Святослав

В диком поле, по которому они мчались, куда ни глянь, высились курганы с каменными изваяниями на вершинах, которые, словно вечные часовые, смотрели вокруг. Всюду виднелись городища и за ними валы; кое-какие из этих городищ уже обвалились, размытые дождями и разрушенные ветрами. Но во многих еще жили люди, — в этот ранний час над городищами вставали и вились по полю дымки. А еще дальше от дороги виднелись села и веси — княжьи, боярские и с вольными людьми.

Славно было ехать поутру в поле, любоваться городищами и селами, смотреть, как землепашцы собирают жатву, суетятся на нивах. Но и позднее, когда солнце поднялось высоко в небе, припекло, высушило землю, согрело воздух, всадники не останавливались и весь день мчались по дороге, все дальше и дальше на юг.

К вечеру в раскаленной мгле на небосводе обозначились невысокие горы, леса, село.

— Будутин! — воскликнул Добрыня.

В ответ на это гридень Тур ударил коня, вырвался вперед, они помчались еще быстрее, но все-таки добрались до села, когда уже стемнело. Молча проехали из конца в конец и остановились на скале у Роси, где стояла старая, черная хижина.

Первым соскочил с коня Добрыня, подбежал к двери, ударил кулаком раз и другой.

— Малуша! — позвал он. Никто не откликался.

— Малуша! Малуша! — крикнул громче Добрыня и еще сильнее, обоими кулаками, заколотил в дверь. Из хижины никто не ответил, никто не'вышел. Темная ночь лежала вокруг, черная хижина стояла среди этой ночи, нигде ни огонька, всюду безмолвие. Только близко, за скалой, шумела и звенела, переливаясь среди камней, Рось.

Тогда Добрыня налег всем телом, выломал дверь и ввалился в хижину. Вслед за ним вошел и Тур. Там пахло тленом, прелой соломой, листом… $

И все же они обошли всю хижину. Добрыня и Тур касались холодных, влажных стен, наткнулись на колоду, на которой, видимо, сидели когда-то люди, нащупали руками ложе, на котором зашелестело пересохшее сено.

— Ее нет, Тур…

— Слышу, Добрыня! Но мы должны ее разыскать, она где-нибудь здесь, в селе.

Дза всадника на вороных конях поехали вдоль села, зашли и разбудили тиуна, спросили его, куда делась женщина, которая жила много лет в хижине над Росью.

Тиун узнал, что за муж разбудил его ночью.

— О, это ты, Добрыня?! Чего тебе надо?

— Куда девалась Малуша? — крикнул Добрыня. — Мы с ней жили в землянке у Желани.

— Помню, помню, Добрыня. Хорошая была женщина Малка, но ушла из села, а куда — не ведаю…

Добрыня и Тур кинулись искать Малушу по селам вокруг Будутина.

Малуша! Что могло сказать это имя людям?! Много городищ и сел в поле, много в них и Малуш. Которую из них ищут мужи? Простую — так они все простые, красивую — так сколько их, красавиц, среди русских женщин! Самую красивую, -а которая из них самая красивая?

Всадники мчались все дальше и дальше в поле, где на высоких курганах лаяли лисы, а над лесами и оврагами реяли хищные птицы.

Много раз Добрыне казалось, что гридень Тур, погоняя коня, стонет, как измученный, тяжко раненный несчастнейший человек… Но кто знает, может, это стонал ветер, бешено ударявший им в грудь.

На рассвете Добрыня и Тур еще раз выехали к Днепру и остановились на высокой горе за Родней, откуда открывались голубой плес, зеленая полоска лесов, желто-синее поле с рядами курганов на левом берегу.

Добрыня долго глядел на Днепр, леса, поле и вдруг, бросив поводья на луку седла, приложил руки ко рту и крикнул:

— Ма-а-лу-у-ша! Гей, Малуша!

Эхо прокатилось над плесом, достигло поля, отозвалось, прошумело там. Но никто не ответил Добрыне, не прозвучал голос Малуши.

Тогда и Тур, у которого больно щемило сердце, напрягаясь, крикнул:

— Малуша! Ге-е-ей! Малуша! Далеко за Днепром прозвучало: -Ге-е-й…

Всадники натянули поводья, и кони пошли по искрящейся росою траве, все выше и выше, вверх вдоль Днепра.