Мясной Бор

— Доставим «языка» командиру, — шепнул он, громко говорить не полагалось, ведь рядом проходила жердевая дорожка, по которой сообщались немцы. — Авось и пригодится, проходы нам покажет.

…Отряд Олега Кружилина, который вот уже месяц действовал в немецком тылу, превратился в довольно боеспособную единицу, перешедшую к партизанским методам борьбы с врагом. Пригодился опыт, который накопил Олег за время службы при Особом отделе. Надежным помощником оказался сержант Чекин. В свою группу Кружилин брал далеко не каждого, понимая, что чересчур разросшийся отряд станет в условиях болотистого леса неуправляемым, уязвимым и небоеспособным. И собирал вокруг себя таких людей, которые в состоянии были и не отсиживаться в кустах, и не спешить очертя голову к линии фронта, чтобы попасть в расставленные гитлеровцами сети, а умело драться, нанося врагу максимальный урон. Конечно, и Кружилин мыслил вырваться на свободу. Только он, много раз ходивший в тыл врага, хорошо понимал, что сейчас передний край стабилизировался, и пройти через него весьма непросто.

Надо было отойти на запад, оборудовать в непроходимых местах хотя бы относительно безопасный лагерь, дать людям прийти в себя, а затем двинуться на север. Сначала по дальним тылам, затем повернуть на восток, перейти Октябрьскую железную дорогу и выйти к линии фронта там, где нет сплошной линии обороны, и в одно из таких окон провести своих людей.

Сейчас они решили главную проблему — добыли продовольствие, удачно напав на машину немецких фуражиров. Операция была так тщательно спланирована, что люди Олега не получили ни царапины, а вермахт потерял добротный грузовик, его утопили, предварительно разгрузив, в болоте, а с ним фельдфебеля и двух солдат.

В машине обнаружили мешок соли, что было как нельзя кстати: кое-какой скот удалось реквизировать на подворьях старост и полицаев, из него приготовили впрок солонину. Теперь очередь за оружием. Кружилин понимал, что им надо перейти на немецкие автоматы, ибо к немногим русским автоматам и винтовкам патронов почти не осталось. Был у них и ручной пулемет с одним диском, но его надолго не хватит. Надо вооружить отряд заново, а затем уже предпринять налет на небольшой гарнизон, где можно разжиться и продовольствием, и боеприпасами.

Боевой опыт подсказывал Олегу, что только внезапность будущих акций обеспечит успех действий, ибо нет защиты от истинной внезапности. А пока он разослал наиболее ловких бойцов попарно, чтоб охотились на одиночных, зазевавшихся немцев, вооруженных автоматами. На долю Чекина и Хрестенкова достался ефрейтор Пикерт. Когда его доставили в лагерь, старший лейтенант удивленно посмотрел на долговязую фигуру. Лицо ее пока скрывал вещмешок, который Хрестенков набросил пленному на голову.

— А это что за чудо? — спросил Кружилин.

— Степаша вам сюрприз сготовил, — усмехнулся Хрестенков, так и не уверовавший в то, что этот белобрысый черт может им быть полезен. Но спорить с Чекиным, который был правой рукой командира, не стал.

— «Язык», товарищ старший лейтенант, — объяснил Степан.

— Мешок-то снимите, — распорядился командир.

Хрестенков повиновался. Под мешком оказалась всклокоченная голова белокурого парня. Руди Пикерт ошалело посмотрел на старшего лейтенанта и замычал. Едва Степан вынул изо рта пленника кусок портянки, тот с отвращением сплюнул.

— Unrat! — сказал он. — Дерьмо!..

Олег Кружилин оживился и с интересом посмотрел на «языка».

— Кто вы? — спросил он по-немецки.

Пикерт вытянулся так, словно перед ним находился командир батальона майор Гельмут Кайзер, и четко ответил на вопрос, сохраняя достоинство солдата германского вермахта.

— Я хотел бы узнать, кем вы были в гражданской жизни, — заметил Олег. — До призыва в армию…

Тот удивленно посмотрел на русского офицера, вид у которого был, прямо сказать, далеко не элегантный. Хотя Кружилин и старался изо всех сил продлить жизнь выцветшей гимнастерке и хлопчатобумажным брюкам, но, увы, сказывался месяц лесной жизни… Удивил Пикерта не сам вопрос, о духовном образовании его уже спрашивали, когда он попал в плен впервые. Этот русский говорил с ним на чистом немецком языке.

