой оружия. Подобная политика силы и тактика устрашения устарели. А стало быть, класс самураев, шедший впереди прочих по пути обновления, должен естественным образом приспосабливаться к требованиям новой эпохи, меняться вместе с ней. Считавшиеся прежде добродетелями рыцарская отвага и тому подобные ключевые качества самурайства послужили, правда, основой для построения этой конструкции мирного общества, но сейчас сии качества уже ни к чему — для блага Поднебесной потребны другие таланты и способности, из области культуры. Стараниями самого Ёсиясу Янагисавы и его окружения была сформирован новый общественный уклад, и на смену кодексу чести самурая в конце концов пришел кодекс чести чиновника. Самураи более не могут полагаться на одну лишь грубую силу и должны, естественно, стараться вызвать к себе уважение другими способами. Теперь, когда в стране воцарился длительный мир и процветает цивилизованное правление, четыре сословия сосуществуют в довольстве и благополучии. В прежние времена, когда страна была объята беспрестанными войнами, существовали свои правила, свои законы борьбы, основанные на варварском стремлении к господству, которые диктовали свои отношения в обществе и тем самым не допускали никакого прогресса в Поднебесной.

Этот акт мести, в котором вопреки всем государственным законам снова была сделана ставка исключительно на силу оружия, пробуждал к жизни с таким трудом укрощенные изначально присущие самурайству свойства, бросал вызов цивилизации, а стало быть, направлен был на то, чтобы воспрепятствовать дальнейшему нормальному развитию общества. Весьма прискорбная реакция… Вследствие подобных инцидентов естественный ход развития государства снова может замедлиться. Именно этого Янагисава и опасался. Потому–то он считал суровое наказание, постигшее князя Асано, вполне заслуженным и стремился помешать планам мести, которые строили его вассалы.

Ситуация, с которой приходится иметь дело сегодня — результат его же ошибок. Он поверил, что подобная дикость в наши дни невозможна и поскупился на суровые предупреждения. Что ж, сам виноват. Впрочем для завзятого идеалиста, как он, жаждущего скорейшего прогресса общества, наверное, трудно было избежать такого развития событий. Возможно, он слишком поверил в себя, переоценил свои силы и возможности. Не в том ли всему причина? После ухода делопроизводителя Янагисава так и сидел, терзаясь тяжкими раздумьями, а на лице его отражались гнев и горькая досада.