Узнав, где учился Руди, Олег усмехнулся.

— В какой-то степени мы с вами коллеги, ефрейтор Пикерт, — сказал он. — Я изучал философию в Ленинградском университете. Жаль, что у нас нет времени для беседы на специальные темы…

— Я понимаю, — вздохнул Пикерт, — вы обязаны меня расстрелять.

По облику русских солдат и этого офицера, оказавшегося философом, он понял, что это не регулярный отряд разведчиков, пробравшийся в их тыл, а чудом сохранившийся осколок многострадальной армии, которую они разгромили в болотах.

Старший лейтенант неопределенно пожал плечами, но по тому, как он отвел глаза, Руди сообразил, что существованию его в этом мире подошел конец.

«Ну что же, — с тихой грустью подумал он, — когда-то эта свинская война должна была и до меня дотянуться. Хорошо хоть попал в руки интеллигентному человеку». Будущая судьба стала вдруг для Пикерта безразличной. Неестественное равнодушие к тому, что вскоре произойдет, несколько даже испугало его. Пикерт встрепенулся. До того как он умрет, пройдет некое время, и прожить его необходимо достойно.

— Руди лежит здесь, до срока похищенный роком враждебным, — заговорил вдруг по-латыни замогильным голосом саксонец, — кто в роду Пикертов первою славою был.

Олег удивленно посмотрел на него.

— Жить не хотел он, супруг, пережив дорогую супругу, умер как голубь, тотчас вослед за подругой своей.

В стихи Эразма Роттердамского «На смерть Бруно Амербаха» он подставил собственное имя.

— Но я еще не женат, — пояснил Руди Пикерт уже по-немецки, — так что эпитафия несколько неточна, Кружилин усмехнулся.

— Нежные плачут Хариты по нем, трехъязычные Музы и поседевшие вдруг с Честностью Вера сама, — в тон несостоявшемуся богослову ответил командир роты.

— Вы знаете латынь? — искренне удивился Руди. — А как же быть с русским варварством?

— Бывшему студенту подобает лучше знать историю страны, с армией которой он имеет дело. Неужели все немцы думают о нас, как вы?

Руди смутился:

— Нет, конечно… Сейчас я говорю со слов наших пропагандистов. Привычные стереотипы, господин офицер. Мне неплохо известна ваша литература. Пушкин, Гоголь, Достоевский. Я читал историю императора Петра, работы философа Соловьева…

— Вот видите… — вздохнул Кружилин и неожиданно для себя вдруг спросил: — Хотите кофе? Настоящий, не эрзац…

Кофе они добыли в той же машине с продовольственным грузом.

— Степан, — сказал Кружилин, — приготовь кипяток в котелке.

Сержант Чекин находился здесь вроде как в роли конвоира при «языке». Сидел на корточках, с автоматом Пикерта под мышкой, опершись спиной о ствол молодой, но уже искривленной, суковатой сосны. Она росла в одиночестве среди деревьев лиственных пород и потому не имела привычной для сестер своих стройности. Чекин встал и беспокойно посмотрел на пленного.

— Иди-иди, — улыбнулся Олег, — я сам постерегу.

Маленький сержант пробурчал неразборчиво, подошел к Руди и знаком велел расстегнуть мундир. Затем ловко выдернул из брюк Пикерта ремень и, выхватив нож, срезал крючки.

Теперь «язык» должен был придерживать брюки руками.

— Так надежнее, — сказал Степан и отошел в сторону кипятите воду.

— Вы садитесь, — предложил Олег Кружилин ефрейтору, стоявшему перед ним в нелепой позе. — И расскажите, как организована оборона переднего края на участке вашего батальона.

— Вы хотите уйти туда?

Вопрос немецкого ефрейтора был праздным, и Кружилин на него не ответил.

— Может быть, возьмете меня с собой?

— Хотите в русский плен? А как же присяга на верность фюреру?

— По собственной воле в вашу Сибирь я бы не согласился. Но у меня нет другого выхода. Впрочем, вы сами пленники ситуации, и возиться со мной вам ни к чему, я это понимаю… Лишние заботы с человеком, которого считаете смертельным врагом.